вод. Наконец, это воздух, отравленный дымами тысяч труб, родивший новую болезнь-''астму Амагасаки''.

     К числу стихийных бедствий, издавна угрожаю­щих Японии, добавилось еще одно, порожденное сти­хией капиталистического хозяйства. Новоиспеченное слово "когай" (его употребляют вместо громоздкого , термина "загрязнение природной среды промышлен­ными отходами") стало в Японии 80-х годов таким же ходовым, как в 50-х и 60-х годах было слово "ВНП".

Последствия нездоровой концентрации промыш­ленности, бесконтрольного роста городов стали в наш век общемировым явлением. Но, чтобы представить себе, насколько страдает от этого Япония, недоста­точно лишь сопоставить с ведущими индустриальны­ми странами объем ее валового национального про­дукта как основного показателя экономической ак­тивности.

Чтобы понять остроту проблемы "когай" для япон­цев, считает шведский экономист Хакан Хедберг нужно, посмотреть, сколько ВНП приходится на каждый квадратный километр за вычетом непригодных к освое­нию горных склонов и возделанных полей. По рас­четам Хедберга, такое "пространство для работы и жизни" составляет в Японии.46 тысяч квадратных километров. Это почти столько же, сколько в Англии, и в сорок раз меньше, чем в Соединенных Штатах. А поскольку японский ВНП составил к началу 80-х годов почти половину американского, на единицу тер­ритории японских равнин производится, стало быть, примерно в двадцать раз больше продукции, чем в США.

К 80-м годам наращивание производственных мощностей дошло до критического рубежа, когда обо­значилась нехватка земли, воды и даже воздуха. Та­кие выражения, как "охрана окружающей среды", "качество жизни", перестали быть уделом узкого кру­га специалистов. Даже газеты и телекомпании, кото­рые пели хвалебные гимны божеству по имени "ВНП", принялись предавать анафеме побочное детище этого божества — "когай".

На рубеже 80-х годов стало очевидным, что Япо­ния в основном исчерпала те преимущества, на кото­рые она опиралась в течение первых послевоенных десятилетий: дешевая и образованная рабочая сила; дешевое привозное сырье и топливо; доступная по сходной цене зарубежная технология; ставка на но­вые виды продукции для прорыва на мировые рынки. 

Обострение социальных проблем, которыми в уго­ду росту производства слишком долго пренебрегали; повышение зарплаты до уровня западноевропейских стран и трудности с омолаживанием рабочей силы; вздорожание нефти, руды—все это тормозит разви­тие экономики и внешней торговли Японии. Все это ставит нелегкий вопрос: как поведет себя "велосипед­ная экономика" на иных, сниженных скоростях?

И вот как раз на этом драматическом рубеже, именно в ту пору, когда разительно выявились несу­разицы и перекосы однобокого развития, когда разрыв между возросшими потребностями и реальностями обострил социальную напряженность внутри страны—именно в этот период Япония с небывалой силой ощутила внешнюю уязвимость своей экономики.

Зависимость от привозных ресурсов и прежде яв­ляла собой слабое место Страны восходящего солнца. Но никогда еще уязвимость эта не напоминала о себе столь тревожно. Можно ли надеяться на стабильность поставок сырья, и прежде всего нефти, поступающей из такого взрывоопасного района, как Ближний Вос­ток?  

В начале 40-х годов, когда 80 процентов необхо­димой Японии нефти шло из Соединенных Штатов, Токио, ответил на американское нефтяное эмбарго ударом по Пирл-Харбору. Но, даже обладая военно-морским флотом, который считался одним из самых сильных в мире. Страна восходящего солнца оказа­лась не в состояний обеспечить поставку трех миллио­нов тонн нефти в год. Где уж уповать на военную силу, когда японская экономика поглощает почти по миллиону тонн нефти в день!   

Во-вторых, к чему приведет растущее сопротивле­ние японской внешнеторговой экспансии со стороны развитых государств? Не окажутся ли рынки Север­ной Америки и Западной Европы закрыты протек­ционистскими мерами из-за хронического перекоса торгового баланса в пользу Японии, которая умуд­ряется неизменно ввозить в эти страны больше това­ров, чем вывозить оттуда?