Мне 32 года. И я больна. Нет, ничего страшного – просто кашель. Но я устала кашлять –

от этого тоже можно устать. Это очень утомительно. Кашель душит меня изнутри, и я

тщетно пытаюсь победить в этой схватке с удушьем. Может быть, я и раньше так болела,

но я не помню.

Я плаваю в какой-то вязкости серебристого цвета, цвета моря в сентябре. Я – в лодке, сижу на веслах и пытаюсь преодолеть вязкость волны. Все волны – разные. Нет ни одной одинаковой волны.  И плотность у каждой волны – своя.

Я лежу в кровати, которая скрипит и ездит подо мной. Это очень старая кровать. Иногда

мне кажется, что ей тяжело выносить мой вес, но она стоически выдерживает это, только

постанывает.

Над волнами летают чайки. Волны любят чаек, а чайки любят волны. Это так просто, так естественно. Я прыгаю с лодки в море, бросаю весла и наслаждаюсь волной, ее танцем. Мне – хорошо. Мне очень хорошо. Я вхожу в волну, а волна входит в меня. У нас – любовь.

Я помню, как на этой самой кровати лежала моя бабушка, когда она болела, она уже умерла, и ей открывался тот же вид из окна, который открывается в эту минуту мне –

стена дома и кусочек серого неба.

Волна разлетается на тысячи мелких голубых кристаллов. И я смеюсь, как может смеяться только ребенок, беспричинным смехом чистого счастья.

Сейчас ноябрь, и хоть еще самый разгар дня, уже темно. Я зажгла лампу, чтобы написать

эти строки.

Когда долго лежишь, то тебя одолевают разные мысли, воспоминания, ты испытываешь

 ощущения, которые не испытываешь, когда ты здоров.

И я отправляюсь в путешествие по времени, возвращаюсь к самым ярким моментам моего

прошлого. И тогда время удивительным образом сжимается, проваливается, и я

оказываюсь там, где хотела бы сейчас оказаться. Я перебираю картинки, как карты, или

 как четки, и мне это приятно.

Синева неба взрывается оранжевым. Такое красивое сочетание – синее с оранжевым. Синий цвет – это лицо неба, а оранжевое – его смех. Небо тоже умеет смеяться. Вначале оно улыбается лимонно-желтым, не ярким, постепенно сгущая краски, и, наконец, - оранжевый дождь – с ярко синего неба.

Занавески из тюля на окнах – мне бы хотелось их сорвать, чтобы было больше

света.

(Зажигает курительные палочки и свечи)

 

Человек, с которым я тогда жила, в доме без занавесок, был художником, и это были

самые безумные мои отношения с мужчиной. В воздухе пахло жасмином, а может

кокосом (хотя откуда здесь взяться кокосу?) И я летела, облака были такие мягкие на

ощупь, и ступни мои погружались в них, как в пух. До сих пор помню это приятное до

одури щекотание. И не было ничего легче и эфемернее моего прикосновения к ним щекой.

И не было никого счастливее меня, и я знала – я иду дорогой облаков. А дом мой - замок из

слоновой кости, где горели свечи, где пели птицы, где жила – любовь.

Уставшее небо приобретает нежный пастельный оттенок. Оно- цвета сгущенного молока, карамели. Хочется лизнуть его языком. Я вижу девочку лет пяти. Она катается на качелях, сильно раскачиваясь. Ей нравятся перепады – вверх-вниз. Именно в эти мгновения у нее захватывает дух. Вверх – когда можно коснуться верхушек деревьев, и вниз – когда касаешься асфальта. Две крайности, но они одинаково будоражат ее. И она смеется, смеется, смеется…

 

Все это закончилось почти 2 года тому назад на узенькой львовской улочке, зимой,

в конце января, когда отшумели-отгуляли все новогодние праздники, и меня в очередной

раз охватила, накрыла с головой лихорадка расставания. Он вышел меня провести до

машины. Он был в домашних тапочках и в своем длинном темно-синем пальто.

Мне привычно было уходить. Я делала это много раз, но каждый раз это было одинаково

мучительно. Почему же я продолжала с маниакальной настойчивостью уходить, не знаю,

но тот раз – был последним.

 

Даже не верится – скоро опять Новый Год.

Я сегодня видела Бога. Сегодня он был в образе пожилого полубродяги с котомкой за плечами. Я загляделась на наряженные в голубое-красное-зеленое елки возле ресторана, а Он проходил мимо. Может быть надо было попросить Его, чтобы Он вернул мне тебя?

 

/Сквозняк открывает окно. С розы падает лепесток. Перебирает клубки разноцветных ниток и напевает/

 

 Песенка: Белая метель пришла так нежданно,

Ну а я тебе не успела пошить одеяло.

Не успела пошить, хотя нитки купила,

Не успела пошить, но тебя не забыла.

Не забыла, не забыла, все что было.

 

Вот стою на перроне – холодные хлопья в лицо.

В небе месяц-рожок скалит желтый роток.

Скалит желтый роток, скалит желтый роток.

 

Белая метель пришла так нежданно

Белая метель пришла так нежданно…

 

И бегу я с тех пор,

Фитилек на ветру.

Я тебя не забуду,

Тебя не найду,

Не найду, не найду.

 

Когда уходит любовь, остается тишина. Она иголочками  вонзается в кровь,

перемешивается с кровью. И кровь становится тихой. Отныне твоя  кровь тихо течет. Так

тихо, что иногда трудно поверить, что ты еще живешь. Ты делаешь

какие-то привычные вещи – ходишь, ешь, смотришь телевизор, разговариваешь, но

глубоко внутри тебя – тихо. Это тишина смерти. Ты носишь в себе смерть. Ты знаешь это,

и тебе грустно.

   А сегодня я смотрела фильм, где люди готовы сделать что угодно, лишь

бы почувствовать, что они еще живы. И сильнее всего можно ощутить жизнь через

смерть.

 

Никогда не могла смотреть на бьющуюся в конвульсиях рыбу, как она судорожно подбрасывает в воздух свое полумертвое тело. Полуживое или полумертвое? В надежде еще на один глоток воздуха.

 

 Мои ладони гладят мое лицо. Такое странное ощущение, как будто

это чужие пальцы гладят меня. Так приятно.

Я лежу в постели, и сейчас мне кажется счастьем возможность пойти на прогулку к морю,

и чтобы  меня не мучил кашель.

Иду по дороге, ведущей к морю. Рядом бежит собака на трех ногах. Розовый дом, синее

небо. Скоро на деревьях распустится яблоневый цвет.

У меня уйма времени. Одинока ли я ? Не знаю.

Я перечитала «Сто лет одиночества» - сто лет одиночества. Выхода нет.

Раздается телефонный звонок:

 

А.: Саша?  Да, уже вернулась. Да, плачу. Промокла вся до нитки, я же в кроссовках, а там-мокрый снег. Да, все посмотрели, что запланировал Вил, мой гид. И Летний Дворец Императора ( он сказал, это его любимое место, и Запретный Город с Мавзолеем Мао и Небесный Дворец, где император молился о хорошем урожае. Ты знаешь. Что последний китайский император покончил с собой в 1914 г., когда его хотели свергнуть.

Билеты в кукольный театр? Почему – кукольный? Может быть, сходим…

А ты? Никуда не выходила? Ну да, погода. С утра шел мокрый снег, и все достали зонтики. А я ждала его без зонтика, и, конечно же, ждала в другом месте, но он нашел меня и отвел к своей машине. Говорит: «Моя жена в машине. Я должен отвезти ее на работу». У него в машине сидела девушка, мне она показалась дерзко красивой, идеальные черты лица, бархатная кожа, на китаянку не похожа, скорее тайка. Но я не очень разбираюсь в этом. Я сидела на заднем сиденье и слушала их оживленную болтовню. Случайный пассажир. Потом она вышла. Он предложил пересесть на ее место. Я сказала ему, что у него очень красивая жена. А он? Поблагодарил. Они, оказывается, вместе учились в школе. Ему 32 года. Я подумала, что они уже так долго вместе. Я никогда не была ни с кем более 2-х лет. И никогда у меня не было работы, где я работала бы больше 2-х лет. Странно, да?

 

Ну вот, он старательно рассказывает мне о достопримечательностях. Мы идем, он держит над нами зонтик. Я понимаю совсем немного из того, что он говорит. У него великолепный английский. И все в разводах тумана, так таинственно. Вокруг было много туристов, но я очертила вокруг нас ореол, и нас было только двое. Он и я в хрустальной прозрачности пейзажа, и над нами оранжевый шар солнца. Вот и все. На прощание мы пожали друг другу руки, он первый разжал свою. Я заплатила ему, отдала все оставшиеся юани, зачем они мне? Мне не хотелось от него уходить, с ним было тепло, и я отогревалась возле него. Не знаю, понравилась ли я ему.. Я уже долго одна, и, мне кажется, если женщина долго живет без мужчины, это можно прочесть в ее лице, по тому, как смотрят ее глаза, как двигается рот, как сжимаются руки. В последнее время  я даже научилась получать удовольствие от своего одиночества.

Одиночество - желанное, притягивающее, грустное, умиротворяющее,  порхающее, пахнущее воском, морем и водорослями, тающее на губах, с запахом травы, пыли после дождя, обнимающее, обещающее, текущее, как река, в солнечных брызгах, в свете луны, сонное, поднимающее в облака, с чистым взглядом ребенка, с тонкими запястьями, с длинными пальцами, с недоумением в глазах  (неужели так будет всегда?),  с желанием любви, зажигающее свечи, уходящее в песок, кормящее чаек на пирсе, прыгающее в детство,  сознающее свою ценность, любящее колокольный звон, вдыхающее дым, запах горящих листьев, свежесрезанной травы, вбирающее в себя звуки и краски жизни, жадно, до захлеба, преодолевающее часы пустоты, не разделенные ни с кем, избегающее застолий, поминок и свадеб, не любящее собственные дни рождения, жаждущее припасть к чистому источнику.

 

Тебе, наверное, это кажется не нормальным. Какая-то другая форма существования. Нет, ты знаешь, не страдаю… без этого. Но часто возвращаюсь в прошлое, к своему художнику. Худо-худо.

Сидит девочка в темном углу и зовет того, кого давно нет с ней рядом. Завернулась в отчаяние, как в одеяло, и раскачивается-раскачивается-раскачивается.

Я даже слежу за ним. Я помню пароль его ящика, и очень редко устраиваю себе сеанс мазохизма, заглядываю туда, подсматриваю за его жизнью, как в замочную скважину гляжу. Знаю, некрасиво, но мне не стыдно. Глоток воздуха.

 

«А я ему и говорю: «ты гладишь меня, как промокашку». А он удивляется: «Почему промокашку»? Мне трудно представить двух людей, которые бы так не подходили друг другу. И несмотря ни на что – мы вместе. Ну, как это объяснить? Знаешь, что он отвечает: «Твой Плутон в моем Солнце». ( астрология – его любовь). В общем, я отрабатываю на нем свой потенциал. Я ведь не работаю. Что-то в этом роде. Ну, как тебе? Он мне говорит: «моя ласточка». А я вспомнила, что у нас на балконе, когда-то давно, ласточки свили гнездо. Я еще в школе учились, и потом каждую весну прилетали. Мы и балкон не стеклили, потому что они свили у нас свое гнездо. Помню, маленькие скорлупки валялись на полу, когда у ласточек появлялись птенцы.  Сейчас, кажется, это было миллион лет тому назад. В то лето было много солнца, и желтые лучики нагревали макушки детей. Дети дули на одуванчики, и в воздухе летали легкие парашютики. Мы купили много бананов, целые гроздья, неспелые, с зеленой твердой кожицей. Через неделю они поспеют и тоже станут желтыми. На балконе сушилась рыбка – таранька. Все только начиналось. Я не помню, что случилось с этим гнездом. По-моему, в какой-то год ласточки не прилетели, и спустя какое-то время гнездо разобрали. Все собирались стеклить балкон – так и не застеклили до сих пор.  Да, так вот я говорю ему: «Мой дом – это разоренное гнездо». А он отвечает: « Разоренное гнездо – это когда в стенах дыры, а я дыр не вижу». Он такой спокойный, ты себе даже представить не можешь. Я ему говорю: « мне хочется накала». А он: «Я так не умею». По-моему, он даже не понимает, что это такое. Хотя я знаю – он любит меня. Так, как может и как умеет.  У нас просто разная пульсация тел, душ. Это как любовь ласточки и бобра.

Он ушел домой, к себе. Я никогда не оставляю его у себя. Не хочу. Я привыкла спать одна. А он мечтает, чтобы я с ним могла засыпать. Но я не хочу просыпаться с ним.

 

Послушай, мне надо куда-то уехать, из дома. Я больше не могу жить в этих стенах, в этой системе координат. Он говорит: « Везде есть своя система координат». Но, может быть, где-то есть система, которая подходит лично мне. Может быть…

 

Отчаяние все чаще посещает меня поздними вечерами, когда день весь испит до дна. Отчаяние- очень грациозное создание. Оно ходит босиком по карнизу, и будь оно хоть на грамм тяжелее, уже давно бы вдребезги разбилось. Но оно в идеальной форме. Это – совершенно отчаяние. Ему всегда холодно, и оно кутается в разные пледы, одеяла, шали. Оно тихонько насвистывает румбу, чтобы не разбудить соседей. У него отчаянно зеленые глаза необыкновенной глубины и тишины. Глядя в них, можно забыть обо всем, что тебя тревожит и полностью растворится в их зелени. Оно – действительно красивое. И еще оно очень стеснительное. Оно не любит, когда на него смотрят. Оно тогда превращается в легкое облачко и исчезает в ночном небе, мелькнув на прощание шалью.

 

Оно летит туда, где балерины Дега стирают в тазике свои чулки, морща носы и к чему-то прислушиваясь…Их голубые одежды лежат на колченогом стуле, чтобы завтра вновь засверкать. Окно открыто, и в него вливается парижский вечер. Там, где они живут, очень тихо, и летают махровые пурпурные бабочки с траурной каемкой. Они подойдут к окну, будут смотреть вдаль и чего-то ждать… И будет казаться, что сейчас зазвенят серебряные колокольчики, и их усталых плеч коснется добрый дух – покровитель балерин.

 

А пахнет оно тоже очень приятно – дымом костра и осенними листьями. Я не могу понять, это женщина или мужчина? Иногда проступает мужской лик, иногда женский. Я думаю, оно меняет пол в зависимости от настроения. То есть, оно довольно эфемерно. Очень часто я вижу отчаяние с бокалом и коктейльной соломинкой. Оно люби выпить, но делает это неизменно элегантно. В бокале – жидкость голубовато-белого цвета. На вкус – горькая, как полынная настойка.

А еще оно везде оставляет свои отпечатки. И сразу становится ясно – отчаяние было здесь. Даже если мы с ним разминемся, оно напомнит о себе своим дымным, полынным запахом, своими разбросанными шалями, разбитыми бокалами и соломинками. Оно очень преданное и нежное, очень трогательное и доверчивое, немного рассеянное, но такое бесконечно милое. Отчаяние- мой давний знакомец.

 

Чего бы я хотела больше всего сейчас? Поехать на остров, весь залитый золотистым

солнечным светом, и чтобы солнце прогорело меня всю, плавать в зеленоватой воде,

носить яркие сарафаны и пить коктейли на террасе над морем.

 

Мгновенья волшебство. Усталый иней ложится молча на стекло. Ты стряхиваешь пепел

сигарет, и в доме зажигается окно. Я пью коктейль из ветра и тумана, из света

 фонарей, из облаков. Трамвайный звон и в небо - стайка птиц. Твоя рука жмет руку мне.

Как долго смотрела я в одно окно. Как долго…

 

Когда-то мы хотели поехать в Грецию, жить на острове, где единственным средством передвижения будут ослики. Жить, любить друг друга, танцевать обнаженными на фестивале, устраиваемом в честь молодой Луны, пить вино, рисовать картины. Что еще нужно для счастья? Что?.. Еще нужно, чтобы был ты.

 

Я понимаю, чтобы осуществить мои мечты, мне нужен богатый мужчина. Пошло? Но это

так. А еще я хочу любить этого мужчину, и чтобы он меня любил сильно, и самое

главное - чтобы ритмы нашей любви совпадали и не кончались,…никогда не кончались. Никогда..

 

Моя семья – это моя мама и мой младший брат. У каждого своя комната. Мы любим друг друга, но каждый из нас заточен в капсуле собственного одиночества. Я- одна в своем мире. И не представляю, как войти в соприкосновение с другим миром. Каким он должен быть, чтобы мы совпали? /лепит глиняные фигурки, потом подходит к окну./

 

Какая красивая сегодня Луна. Где-то в зеленой воде плавают кувшинки. Их видит Луна. Она всматривается в них долгими одинокими вечерами, и ей кажется, что кувшинки – это Луны. И той, которая на небе, хочется спрыгнуть к ним с небес, но ей страшно это сделать. Луна тоже испытывает страх. Поэтому она просто любуется кувшинками, посылая им свой голубоватый свет, лаская их лучами своей нежности, мечтая о том времени, когда она все-таки решится и в один миг окажется вместе с ними. И тогда она прервет свое тысячелетнее молчание, и они все вместе будут плакать и смеяться, танцевать и любить, как может любить только Луна, немного отстраненно, но искренне и преданно. Спит Луна мало. У нее часто бывает бессонница.  Иногда болит голова. Или нет, не болит, просто пустота вокруг нее такая огромная, что она постепенно заполняет все ее поры и проникает внутрь нее. Луна пропитана этой пустотой, и в ее голове летают бабочки. Голова кружится-кружится, и Луне кажется, что сейчас она таки упадет в озеро с кувшинками.

 

   Чтобы не сойти с ума, требуется большое мужество. А я никогда не была мужественной. Что же мне делать? Что я тут вообще делаю? Я не знаю, кто эти люди, которые живут со мной? Ответ – это мама, это брат. Но это – на поверхности. Кто они? Почему мы живем вместе? Почему именно они, а не соседка напротив, или сосед с верхнего этажа?

 

Мой отец живет в полуразвалившемся от старости и сырости доме.

В том доме, где я родилась и прожила до 4-х лет. Мир, в который я пришла, состоял из 6-

ти взрослых людей: моих родителей, моих дедушки и бабушки и моих прадедушки и прабабушки.

/Смотрится в зеркало/. Раньше всех умер мой прадедушка. Это было через 2 года после моего рождения. Я помню, как он усаживал меня на свой живот, и я топталась на нем, он пыхтел, потом уставал, и меня уносили от него.

 

Вчера я пыталась вспомнить момент своего рождения – возможно ли это вообще? Не

знаю, но вчера мне казалось, что да…Что я могу вспомнить свой приход в этот мир. Надо только сконцентрироваться, направить всю энергию в тот день и час, в лоно моей матери, и тогда можно заново пережить свое рождение. Как это чудесно! Но для этого необходимо усилие. Жизнь вообще – бесконечная череда усилий. Рождение человека – колоссальное усилие, на которое способен не каждый. Смерть – то же усилие, на которое надо осмелиться и с которым надо согласиться. Это два самых главных усилия в человеческой жизни. А между этими двумя точками – множество других, каждодневных, ежеминутных усилий. Я устала…

 

/Набирает воду в ванну. Играет саксофон. Ложится в ванную/.

 

Время течет, протекает сквозь меня – и уносит весь сор бытия.

Я-песчинка, маленькая, крошечная песчинка по сравнению со временем, с вечными его

водами, в которых плещутся целые поколения людей. Время убаюкивает, время

успокаивает. Стоит лишь осознать безмерность времени и свою случайность в этом мире.

Я страдаю от отсутствия цели, от ощущения своей аморфности. Я до сих пор не

 слепила себя. Я - материал, амфора, которая оживает в руках случайного

 спутника, которого прибой времени прибивает ко мне иногда. И тогда я начинаю жить, сознаю

свою ценность, сверкаю и лучусь от счастья. Потом все рушится- надвигается беда, и

ощущение катастрофы, реальной, или  мнимой,  пронзает все мое существо.

Я закрываю глаза и вижу бабочек, ярко-лимонного цвета, цвета радости, они легко

 касаются век, напоминая, что все прекрасное мимолетно- лови этот миг, лови жадно, как

жадно тянется тело к солнцу после долгой зимы, как жадно припадаешь ты к источнику

 воды в изнурительный зной, и знай- страдание твое эфемерно, как эфемерна  и ты сама.

 Ты- контурная карта, которая лишь кое-где расцвечена красками- яркими и пастельными-

 это твои воспоминания, но есть еще огромная территория ожидания: она окрашена в цвета

печали, или надежды, или веры.

 Хочу стать самой собой, ощутить свое присутствие в этом мире, а не бледную тень

физического существования. Хочу жить свободно, радостно, счастливо. Хочу раскрасить

свою контурную карту- пока еще не совсем поздно.

 

У меня в комнате висят на люстре шарики, их принес мой новый любовник, можно сказать «парень», но мне хочется говорить «любовник», еще он принес алую розу в

прозрачной обертке. Эта обертка, как стеклянный сосуд. И роза в этом сосуде свежа и

прекрасна, как и много дней назад.

 

У меня сейчас сильная слабость от долгого лежания в постели. Целую неделю я не моюсь,

 только чищу зубы и умываю лицо.

У меня небольшой жар – я хочу, чтобы меня протерли прохладным полотенцем.

Я похудела, и мне нравится моя новая легкость.

Мой любовник не звонил сегодня, и мне это совершенно безразлично. Наверное, это

из-за болезни. Сейчас кажется, что все люди взаимозаменяемы, и всегда можно найти

утешительную замену своей потере.

/Поет песенку/:

Давай сыграем в домино,

И хоть с тобой мы нынче в ссоре,

Давай сыграем в домино,

Ты проиграешь мне, не споря.

 

Вчера закончилась зима,

Я о тебе не вспомню больше,

У края пропасти игра

Не может продолжаться дольше.

 

Дольше, чем падает звезда,

И чем живет весенний гром,

И дольше, чем горит свеча,

Что мы зажгли когда-то перед сном.

 

Не вспомню твоего лица,

Хоть даже очень захочу,

Вчера закончилась зима,

Я буду слушать тишину.

 

/Садится рисовать/

Красные всполохи белой зимы, пробужденье без радости, душ, чашка кофе на столе, шоколадный торт, любовно накрытый скатертью, букетик засушенных цветов с еще не поблекнувшими красками и твое постепенное скольжение вниз, все так шатко, иллюзии рассыпались, как старая штукатурка со стен, и пустота вновь просочилась в душу.

В телефонной трубке голос, так похожий на тот… Ты мчишься на встречу, хлоп, все не то. Мешанина из чувств, звуков, красок, запахов. Это-жизнь.

Оранжевые простыни, черные птицы на тонких ногах. Сад камней. Старые стены, увитые плющом, и можно представить, что ты в средневековом замке в Италии. Дорога. Лето. Жара. Пыль. Гроза. Пелена дождя, постепенно растворяющая очертания твоего мира. Старые пластинки. Забытые мелодии. Слезы, перемешанные с дождем.

Рубиновые отсветы солнца на изумрудной траве. Красиво. Ты в гостях. Чужие люди. Чужие мысли. Ты поднимаешься на пальцах ног и тянешься к небу. Это губы, но не мои…

Ночное море. Серый песок. Какофония звуков с прибрежных баров. Ты ищешь точку опоры и не находишь; Стремишься к любви и противишься всему новому.

Не знаешь, куда идти, куда нести свой свет. Одиночество, отчаянное, непреходящее, оно все время с тобой. Разобщенность. Несовпадение. Случайность. Красивый профиль на подушке. Стакан воды. Яблоко, оказавшееся порченным внутри. Концерт звезды, и тысячи маленьких шоу. Гроза, мгновенно превращающая Мекку развлечений в деревушку под дождем. Девочка переводит через дорогу мужчину, держа его за руку. Он выглядит беспомощным, как ребенок. И наряду с этим – голод души, жажда любви, ожидание счастья.  Старые обои, стершийся рисунок, старинные зеркала, фотографии умерших и живых. Правда ли, что глаза мертвых глядят иначе, и губы улыбаются по-другому? Запах сырости, когда входишь в старый бабушкин дом. Вещи начала века. Детство. Дерево, сбрасывающее желуди на крышу. Клей на коре вишни, головастики в канаве, труба, раскаленная на солнце, обеденный сон, короткое платьице, острые коленки и локотки, ямочки на щеках, длинные ресницы, обещание счастья.

Паутина трещин на зеркале, боль, иголками вонзающаяся в область солнечного сплетения, водопады радости, замок из слоновой кости, жизнь на кристально чистом облаке, луна, завораживающая своей тайной, перешептывания в темноте, переполненность счастьем. Синие цветы на холсте. Запах красок. Предчувствие беды.  Чужая квартира. В доме нет света. Кухня. Балкон. Внутренний дворик, весь запорошенный снегом. Узенькие улочки. Преддверие праздника. Последнее прибежище нашей любви. Последний вечер вместе. Колючий снег в лицо. Старая крепость. Боль, взрывающая тебя изнутри. Сонное небо, шум прибоя, черно-белые сны, мечты, выгоревшие волосы, слепой старик играет на баяне. Ночи, тысячи ночей, скомканные простыни, не заправленная постель, слезы, в красных прожилках глаза, свеча на столе, звезда в окне, боль- растаяла.

 

Еще одна  странная вещь, объяснения которой я не нахожу – соседи наверху в течение

нескольких месяцев  проигрывают одну и ту же песню помногу раз на день. Я

размышляла над этим, и мне захотелось написать рассказ об этом, где в финале

выясняется, что мелодия эта крутится лишь у меня в голове. Правда, неплохо придумано?

А если это на самом деле так? Одна и та же мелодия в моей голове…

 

Наверное, мне надо писать, исписывать десятки, сотни листков, а затем разбрасывать их

 по ветру, возле моря, где летают чайки, пусть летят вместе с ними.

Хочется писать откровенно, очень откровенно.  Мне кажется, только тогда это может быть

 интересно.

 

 Что выберешь ты? Что выберешь ты? Расцветут на могиле живые цветы. В хрупком теле

цветка встретишь ты новый день…Где-то там ждет меня новый день, а пока…

 

Грусть и вечер…Сколько уже было таких вечеров и сколько еще будет. Вечер, когда тихо,

ни для кого незаметно разбивается твое сердце и страх назойливым  зверьком проползает

внутрь. Это будничный страх, ничего особенного. Страх, что эта скука будет с тобой

всегда. Почти что, как страх темноты и пустоты после жизни, только сейчас ты живешь,

судорожно пытаясь прикрыть эту пустоту, что как кислота разъедает тебя…Страшно жить

в пустоте. И ты пытаешься понять, как же живут другие, может и в них живет тот же

зверь, что терзает тебя…

Но каким бы безнадежным не казалось все сейчас в этот вечер, который не с кем

разделить, я знаю, будет другой день, и ты будешь задыхаться, но уже от восторга перед

жизнью, будешь заходиться в смехе, как ребенок, и тогда тебе трудно будет поверить, что

бывает по-другому.

 

Сон №1.

Ноябрьская ночь тиха, безмятежна. Смежу веки. Закрою глаза. Серость. Этот серый цвет надо разбавить розовым, или красным. Это классическое сочетание..

Я в сером туннеле пустоты и одиночества. Мой поезд ездит по кругу. Из окна моего поезда я вижу желтые солнца, сиреневые луны, зеленую траву, бирюзовое море, красные скалы.

В моем поезде – бархатные черные сиденья. У меня есть попутчик – мужчина без лица. Он все время читает газету, или делает вид, что читает. И дымит сигарой в открытое окно.

Сейчас ноябрь, но я в летнем сарафане с открытой спиной и золотистых босоножках. Я хорошо загорела. Я себе нравлюсь. Жаль, что мой попутчик уткнулся в свою газету и не видит, как я прекрасна сегодня. Хотя, он бы все равно ничего не увидел – у него ведь нет лица. Как жаль! И мы одни в этом длинном бесконечном поезде. Одни! Я и мужчина без лица. Я знаю, у него раньше была семья – красавица-жена и маленькая прелестная дочурка. И он был очень хорош собой! Откуда я знаю? Он обронил портмоне, а когда поднимал, то не заметил, как из него выпала фотография. Я ничего не сказала, а потом незаметно подобрала. Так я узнала, каким он был раньше. Я не знаю, что с ним произошло. Где сейчас его жена и ребенок? Я не могу определить его возраст. Не знаю, сколько лет этой фотографии. Но я знаю, что это было в его жизни. И он раньше был у самого себя.  Так мы и едем уже очень долго, не знаю сколько. Месяцы? Годы? За окном меняются картинки, краски. И только в нашем поезде все остается неизменным. Почти каждый день мне грустно, но я научилась мечтать, и это теперь украшает мою жизнь. Я мечтаю, как я выпрыгну из этого поезда. Это придется делать на полном ходу, ведь поезд никогда не останавливался за все эти годы. Я даже не знаю, кто им управляет. Я сделаю это в прекрасный солнечный день. В этот день у меня будет хорошее настроение.  Я зажмурюсь и выпрыгну из этого чертова поезда. Я не заметила, как произнесла последнюю мысль вслух. И тут мой попутчик поднял на меня свои глаза, вернее, то, что раньше было его глазами. Не делай этого, прошептал его безгубый рот. Посмотри, что стало со мной. Поищи другой выход. Он где-то должен быть, где-то… Я не нашел его. Может, у тебя получится? Сказав это, он опять уткнулся в газету. И трудно было поверить, что он вообще что-то говорил. Показалось, задремала, привиделось? Или было?  Какой-то другой выход? Да я все здесь обыскала. Неужели бы я сидела здесь до сих пор с моим вечным спутником?! А может, он мне нравится? Ведь я видела, каким он был раньше. Может, даже влюбилась? Вот возьму и нарисую ему глаза, губы, нос. А потом? Оставить его здесь, одного? Он ведь умрет от тоски. И с собой не возьмешь. Я что-то придумаю. Я же умею мечтать.

 

Открывает глаза. 2-й телефонный звонок.

 

«А пока сижу на кухне. Мрак, но уже такой привычный, что у меня к нему иммунитет. Просто вижу – мрак.  Пришла с работы. Сапоги в болоте. Искала тоник, шла к киоску напрямик, не по дороге. Долго не могла понять на какой он полке. Возле будки опять встретила одну женщину, совсем спившуюся. Видно, что раньше она была красивой и глаза у нее по-прежнему умные, проницательные. И говорит так, как будто насмехается над тобой. Сегодня она была нарядно одета. В красивой кремовой блузке, в длинных серьгах. Она начала что-то насмешливо говорить, как бы уважительно, но с издевкой посередине. Просила денег, а я прошла мимо, не дала. Сказала ей, что она очень нарядная. Ее зовут Лилия. А дома мама ждет с ужином. Сразу с порога, громко – как мне плохо. Я утром не люблю одеваться на работу, напялю что попало, что под руку попадется, и иду. А потом, уже там, начинаю страшно себе не нравиться, чувствую себя ужасно неловко.

Мне отсюда не видно то место, где будет по-другому, где будет хорошо.

 

Пальцы ночи на сонной артерии. Барабанная дробь в висках. Ты – в тисках пустоты. И у нее, оказывается, есть тиски. Не преуспела, не успела, не спела, не ла-ла-ла-ла. Переверну все вверх тормашками, привычный быт-уклад. Задыхаюсь в этих стоячих водах. Застой. Хочу движения вперед и вверх. Не хочу смотреть назад, то и дело оглядываться. Люди – мерзкие медузы скользят мимо меня. Льет дождь, и я плыву, как сорванный листок, который гонит ветер. Не спится, не живется, не любится. Боль прошла, осталась пустота, выхолощенность. Умоюсь лосьоном из слез. Растяну губы в улыбке перед зеркалом и вперед. Хочу на другой берег. Хочу-хочу-хочу. Зову-зову-зову. Заблудилась, потерялась, отчаялась. Оторвалась от земли, маялась. От всего отказалась. Какая жалость! Остался звон в сердце, боль в левой лопатке. Я тебе доверяла секреты. Ты – катал меня на лошадке. Незаметно закончилось лето. Перестала гореть лампадка. Жизнь с ее беспощадным натиском надавила. Как много трещин. Как мало счастья.

 

Отсутствие радости так угнетает, так давит. Что же мне делать? Дома- одна мама. Она ждет меня, а я все так же больна, и все тем же. Мне очень плохо, так плохо, что я не чувствую и равнодушна к боли другого. Маме плохо. Мы сели ужинать. Я ей говорю это все. Она вдруг хватается за шею, встает, капает капли. Я:»Тебе плохо?». Она молча капает капли. Я сижу бесчувственной куклой. Мне ее не жаль, мне и себя не жаль. В такие минуты не страшно и вниз сигануть с 5-го этажа – низковато, жаль, и глупо...

И еще - параллельно как будто проходит другая моя жизнь, где я веселая и счастливая, вот же она я, поднимаюсь на крыльцо своего дома. Вот меня встречает он, мужчина из прошлых лет, из того времени, где я была счастлива до исступления. А сейчас я на кухонном полу, сижу, дрожу, пишу эти строчки. Быстро-быстро бежит ручка по листу. Такая пустота. И проснуться не получается.  И сон – не сон.

 

А: Ну не плачь, не надо. Смотри, какой я стих написала. Нет, не грустный.

 

«Кимоно хвостом павлиньим распласталось на полу,

Косточки маслин на блюдце, словно козий помет.

Помнишь, как коза смеялась, обнажив желтозубый рот,

А бабушка козу доила, и белоснежным молоком меня, смешливую, поила,

И было лето на дворе, и детство в самом цвете.

Тогда еще не знала ты, что есть печаль на свете.

И голубые небеса тебе дарили ласку,

И зелень лиственных аллей тебе шептала сказку.

А день тянулся триста лет,

И в молодые дали мои фантазии неслись, в рассветной дымке тая».

 

Так странно – вдруг запахло деревом, свежей стружкой. Я обожаю этот запах. Дышала бы им и дышала. Я вдруг вспомнила один день в начале октября. Так вот, в тот день на город сыпалась золотая стружка, Я сидела в городском саду и следила за этим золотом, сыплющемся с небес. Я была невероятно, пронзительно счастлива. Я ждала человека, мужчину, через день он должен был приехать ко мне из страны, уже однажды ставшей для меня роковой, из Америки. Через несколько дней я узнала, что он умер в тот день, когда я смотрела на листья, на золотой дождь.  Он мне потом приснился. Он сказал одну только фразу: «мне холодно», но так, что я ощутила всю бесконечность вечной мерзлоты. Я почему-то подумала сейчас о всех тех женщинах, которые войдут в холод вечности, так и не познав мужской любви. Но это не я. Я знаю любовь.

 

Я вспомнила другую свою бабушку, которая умерла год назад. Ей было 96 лет. Лет за 20-30 до своей смерти она полностью ослепла. У нее было четверо детей. Она осталась вдовой в 32 года (столько сейчас мне). Даже летом она надевала меховую жилетку, когда выходила во двор, подышать. Мы редко к ней приезжали, раз в год. Она жила с моей тетей. Но я помню тот летний полдень, когда бабушка просит накинуть ей на плечи жилетку, вынести на крыльцо дома маленький стульчик, чтобы она посидела на воздухе. Мне кажется, что где-то она все так же носит свою меховую жилетку, но уже не я, а кто-то другой накидывает ей ее на плечи.

 

/Листает старую тетрадь. Находит стих. Читает./

 

Разрез на жизни полотне.

И в прошлое дорога,

Из красно-белого, свежего, мокрого, липкого, рвущегося наружу из лопающихся артерий.

Малиновая луна всходит над долиной пустоты.

Я здесь случайный гость, без имени, без цели, постоянно вопрошающий – кто я ? Мыслей нет. Яркие вспышки из синего, золотого, лилового. Это смерть при жизни. Острые ножницы кромсают красно-белое, иногда больше красных кубиков, иногда- белых, и течет река разливанная желтой горечи.

Твердой статуей среди желтой пены восседаешь в царстве пустоты, легкими парашютиками отлетают от тебя желания и растворяются в красно-белом. А потом я слышу музыку, и под звуки этой музыки, под вспышки красно-бело-желто-огненного, засыпаю.

 

А: Я не знала, что тебе так плохо. Ты всегда такая жизнерадостная, оживленная, на подъеме. Хочешь, расскажу сон? Мне сегодня приснился мой художник. Он приехал со своей женой. И я пришла к ним домой. Дверь была не заперта. Его голос пригласил войти. Я вошла. Увидела его и рядом, в комнате, его жену. Потом мы сидели с ним рядом.  И я мучительно осознавала, что я до сих пор люблю его, но уже ничего нельзя исправить, вернуть назад. И я видела, что он свободен от этого чувства, от меня, от наших воспоминаний, абсолютно свободен. Я сказала ему, что страдаю, и что еще какое-то время буду страдать. Сказала, что нарисовала несколько картин. Он сказал, что может дать мне эскизы для новых картин.  Я говорю: «Не стоит». Потом мы стоим на балконе, и порыв ветра уносит эти эскизы.. В соседней комнате его жена, очаровательная в своей хрупкости, лежит на кровати и играет с пушистым котом. Кот- белый, жена в чем-то коротком, тоже белом. Он говорит, что завтра они уезжают в Венецию. И во сне он был не седой, как в жизни. Его волосы были покрашены в рыжий цвет. Он был очень красивым и молодым.

Я помню, когда мы еще были вместе, мы лежали ночью, и лунный свет падал на его лицо, и вместо лица 52-летнего мужчины я видела лицо 20-летнего юноши. У него вообще лицо очень менялось, в зависимости от настроения, от эмоционального состояния. Он мог выглядеть и совсем молодым, и старым. Как сегодня, я вспоминаю, как мы лежали в ванной, и он был моим большим ребенком. Сейчас я не люблю принимать ванну.

 

/Начался дождь. Подходит к окну. Водит пальцами по стеклу./

 Мы возвращались домой. Огненные рубины солнца проваливались за горизонт, взмахнув напоследок красным пледом. Мы ехали домой, угасал день, такой же, как многие другие, только этот день был днем моего рождения. Я смотрела на него и чувствовала тоненькую ниточку, протянутую от моей души к его душе, клейкую ниточку, она то приближает нас друг к другу, то удаляет. В ней такая хрупкость, что она может оборваться в любое мгновение, но пока эта ниточка трепещет на холодном ветру, я физически ощущаю ее. Мне грустно. Мы возвращаемся с коротенькой поездки, чтобы опять разойтись по своим домам.  Я хочу, чтобы мой мужчина взял меня за руку и повел меня за собой, и я бы шла за ним, невзирая ни на что, ни на что. Я хочу обмякнуть в сильных руках, нежным облаком отдохнуть на вершине, и чтобы больше мне не захотелось куда-то плыть, чего-то искать. Я готова бросить якорь. Хрупкое суденышко моей души устало бороздить чужие просторы. Ему необходима пристань, гавань, приют. Я протягиваю руку, и пустота просачивается сквозь мои пальцы. Я улыбаюсь, я знаю, я все равно найду тебя.

 

/На балконе рисует./

 

Боль, так неудобно с ней идти. Мне бы сбросить ее с моих плеч.

Я плачу. И слезы смешиваются с водой реки.

Я – часть реки. Я – ее порождение, и я войду в нее в последний раз.

Это холодное одеяло воды накроет мое бренное тело, когда-то прекрасное, но сейчас оно все в тине, в водорослях. Они опутали мое тело, и я стала мхом. Я превратилась в мох, что растет на болотах, а мне хотелось стать белой лилией. Хотя вполне возможно, что я и есть белая лилия на тихих прудах. Часть меня- мох, а часть – тонкая белая лилия. А что будет после этих превращений? Не знаю. Я просто вижу болото, реку, мох и белую лилию. Это будет царство сна и тишины.

 Сонное царство теней зовет меня – мы здесь, иди к нам, здесь так тихо и спокойно, здесь никто никого не мучает и не мучается сам, здесь все счастливы. Нет, не так.  Здесь не знают, что такое счастье, что такое несчастье, здесь ничего не меняется, здесь день длится тысячу лет, здесь все - лишь песчинки на берегу желтой реки.

Лишь иногда эту безмятежность нарушит легкий прозрачный ветерок, а потом опять наступит тишина, и будет длиться тысячу лет.

Я вижу и другие белые лилии на этой реке. Я здесь не одна. И когда пролетает легкий ветерок, мне слышен их шепот. Они что-то хотят сказать мне, что-то донести до меня, но я их не слышу! Я их не слышу!

И печальнее этого нет ничего на свете. Знать, что тебе пытаются передать что-то очень-очень важное, и в то же время знать, что ты никогда не сможешь это услышать.

 

Да, везде были твои картины, мы купили тюльпаны, белые с зелеными листьями, и

вечером ели сладости из маленьких тарелочек, запивая твоим любимым белым вином.

Тарелочки стояли на табуретках – это был наш стол.

И, конечно же, была музыка. Музыка всегда окружала нас, всегда... И это была лучшая

музыка на свете. Ты помнишь?

А потом, потом, как это всегда бывало с нами, что-то стало расстраиваться, и я опять

уходила, потому что уже нично не могло нам помочь.

И звонили колокола, так красиво, и в небе было столько птиц. Помнишь?

И был опять вокзал – но тебя уже там не было, просто не было. И я уезжала, уезжала в

никуда...  

 

Невероятно, нет, я просто не могу в это поверить!? Неужели все это живет теперь только

 во мне, только для меня? А ты просто перевернул страницу, испещренную нами, где уже

не осталось места писать дальше. Мы дописали наш роман до последней точки. Все уже

было столько раз сказано. И, правда, сколько же можно?

 

Счастье стучалось в дверь – я ему не открыла,

Беде ж отворила ворота, выбежала ей навстречу,

Закружила в безумном танце, слилась с нею,

Стала одной сущностью, воплем дикого бунтарства, ярости;

 

В черных кольцах беды кружат вороны,

Я- одна из них,

Взмахивая беспомощно крыльями, взмываю над землей,

Исторгая из себя кусочки пепла,

 

А потом падаю без сил, с бедой в обнимку ложусь спать,

Растворяясь в ней, с одним на двоих дыханием.

А потом - взмах ресниц и вы все также вместе,

На одной подушке,

Смотрите друг на друга воспаленными глазами,

Рассеянно мысли-чертики скачут от меня к ней, от нее ко мне,

Как плюшевые мячики, как солнечные зайчики,

Которые пускает мальчик на крыше соседнего дома в летний зной,

От которого эти мысли плавятся и превращаются в расплавленное золото

Моих распущенных волос, развевающихся по ветру;

И ветер срывает волосы с моей головы, как листья с деревьев.

 

Где мои золотые волосы? Я стою лысая на холодном ветру, на бетонном полу.

Лысая маленькая девочка с головой - ульем, где роятся мысли-пчелы,

Они так больно жалят меня. Как мне от них укрыться? Они же во мне. Внутри меня!

 

Я бегу, бегу по раскаленным плитам, по осколкам дней.

Солнце, такое яркое солнце, или это уже Луна?

Ведь сейчас время полнолуния,

Время, когда лысая девочка выходит на лунную дорогу,

Чтобы встретить такого же лысого мальчика,

С которого ветер сорвал все волосы,

а пчелы-мысли своими укусами покрыли язвами его голову.

 

 /Выходит на улицу, под дождь/

 

Мне нужна любовь, много любви, океан любви. Без любви я чахну, мне надо дарить себя,

щедро, без остатка, мне надо видеть обожание в глазах мужчины – это мой живительный

нектар. И я хочу, чтобы так было всегда.

 

Дождь! Как же я люблю дождь! Мне кажется, симфония дождя написана специально для влюбленных. В ней такая нежность, такая умиротворенность, такая глубина. В нем – обещание.

Я вышла во двор и оказалась под двойным дождем. Первый дождь стекал по мне каплями, смывая весь сор, что я так долго копила, а второй дождь был из листьев - красных, желтых, с прожилками, с крапинками, с золотой стружкой, сыплющейся с неба. Я стояла под этим дождем, позволяя листьям касаться меня. Иногда это были легкие прикосновения, иногда жесткие хлестанья. Я принимала все, все. Это было прекрасно.  

 

Боль растаяла, как воск, превратилась в точечку от циркуля на блюдце души.

 

А потом прилетели ангелы и расправили все складочки, в которых затаилась грусть, выровняли все ложбинки с печалью, залечили все трещинки, отмыли все пятнышки, точечки, крючочки. И душа вздохнула с благодарностью и засияла, и наступил новый день…