Старинные часы

Рядом с тобой мне хочется смеяться…

Вид с холма. Вступление.

 

С холма открывался вид на лежащий внизу город. Ветер колыхал ветки редких сосен и траву у ног. Было начало весны и в воздухе ощущалось томление и ожидание. Подросток в спортивной куртке и с длинными тусклыми волосами взбежал на вершину холма и стал всматриваться в расстилающиеся внизу лабиринты улиц. Он подошел к самому краю холма и, покачиваясь на носках вечерних туфель, навис над громадой просыпающегося мегаполиса. Солнце только-только начало свое медленное восхождение. Холодный розоватый отсвет ложился на скаты крыш, полощущиеся на ветру тряпки, на вытянутое лицо подростка. Он прикрыл глаза и расправил руки. Так он простоял несколько секунд и резко отпрянул назад. Сегодня было его первое выступление в качестве тапера в кафе, первый в его жизни рабочий день, первые заработанные деньги, выданные администратором сразу же после того, как последний посетитель покинул заведение и уборщица начала сметать со стола остатки еды и выпивки. “Замечательно. Прекрасно”:- прошептал подросток. “И это все для тебя. Я еще вернусь сюда. Но другим. Только дождись меня”. Потом он развернулся и бросился к противоположному склону, не такому крутому и приводящему к извилистой тропинке, ведущей к центральной площади. 

Часть 1. Безумные электронные завывания.

Лучанцо и деда.

 

- Лучанцо, принеси мне очки, пожалуйста. Ничего не вижу при этом свете.

- Сейчас, деда.

Лучанцо скрылся за завалом из книг и старых тряпок. Он возвратился, держа в руках очки в поблекшей, некогда дорогой, оправе, одна дужка болталась без необходимого крепления.

- Вот, вот так, хорошо. Сядь ко мне поближе, я хочу прочитать тебе отрывок из моей любимой книги.

Старик открыл ветхий переплет багряно-зеленоватого цвета.

- Вот, Лучанцо. Это великий Рихард Мортенгер. Ты только послушай.

И старик начал читать. Глаза его полузакрылись. Губы почти бесшумно произносили строки.

Входя во врата мечтаний страстных

Когда луна и солнце обагрят слезы

И восход озаряет смутным желанием

Одиноких пастухов, сошедших с гор

Оставь сомненья за спиной, приникни

Устами к загадке, разгадать которую тебе не удастся

- Да, деда, ничего, только как-то нудновато. Я пойду на улицу, ладно. Тебе чего-нибудь нужно?

- Нет, Лучанцо. Подожди, я должен тебе кое о чем поведать, прежде чем ты выйдешь на божий свет.

- Ну давай, ладно уж.

- В твоей спальне, в углу, под грудой старых балдахинов. Стоят часы. Они бесценны. В наследство от прабабки достались мне они.

- Эта та рухлядь, которую я принимал за швейную машинку? Ну, ну.  Что еще интересного скажешь?

- Это произведение гильдии часовых дел из Шропшира под началом Сэмюэла Олдхэма. Выполнено в 1416 году. В честь победы англосаксонских войск в битве при Азенкуре, что во Франции, в великой столетней войне.

- Мы что-то проходили по истории.

- Если ты всмотришься внимательнее, то заметишь, что на фронтоне изображена голова богини побед и славы Гебы. Нет, Авроры. Ну в общем не важно. Главное, голова восхитительна. Говорят,  что позировала первая красавица Шропшира, леди Карбери. Та еще штучка, надобно сказать. Ее волосы развеваются, что должно символизировать энергию и бурный натиск английских воинов…

- Спасибо за лекцию, деда. Ближе к делу. Мне нужно еще сбыть подержанный диск Phonemia Dafnus.

- Когда умирала твоя мать, я пообещал ей, что сохраню эти часы для тебя до твоего совершеннолетия. В общем, это твое наследство, Лучанцо. Помни об их истории и красоте. Они могут остановить время. 

- Ладно, будет время, я их почищу “Сэром Чистая Блестящая Вещица”. Не скучай тут, если что, ты знаешь, где меня можно найти.

- Ступай, дитя мое. И пусть ангелы дома Колини хранят тебя.

- А это что еще? Господи. Старик совсем плох, - про себя пробормотал Лучанцо и с грохотом хлопнул за собой дверью.

 

Улица.

 

Стоял ужасный треск от шума машин, детского крика, доносящейся из открытых окон завываний радиостанций. Какофония то нарастала, то спадала, следуя своему, неизвестному никому ритму. Люди, как заведенные, сновали по улицам-лабиринтам большого города. Только у городской ратуши в центре было относительно спокойно. Голуби важно и чинно прохаживались по древнему булыжнику, подбирая крошки хлеба или сухарики, подброшенные туристами или праздно шатающимися влюбленными парочками. Сюда-то, щурясь от солнца, и направлял свой путь Лучанцо. Перепрыгивая через ночные лужи, он добрался до тени под высоким, нависающим торжественной громадой, зданием ратуши. А вот вдали показался смешной, спешащий, белокурый розовощекий парень. Он подскочил к Лучанцо.

- Эй, длинный нос, прыщавая рожа, ну что, принес, чертов диск? – на Лучанцо с ухмылкой уставились две пары зеленых, лучащихся радостью и хитрецой, глаз. Курчавые волосы паренька слиплись от пота на лбу.

- Принес, толстый ублюдок. Тысяча.

- Да ты что, спятил, он и пятисот лир не стоит, - толстый лукаво повернул голову набок, намереваясь хорошенько поторговаться.

- Ок, пятьсот, гони деньги.

Обескураженный здоровяк так и застыл с открытой челюстью.

- Наверное тебе очень нужны деньги. Ну вот, держи.

Из-за угла медленно выплывала франтоватая парочка. Девушка, одетая в облегающее зеленое платье, вся в железных запонках, браслетах и ожерельях. На голове у нее творилось черте знает что. Рыжие волосы были разметаны в разные стороны, набок выбивалась стрелками китчевая челка. Огромные красные каблуки и синие подведенные глаза довершали картину. Паренек тоже не дал маху. Здоровенная детина под два метра. Очень хорошо слаженный, с короткой стрижкой, прямым, переломанным носом, ухмылкой набок. Но шел он немного сковано. В кожаной спортивной куртке он смотрелся нелепо, она мешковато облегала его и без того широкие плечи. Все это производило впечатление выгула зануды-мужа взбалмошной стервочкой за покупками.

Румяный парнишка с кудряшками и наш Лучанцо, позабыв про торг, заворожено смотрели на медленно приближающуюся процессию. 

- Черт, да это же… Твоя бывшая… Эй, Лучанцо. Это же Элли. Вот это да. А с ней Карлуччи. Ну и парочка.

- Браток со своей телкой. Ни дать ни взять. Не даром у Карлуччи предки из России. Настоящий мафиози.

Когда парочка совсем приблизилась, Карлуччи быстрым движением достал из кожаной куртки зажигалку Zippo и неловко дал прикурить Элли, которая, выдохнув дым в лицо двум остолбеневшим недомеркам, хрипло процедила:

- Хай, неудачники. Ну как, шоу-бизнес, еще не умер?

Сэмми молчал. Лучанцо, встряхнув слипшимися перьями волос и вытаращив глаза, выпалил:

- Мы не дадим ему заглохнуть или скатиться к примитивному уровню. Нести искусство в народ – вот наша задача.

- Позвольте представить вам, сеньоры, мою новую пассию. Старый ваш приятель, участник  дворовых забав, Карлуччи, собственной персоной. Вы в числе приглашенных – Элли с наслаждением оглядывала поникшую голову Лучанцо и недоуменную физиономию Сэмми.

Карлуччи щурился от прямых солнечных лучей. Счастьем светились его умные глаза. Конечно, он сейчас играл некоторую роль, для него не свойственную. Но уже предчувствие недоброй развязки угадывалось в опущенных грустно уголках его губ. Он с сочувствием и симпатией смотрел на Лучанцо. Привычка к рефлексии и самоанализу сделала его замкнутым и состарила его. Но сейчас он жил и дышал полной грудью. Все-таки рядом с этим чудом он был счастлив, и отдал бы все, чтобы пережить эти мгновения заново.

Рядом с группой маленькая девочка кормила с руки голубей, медленно и чинно процессировали пожилые люди, безумно хохоча проносились студентки. Лучанцо оскорблено и недоверчиво рассматривал новоявленных молодоженов. “ Не может быть”, - повторял он про себя. “Этого не может быть. Элли опомнись”. Но она казалось ничего не слышала. Она была своей на любой вечеринке, в любой компании. Она обладала удивительным даром располагать к себе разных людей. Но сейчас, она была сама собой, просто девчонкой со двора в окружении ребят с той же улицы. Да, так оно и было на самом деле. Просто нужно было провернуть еще несколько дел.

На пальце Элли блеснул готический перстень. Неужто свадьба в стиле нуар? Так-так.

- Вы женитесь? Ну и дела – только и смог пробормотать совсем сбитый с толку румяный парнишка с кудряшками.

- Очень рад за вас, особенно за тебя, Элли – произнес дрожащим голосом Лучанцо.

- Ну ладно, мы пойдем, у нас еще куча серьезных дел. Некогда нам тратить попусту время на разные  разговоры – протараторила Элли. Карлуччи смущенно добавил:

- Пока, Лучанцо, мне надо с тобой поговорить. Встретимся в клубе “7 ½” сегодня, часов в 7. Хорошо?

Если бы не перебитый в середине нос,  Карлуччи имел стандартную внешность инженера. Низкий лоб, хмурое выражение лица, сжатые сдержанно губы. Напротив, Лучанцо со своими растрепанными длинными волосами, длинным носом, впадинами грустных глаз, был похож на встревоженного воробушка.

- Хорошо, Карлуччи.

И парочка немного быстрее, чем при прибытии на встречу, поспешила по своим делам.   

Солнце играло на доспехах и кораблях на бронзовых воротах ратуши.

- Лучанцо, что же это? Это же твоя любовь с пятого класса. Что же ты ничего не делаешь? Ты должен за нее бороться, - уверенно изрек амуроподобный юноша.

Лучанцо напустил на себя знающий вид и изрек:

- Тут дело дрянь, Сэмми. С того момента, как она сошлась с этой бандой под предводительством Джорджитто, все эти клубы, мода… Все это ее совершенно испортило. И ничего тут не сделаешь. Она меня с такой легкостью бросила- Лучанцо неподвижно смотрел на игру солнечных пятен на булыжнике.

- Как она на тебя смотрела, Лучанцо. Видимо, она хочет вас двоих стравить как бойцовских петухов. Только исход известен заранее. Выиграет от этого только она. Хотя, говорят, Карлуччи боксом профессионально занимался, - и сделав это немаловажное открытие, Сэмми кажется успокоился, но произошедшая на глазах измена и странное поведение знакомых с детства его “кумиров” будоражила его воображение.

- Зато у меня есть часы – Лучанцо, приподняв голову  лукаво косился на Сэмми.

- Что это еще такое? Причем здесь часы?

- Ладно, проехали. Забудь. Если достанешь что-нибудь стоящее, звякни.

- Ок, Лучанцо. Часы? Что это еще такое?

Лучанцо мило улыбнулся Сэмми, сделав ему реверанс, и быстро пересек площадь. Оставив бедного белокурого здоровяка в недоумении, повторяющего про себя “Что с ними со всеми? Как все изменилось”. Он не узнавал своих старых друзей. Что-то происходило. В страшном смятении и нерешительности он поспешил в противоположном направлении.

А голуби все так же мирно клевали хлебные крошки. Куранты на церкви Св. Петра отбили положенные удары. Сэмми на ходу надел кепку. Сегодня у него еще было несколько встреч.

 

Квартира Элли.

 

По углам, на кровати были разбросаны различные предметы одежды. На столе, креслах, лежали в беспорядке книги, сумочки. У Элли не было времени заниматься уборкой. Беспорядок был неотъемлемой частью ее ауры. Незаконнорожденная, прожив большую часть жизни на попечении приемных родителей, она сейчас получала огромное наслаждение, снимая частные апартаменты. Откуда у нее на это нашлись средства? Ну, на это можно было бы дать много объяснений. Самое правдоподобное было в том, что она получала умеренные гонорары, работая фотомоделью на периодических кратковременных сессиях. Все это устраивал ее поклонник и давний друг, отпрыск обеспеченной патрицианской семьи – Джорджитто. Долгое знакомство,  дружба, видимо, на всю жизнь, и этого было очень много, несмотря на то, что сердце свое Элли никогда не отдавала. Иногда Джорджитто звонил ночью и спрашивал, как ее дела. И они могли говорить всю ночь напролет. Да, иногда ей хотелось, чтобы именно Джорджитто оказался с ней рядом, но они были слишком похожи для этого.

- Какие планы на сегодня?

- Ну… Мне нужно сегодня вечером в “7 ½”.

- Это зачем?

- Ну… Так, встретиться с нужными людьми. Ты знаешь, дела.

Элли сидела на кровати на скомканных тряпках и белье, и полируя свои острые коготки. Карлуччи сидел напротив нее на старом разодранном стуле, и пытался уйти от слишком проницательного взгляда серых глаз. Сейчас солнечные блики красиво играли в ее  глазах, а ресницы, необычайно длинные в отсветах, придавали ее благородному лицу детское выражение.

- Знаю я твои дела. Уж не с Магдой ли гранки править? – Карлуччи приятно поразила неожиданная ревность, - Лучше скажи мне, у нас будет свадебное путешествие?

- Ну… Как хочешь, крошка, все твои желания для меня закон.

Элли привскочила, продолжая упорно скрести ногти, и нависла над Карлуччи как необратимость. 

- Я хочу… . Там так чудесно и… много всяких интересных штучек. Тебе понравится.

Она обняла Карлуччи и стала нашептывать ему, прикрыв глаза.

- Ну… конечно. Но ты знаешь, это не дешево, тем более ты же хочешь все по высшему классу. А у меня сейчас туговато с деньгами.

Элли выпрямилась. Карлуччи всматривался в нее и не мог понять, что так привлекало его в ней. Его, с трезвой и прямой головой. Черты лица резкие, только глаза, рыбьи, васильково-серого цвета делали ее женственной.

- У тебя всегда - “туговато”. Ты же хвастался, что у тебя кругом свои люди. Неужели про твоих родителей ты сам слухи распускал. Ну, кто говорил, что у тебя здесь связи в известных кругах.

- Я немного преувеличивал. Это все не так просто.

- Ладно, я поняла… Я подброшу тебе идейку… У Лучанцо…

- Что у Лучанцо. Опять про Лучанцо. Нет, это невозможно. И… ты когда-нибудь мне объяснишь, что у вас там не срослось?

- Ну не горячись. Это дело прошлое. Просто… он хлюпик и слюнтяй, кроме как на своем пьяно бренчать, больше ничего не умеет. Просто бедолага с пустыми карманами. Но речь не об этом. Его дедушка мне как-то показывал их “семейную реликвию”.

Элли перешла на полушепот. Она стала глубоко дышать, словно вкладывая в каждую фразу таинственный смысл.

- Часики. Просто огромные часики. Ну, должна сказать, это что-то. Я не антиквар, но я сразу поняла, им самое место в антикварной лавке Сакса и Корелла. 

- Ты к чему клонишь, не пойму? – Карлуччи стал смутно догадываться о намерениях своей пассии.

- Мы сделаем так. Вроде у нас разрыв и я возвращаюсь к Лучанцо. Я живу у него, так как поссорилась с приемными родителями и со всем миром. Однажды вечером ты подкатываешь на такси, мы погружаем часики и делов-то. И это будет твое первое партийное задание. Нам нужны деньги для акций. Часики все окупят. Understand, зайка?

Карлуччи отпрянул назад в недоумении глядя на невинное лицо девушки. Она похлопала длинными ресницами и застыла в ожидании.

- Ты что, спятила. Как ты можешь, вы же любили друг друга. 

- Ну что ты заладил. Любили не любили, - Элли в раздражении стала ходить по комнате, сложив руки на груди, - Какая разница. Не забывай, он притрагивался ко мне, - на этот раз Элли опять нависла над Карлуччи и смотрела прямо ему в глаза. - Разве ты не хочешь отомстить ему за это? Ну, будь же мужчиной. Мы его проведем. Такие только на это и годятся. И потом, тебе нужно как-то проявить себя в нашей организации. Ты же обещал мне принимать деятельное участие в моей жизни. А моя жизнь неразрывно связана с Движением.

Теперь Карлуччи теребил край простыни и смотрел на пол. Он пытался различить повторяющийся узор на паркете.

- Если ты этого не сделаешь, я от тебя уйду.

После этой фразы в комнате повисла тишина. Было слышно как на улице кто-то споткнувшись, разбил стекло. Последовала бранная перепалка горемыки со своей тарой. Потом стала невероятно громко жужжать муха. Элли грустно и решительно смотрела на Карлуччи. Проглотив ком в горле, набрав воздуха в легкие, Карлуччи еле прошептал:

- Я не пойду на это, Элли. Давай забудем этот разговор.

Общий двор почти на полквартала, здания домов с едва соприкасающимися балконами, вывешенное на них для просушки белье, узкие улочки, родители, усталые, сытые, с балконов взирающие на бессмысленные брожения детей во дворе. И та девчонка со смешной мальчишеской челкой набок, принимающая участие в футбольных баталиях, разодравшая до крови коленки и ладони, врезавшая одному пацану так по уху, что он потом неделю ходил в вязаной шапочке в страшную жару. И та девчонка, которая списывала у Карлуччи математику и иногда с восхищением взиравшая на него, отвечающего на отлично задание по физике или химии. И та девчонка, завладевшая сердцем и расположением богатого отпрыска известной фамилии, ставшего самым верным ее другом. И та девчонка, одарившая вниманием паренька, у которого ничего не было, кроме внутренней боли и любви к звукам старого раздолбанного пианино. Так и не нашедшая понимания. И вот он пришел к ней. Приполз к ней на коленях. И он только сейчас жил. Все это пронеслось в мозгу Карлуччи.

- Ок, я пойду прогуляюсь. А ты сиди здесь и жди, и подумай хорошенько. Все взвесь. Я вернусь к вечеру.

Элли скинула свой нехитрый скарб в сумочку, прошагала через комнату и громко хлопнула дверью. Выйдя на улицу, она из гордой и решительной воительницы сразу превратилась в несчастного, застывшего в нерешительности, подростка. Она оглядывала улицу, казалось, в поисках направления, в котором стоило двинуться, но не могла ни на что решиться. Наконец, стиснув губы, она повернула налево и направилась в сторону большого проспекта Корсо, пересекающего улочку под оглушительный рев моторов. Все улочки выходили на эту одну, как огромная жила протянувшаяся к Пьяца Венециа, которая в свою очередь открывалась на черное прямое фашистское шоссе Империале.  

Карлуччи наконец нашел повторяющуюся фигуру. Это была голова женщины с развивающимися волосами. Тупой афинский нос и зеленые глаза, расходящиеся рыжие лучи. Он крепко сжал край простыни и откинул голову на середину кровати.   

Элли и Джорджитто.

 

Элли вошла в квартиру Джорджитто, открыв ее ключом, который хозяин отдал ей, сопроводив сей дар заверениями в радушном приеме в любое время дня и ночи. Было только слышно, как в одной из комнат усердно барабанят по клавиатуре компьютера. Элли шла по длинному коридору, стены которого были отделаны декоративным покрытием, имитирующим рельеф необработанных скалистых пород. Коридор казался бесконечным и Элли все никак не могла добраться до комнаты, из которой доносился стук по клавишам. Она заглядывала в комнаты по пути и все они были полупустыми, со стенами и потолком в элегантных однотонных расцветках, с разбросанными то тут, то там, модерновыми элементами мебели в виде стеклянных столиков и круглых красных кресел. Наконец Элли вошла в искомую комнату. За столиком с установленным на нем ноутбуком, сидел, склонившись над клавиатурой, Джорджитто. Это был склонный к полноте молодой человек. Белокурые, вьющееся волосы были уложены назад, открывая лоб, пересеченный ранними морщинами. Он обернулся при звуках стука каблуков за спиной. Его озабоченное лицо мгновенно преобразилось и лучилось радостью и расположением. Только что он пытался уловить общую тенденцию в росте котировок на акции, в которые была вложена значительная сумма из его средств. Он неплохо разбирался в биржевых  течениях и подводных камнях экономических доктрин. Получив хорошее образование в учебных учреждениях Йеля, он умело использовал свои знания во вложениях и оборотах капитала, основу которого составляло родительское наследство. Отказавшись пойти по протоптанной семейной традицией тропинке, он очень трепетно относился к своей независимости. Его предки и отец были основателями и владельцами автомобильного производства, к которому у Джорджитто совершенно не было ни тяги, ни способностей.

- Ты опять один? Где же все твои многочисленные друзья? – Элли почти кричала.

- Мне никто не нужен. И ты можешь убираться.

- Очень мило, - прокричала Элли.

- Я не глухой, не ори старушка.

Элли подошла к столику и вперила свои глазки в мерцание монитора.

- А, опять эти графики, проценты. И не надоело это тебе еще?

- Надоело, мне все надоело. Пошли есть мороженое. Земляничное.

И они пошли на кухню, где устроились друг против друга за коричневым дубовым столом с резьбой. Здесь было очень уютно, торшер на стене создавал приятное приглушенное освещение, в аквариумах плавали, отсвечивая фиолетовым, редкие рыбки. Элли и Джорджитто уставились друг на друга и могли бы так просидеть очень долго. Обычно Элли начинала разговор первой и оповещала о своих новых победах. И сейчас ей не терпелось поведать о злоключениях в отношениях с Карлуччи.

- А, Карлуччи, тот хмурый юноша. Помню, помню, - Джорджитто внимательно смотрел на Элли.

- Я не знаю. Я думала у нас все получится. Но что-то не срастается.

- Хочешь еще кофе?

- Нет, Джитто, у тебя не будет сигареты?

Джорджитто вернулся с пачкой элегантных Галуаз. Элли затянулась, ее ноздри вздрогнули.

- Понимаешь, он мне очень дорог, но кажется, он мне не доверяет.

- Я бы тебе тоже не доверял, - Джитто ухмыльнулся и выпустил дым.

- Спасибо тебе, дорогой, ты знаешь как успокоить.

Элли решила переменить тему. Она уставилась на Джитто. Во взгляде читалось безграничное доверие и детская беззащитность.

- Джитто, почему ты о себе ничего не рассказываешь, ты сейчас влюблен?

- Нет, Элли, если бы я кого-нибудь и полюбил, то твою копию, но к сожалению это было бы очень глупо, а с тобой меня связывают слишком дружеские чувства.

Элли грустно и с сочувствием смотрела на простодушное, немного одутловатое, лицо с большим костистым носом. Когда Элли выгнали из дома приемные родители, она полгода жила у Джитто. Постепенно бесконечная череда вечеринок с огромным количеством спиртного и серыми рассветами уходила на нет, и вот теперь Джитто жил почти затворником, большую часть своего времени посвящая биржевым операциям и уходу за редкими экземплярами рыб.

- Послушай, Джитто, мне нужны деньги. Готовится большой набор листовок, типография ждет аванс. Ты мне поможешь? – Элли перешла на прозу жизни. Она знала, что Джорджитто конечно же поможет, и спрашивала просто из вежливости. Когда с деловыми вопросами было покончено, они еще немного посидели, перебрасываясь шутливыми характеристиками общих знакомых и ленивыми наблюдениями. Наконец Элли встала и направилась к выходу. На пороге она обернулась, и смотря сверху вниз на Джорджитто, спросила:

- Тебе не кажется, Джорджитто, что мы не стареем? Время проходит, а мы, как эти фиолетовые рыбки, продолжаем плавать в теплом искусственном свете. Мне кажется, я никогда не умру.

Джорджитто зажмурился, в уголках его глаз блеснула влага.

- Я так и знал, что ты что-то такое выдашь. Только ты умеешь так говорить.

- Хочешь, я познакомлю тебя с какой-нибудь красивой скромной девушкой?

Клуб “71/2”

 

Дым сгущался, шум усиливался. Все старались перекричать друг друга и музыку. Смесь электро и панка, тоже в одежде. Но встречались и офисные мальчики и девочки в дорогих костюмах. Карлуччи и Лучанцо пристроились за столик в углу и заказали бутылку виски. Отпив несколько глотков, им стало немного теплее. Теперь можно начать разговор, решил Карлуччи.

- Послушай, Лучанцо. Я против тебя ничего не имею. Но мне нужно тебя спросить. Если это нескромно с моей стороны, то ты сразу прерви. Что у вас произошло? Почему она так резко переменилась?

- Слушай, Карлуччи. И ты хочешь это знать? Так. Ну да, да. Потом может быть поздно… Наши отношения, между мной и Элли, останутся только для нас. Я бы мог тебе рассказать. Но… может, и к лучшему, что ты немного знаешь. Скажу больше, ты мне нравишься. Ты очень цельный. Мы могли бы быть друзьями. Только одно скажу. Тебе повезло больше, но знай, она не подарок.

- А я к тебе и не лезу с дружбой, - Карлуччи заморгал и стал мотать головой в стороны, - ты не понял ничего. Ну ладно, не хочешь просветить, не надо. Темные глубокие воды.

- Ты иронизируешь, Карлуччи, - Лучанцо казалось успокоился и пытался найти мостик, - Как же это так быстро произошло? Вчера мы все вместе гоняли мяч, раздирали колени в песке, а сегодня не видим ничего дальше собственных интересов и желаний. Оглянись вокруг,  разве эти жалкие крохи стоят того, чтобы из-за них так бороться. Она тебя поманила ремешком и ты уже виляешь хвостом. Не стоит этого все это. А хочешь начистоту? Я завидую тебе, Карлуччи. Ты никогда не изменял себе. А я – постоянно.

Карлуччи исподлобья смотрел на открытое мечтательное лицо Лучанцо.

- Ты считаешь себя очень умным? Ну так вот, хочешь провернуть старый трюк под названием “Не доверяй ей”. Не выйдет.

- Черт, я ничего такого не имел в виду.

Карлуччи уже выпил довольно много, намного своей обычной нормы. Он стал вести себя грубо и вульгарно.

- Может для тебя это и пустяк…Но не для меня. Для тебя все всегда было легко. В этом вы с ней похожи. Но я добывал это сокровище вот этими израненными руками, - и он протянул Лучанцо действительно стертые и грубые ладони.

- Да знаю, знаю.

Тут Карлуччи смутился и уже злился на Лучанцо за свою откровенность. 

- Вот и поговорили. Хотел тебе кое о чем порассказать, да вижу, ты этого не достоин.

- О чем это ты? А впрочем, катись ты со своими секретами сам знаешь куда.

Карлуччи прикрыл глаза.

- А знаешь, Лучанцо. Зря я за тебя заступился, когда тебя всем двором гоняли. Помнишь, как ты тогда мне плакался. И еще я кое-что о тебе знаю. Помнишь Пеппе, ведь ты его хорошо знал? Просто очень странно, что после визита к тебе комиссара Кровени, его посадили, и завалили как раз с полкило чистейшего кокаина.

- Что ты сказал? – Лучанцо привстал, руки его дрожали – В стукачи записать меня решил. Ну ты и…

- Я просто сопоставляю факты. Я знаю, как этот Пеппе тебя избивал и как ты ему таскал из своего дома разные ценности – казалось Карлуччи с каждой фразой вбивал острый гвоздь в грудь Лучанцо.

Лучанцо присел. Он стал смотреть вокруг в надежде встретить хоть одно знакомое лицо. Но никого не было рядом. Лучанцо почти плача выкрикивал следующие слова. Он не мог больше защищаться или обманывать самого себя. И он выпалил:

- Это было давно. Да я тогда сдал. Ты это хотел слышать!? Да, я – стукач. Ну, давай, врежь мне. Убей стукача!!

Карлуччи не ожидал такой боли и отчаянья. Он ошарашено смотрел на растрепанного, брызжущего слюной с каждым словом, Лучанцо. Он уже сожалел о том, что разговор пришел к такому результату. Но он заставил себя подавить жалость.

- Да кому ты нужен, неудачник. Ты же девушку порядком оприходовать не умеешь.

Раздражение Карлуччи ушло. Он уже почти с симпатией смотрел на раздавленного противника.

- Это Элли тебе сказала? Не удивительно, она на это способна.

Лучанцо уже лениво отбивался от наскоков Карлуччи. Он чувствовал облегчение и освобождение. В этот вечер он ожидал от судьбы самого худшего.

Теперь Карлуччи уже не чувствовал себя таким никому не нужным и вымаливающим милости. Перед ним была боль. И раскаяние. Перед ним был человек, уже сломавшийся когда-то, брошенный, выведенный из равновесия. И это на некоторое время заглушало собственный неутешительный анализ. Даже если ничего и не было, унижение другого человека вызывает в нас на короткое время забвение собственных отступлений. Карлуччи решил, что сейчас самое время уйти, потому что дальше уже ничего не могло произойти, кроме пустоты.

- Вот оплата за выпивку. Еще встретимся, - и Карлуччи,  небрежным жестом бросив на стол половину стоимости бутылки, встал и, на ходу расталкивая посетителей, направился к выходу.

Лучанцо долго смотрел на странную игру света на бутылке. Он взял свой бокал и сквозь него наблюдал за танцующей толпой. Так действительность казалась не такой убогой и уродливой. За соседним столиком два краснощеких юриста, потягивая кварты пива, лукаво щурясь, обсуждали несостоявшийся договор. Раздались начальные такты модной электроклэшевой вещицы. Девицы, не обращая никакого внимания на окружающие взгляды мужчин и перемигиваясь друг с другом, принялись самозабвенно дергаться под назойливый мотив. Лучанцо налил себе еще стакан.

- Эй, гоблин. Гони отсюда, раз два, -  раздалось над ухом Лучанцо.

Рядом стояли два крепыша с наколками и ухмыляющимися небритыми подбородками.

- Ты что, глухой? – и один из них ударил ногой по стенке красного кожаного дивана, на котором сидел Лучанцо.

Лучанцо, скривив презрительную гримасу, прихватил бутылку виски и поднялся.

- Эй, грязь. А платить кто будет? – и Лучанцо почувствовал как по затылку ему пришлись твердой ладонью.

Лучанцо развернулся, его душила обида и чувство унижения, он как-то неловко размахнулся, но тот как раз двинулся вперед. Получилось несуразно и Лучанцо, сам того не желая, со всего размаха попал локтем прямо в хохочущий маслянистый подбородок.

Двор.

 

Кожаный потертый мяч летал по песку, дюжина ног в старых кроссовках и грязных джинсах пыталась его отобрать и доставить к воротам. Солнце жгло. С балконов окружающих домов на мечущуюся толпу без интереса взирали их родители, усталые после тяжелой работы и сонные после сытного ужина. Их же волновало только одно, не закроют ли производство в связи с сокращением и экономическим кризисом. Детишек же внизу вообще ничего не волновало, кроме противоположных ворот.

Подстриженная коротко, Элли ничем не отличалась от окружающих ее мальчишек. Она бросалась в самую гущу и с ней никто не считался. Один мальчуган, весь в песке, сильно толкнул ее в бок, и она отлетела, сильно поцарапав коленку. Из ранки медленно сочилась кровь. Никто не обращал внимания на лежащую в облаке песчинок, истекающую кровью, девочку. Все внимание играющих было сконцентрировано у ворот. Там толпа сбилась и невозможно было понять, у кого же мяч. Высокий паренек выскочил из клубка спин и мелькающих ног и рук. Он всмотрелся в противоположную сторону. Увидев корчащуюся от боли фигуру в песке, он бросился к ней. Он подбежал и быстрым движением достал пластырь, отрезал ножом лоскуток, и приложил к ране. Девочка смущенно смотрела на паренька снизу вверх. Он подал ей руку и она, поднявшись, еле слышно прошептала: “Спасибо, Карлуччи”.

Наконец один пронырливый мальчуган выскочил из скопления игроков, и бросился к воротам. Ему навстречу, оставив пост, опрометчиво прямо в ноги кинулся длинноволосый страж. Он растянулся на песке, преграждая своей фигурой, путь к воротам. Проныра в этот самый момент со всей силы ударил по мячу. Удар пришелся прямо в живот лежащего вратаря. Потом мальчуган со всего разгона врезался тяжелыми буцами в тощую грудь. Лучанцо вскрикнул от боли. Сверху на него грохнулся ретивый форвард. На мгновение в сознании Лучанцо произошел нейронный  взрыв. Потом волны после него стали расходиться по рефлекторным нервным окончаниям. Они так и лежали, корчившийся от боли, вратарь и недвижимый то ли от усталости, то ли от произошедшего столкновения, форвард.

Их окружила детвора. Потом боль прошла и Лучанцо, весь в грязи, с синяками на груди, счастливый и гордый, встал, держа мяч в руках. Элли зачаровано смотрела на этого худышку, выдержавшего ураганный напор нападения. “Какой смешной”, - прошептала она. Да и вправду – ему в цирке самое место.

Родители, зевая направлялись к телевизорам и газетам, завтра предстоял еще один тяжелый, полный страха перед увольнением, день.

Поднялся и грозный нападающий. Он похлопал Лучанцо по плечу. И пошел к противоположным воротам. Игра продолжилась. Но уже ее накал постепенно спадал. Когда все закончилось, детвора, грязная и усталая, двинулась кто куда. Элли все время оборачивалась и искала глазами худого паренька с грудью в синяках. Но он куда-то пропал. Рядом вышагивал плотно сбитый Карлуччи и вся ватага. Они были вместе. Они были почти семьей. И они были счастливы идти в лучах вечернего заходящего багрового солнца, почти умирая от жажды.

Моcтовая.

 

Было выбито два зуба и опух глаз. Кровь сочилась из разодранных десен прямо на мостовую. Из разбитой бутылки приятно вытекала желтоватая жидкость. Лучанцо приподнялся на локти. Кромешная тьма. Вой сирен вдалеке. Он привстал, сплюнул.

- Эй, парнишка. Вызвать скорую? – к нему с участием обратился охранник.

- Нет, спасибо. Уже не надо.

У водосточной дырки в поребрике тротуара мирно вертела головой ворона. Лучанцо прихрамывая двинулся по направлению к площади. Кафедральный собор возвещал о начале нового дня. “Только бы дотянуть до дома” – бормотал про себя Лучанцо. Узкая улица заканчивалась, и открывался вид на площадь. Утро еще не совсем сменило ночную мглу. Казалось, верхи зданий терялись в сизо-розоватом тумане. За Лучанцо на старинном булыжнике тянулась дорожка из зеленых крапинок. Если пойти в другую сторону, то можно взабраться на холм Яникул. Но Лучано было не до панорам утреннего города. Странно это, жить по соседству с собором Петра, но через два переулка, его уже заслоняют строения квартала Прати для ростущего города, как будто его и нет.

Элли и Лучанцо.

 

Комната была наполовину затемнена. Сквозь плотно закрытые занавеси еле пробивался дневной свет. Лучанцо стонал от боли, пока Элли прикладывала к разбитому лицу тряпку со спиртом. Они сидели в спальне Лучанцо. В углу виднелось старое черное пианино марки Slavik und Staut.

- Ну больно же. Ладно, хватит, - Лучанцо постарался придать своему лицу выражение максимального страдания и скорби.

- Нужно, детка. Терпи, - Элли с грустью и сомнением рассматривала рану у глаза.

- Через неделю заживет, - с уверенностью сказала она.

- Ну как я тебе? Я думаю, новый прикид мне к лицу.

Элли чуть улыбнулась. Ее глаза, горькие, жалостливо сужались. Она встала и стала ходить кругами по комнате. Лучанцо со смирением смотрел на нее снизу вверх. В тусклом неверном дневном свете Элли была похожа на ангела, обожженного в огне. Да еще эти скулы и рыбьи глаза, то ли смеющиеся, то ли в отчаяньи от боли. Пойди пойми ее.

- Ты похожа на Собор Парижской Богоматери в огне после сожжения Жанны Д’Арк.

- Что это на тебя нашло, опять заговорил “аллюзиями”, или как ты их там называешь.

- Образами, детка, если по-простому.  

- Лучанцо, я хочу с тобой серьезно поговорить. Ты готов? У меня к тебе пара вопросов. Предупреждаю, разговор не из приятных. Ты не против? – Элли встала напротив Лучанцо, скрестив руки на груди, и оценивая его взглядом сверху вниз. Лучанцо знал, к чему ведут такие разговоры. За ними всегда скрывался какой-нибудь странный поворот в отношениях или удар исподтишка. Он приготовился к самому худшему, хотя, как ему казалось, оно уже было в его жизни.

- Валяй. Давай, свои хитроумные загадки и вопросы под следствием.

- Ты зря иронизируешь, и ты сегодня не в ударе, - Элли чувствовала, что Лучанцо сейчас как раз в самой форме, чтобы провернуть с ним еще один трюк. И ей это очень нравилось. По крайней мере играть в кошки-мышки с таким смышленым мальцом было куда приятнее, чем разводить всяких простаков-качков или таких же глупых трудяг в приличных костюмах. В то же самое время она испытывала к Лучанцо нечто вроде материнских чувств. А кто будет спорить, что это почти не любовь? Надо заметить, что ей очень также нравилось подчиняться, когда она этого хотела. Карлуччи очень часто заблуждался в истинном источнике их, совместных с Элли, действий.

Откуда же она пришла? И куда идет? Ее путь будет усеян жертвами магической привлекательности разврата, святости и жалости. Под ее ножкой будет извиваться не один самоотверженный герой. Они будут плакать и спрашивать: “Зачем? Зачем она это сделала?”. На это небо рассмеется. “Прими жизнь такой, как она есть, и других людей тоже”. Вот обычный ответ небес. И Лучанцо все это знал. Но змея уже ужалила его в самое сердце.

 
Холодный воздух, возносящиеся к небу вспышки огня вдали, закрытые глаза. Мраморная кожа в прожилках времени. Обращение к истокам. И усмешка на распутных губах. Успокой, прими в свое объятие.

- Во-первых, вспомни наш последний разговор. Я спросила тебя, как далеко ты пойдешь со мной.

- Ну помню, я сказал, что не знаю. Вот когда настанет этот час, тогда и посмотрим.

- Правильно. У вас, мужчин, всегда так. Когда будет…тогда и…И в результате ничего не бывает. Но я не собираюсь тут что-то выпрашивать. 

- Ладно, я в принципе не против.

- Ок – не против. Вот это здорово. А ты знаешь, что это значит? Я и тогда и теперь не вижу в тебе готовности. Ты так и остался подростком, милый. Оглянись вокруг, жестокий мир съест тебя, если ты не изменишься.

- Ладно, я неудачник. Это я уже понял. Давай следующий свой чертов вопрос.

- Тогда я тебя еще спрашивала, могу ли я жить у тебя, так как у меня проблемы с родителями. И что ты мне ответил, напомнить? Не буду. Ты это так сказал, как будто хотел намекнуть, что я зря об этом заикнулась.

- Да что с тобой? Я ничего такого и не имел в виду. У тебя какой-то искаженный взгляд на жизнь и на людей. Но у тебя же был опыт. Ты здесь жила целую неделю. Но, правда, это длилось не долго. Что, ты этого не помнишь?

- Разве. А что тогда произошло? – Элли, казалось, была искренне смущена и пожимала плечами – Знаешь, дорогой, тогда у меня был очень сложный период. Я поругалась с родителями, у меня были проблемы со здоровьем, в довершении всего меня уволили с работы.

- Но…Я был готов жениться на тебе. Я дарил тебе цветы каждый день. Я слагал в твою честь стихи. Я пел тебе свои песни. А ты… Даже не обернулась – лицо Лучанцо искривилось, он произносил слова со слезами в голосе, он был жалок, раздавлен. Элли смотрела с торжеством. Еще одна победа. Она как бы невзначай присела рядом с Лучанцо.

Лучанцо почти рыдал, он гладил ее по ребрам и плечу.

- Прошу тебя, вернись. Разве ты не видишь. Мы же созданы друг для друга.

- Как ты это гордо говоришь. Так говорят в театре. Но мне нравится. Я же с улицы.

Это обычно, подумал Лучанцо. Начинает с самоуничижения. А сама только что пылинки со своих туфель не сдувает. Он следил за ней. Она наверное презирает его, или думает, что он полный болван. Но ему уже все равно. Сколько веревочки не виться, а приведет к порогу. Вот он и пришел.

Элли привстала. Поправила юбку, посмотрелась в зеркало.  

- Мне нужно уладить некоторые вопросы с Карлуччи. Я не буду оправдываться. Скоро все изменится. И если ты хочешь, я навещу тебя в ближайшее время. А, возможно, и останусь. Ты не будешь против?

Еще бы он был против. Ну, скажи же нет, хоть раз. Сколько раз он представлял себе, как скажет ей нет. И еще раз – нет. Но – не на этот раз. 

- Хорошо, когда?

- Ну через неделю или больше. Я тебе позвоню. Жди. А теперь мне нужно идти, - и Элли приложила пальцы к губам и повернувшись на высоких каблуках, сутулясь, вышла из квартиры.

Длинная как чучела на посевах. Так и виляет задом. Но надо же, как сутулится.

Лучанцо как под наркозом закрыл за ней дверь, вернулся, сел на кровать и стал сморкаться. Он и не заметил, как Элли распахнула настежь все занавеси на окнах. Ослепительный свет заливал комнату. Лучанцо зажмурился. Ему было очень хорошо. Немного боли, немного доброты, немного заботы, немного измены. Разве этого мало? Все, что нужно в жизни. Лучанцо полюбил стыд за собственную несостоятельность. Давно он уже жил с этим, и научился мириться с этим.

Зрачки расширенны, вены вспухли. Жара наполняла комнату. “Это мне не нужно. Зачем опять это все? Мне крышка” – пробормотал Лучанцо. “Я хочу этого”. Он откинулся на подушки и почувствовал, как его отпускает напряжение, сковывавшее последние месяцы. “Я ХОЧУ ЭТОГО”. Луч  света, как прожектор, освещал бледное синеватое, все в кровоподтеках, страшное как маска, лицо Лучанцо.

                                                                      ---

Когда она приходила – восходило солнце. Так ей казалось. Эта женщина с бахромой, скрывающей глаза, в темном шелковом платье. Курящая обычные сигареты через мундштук. Смеющаяся над ней и преклоняющаяся перед ней. Она приходила когда ей хотелось, и когда не докучали респектабельные ухажеры. Элли не могла ей отказать. Она смотрела в окно. Красной тенью ложились на лицо отсветы угасающего дня. Вдали сероватой сверкающей рябью покачивалиcь крыши домов.   

Они сидели за прозрачным коричневым столиком на колесиках и пили чай. Полумрак постепенно скрывал все вокруг. Так они предвкушали минуту близости. Полуоткрытый рот, бахрома платья, упругость груди за вырезом, все тянуло к опытной гостье. Да еще ее титул. Элли хотела быть вещью в этих элегантных руках. Вот гостья стягивает ператки. Вот закидыает ногу на ногу. Жилки на ее шее пульсируют. А рядом эта страшилище с рыжими патлами. Веки графини задрожали. Она рассказывала о выставке, которую недавно посетила. Настоящий английский чай и меркнущие крыши вдали. Разве это не чудо.

Графиня побывала на выставке Жака Луи Давида и его учеников времен революции.

- Я стояла у портрета старика изогнувшись, в голубом платье, и какой-то школьник вперился в меня. Он был смешной – повествовала графиня. – Но меня привлек один матрос. Видимо, их направило туда начальство. Они слонялись от скуки. В облегающей своей дурацкой форме. Один был похож на бычка. Я на него только что руку не положила. Но…

Элли гладила носок ее туфли под столом. Та с гримасой выпрямила спину.

- Все-таки им пришлось через многое пройти, этим французским монтаньярам. Председательствовать в Конвенте, а по ночам писать зеленый сумрак и холодную ванну. Какая эпика. Как вы находите?

Элли щурила глаза и продвигала ногу все выше. Когда же эта недотрога растает?

Графиню привлекала почти уродство этого существа с о свисающими лоскутами одежды. Еще когда Элли жила у них как приемная дочь, их симпатии разделились. Теперь Элли доминировала в постели. Она испытывала зависть перед такой откровенной элегантностью и подлинной интеллигентностью, приобрести которые невозможно. Перед ними она опускалась на колени.

Элли искала самоутверждения, и искала его у людей, которые ее любили. Вот и сейчас она просто подставляла свое тело. Рваные сумерки.

Встреча под аркой.

 

Весь мир был против него. Весь двор ополчился против него. В какой момент это произошло, он бы сейчас не смог сказать. Просто он был выбран на эту роль. Все бывшие друзья отвернулись от него. Но он не хотел делать то, что делали все. Постоянно пить пиво и бить по мячу – нет лучше тогда стать ходячим пугалом. Над ним все смеялись, музыкантишка – кричали ему вслед. Да еще этот Пеппе. От него так просто не отделаешься. Один из руководителей местных мафиозных отрядов, Пеппе занимался во дворе и в школе мелким шантажом. Из-за нестабильной политической ситуации в стране и экономического кризиса мафиозные структуры, не считаясь с государственной машиной подавления, чувствовали себя уверенно и спокойно.

Сегодня Лучанцо возвращался с синяками на груди, бить Пеппе умел, но редко по лицу, так как это бы сразу бросилось в глаза учителям, а излишней рекламы ему было не нужно. Солнце уже почти зашло, оно отбрасывало прощальные длинные золотистые блики. Тень от одинокой фигуры подростка ложилась на отштукатуренные стены домов или волочилась за ней по булыжной мостовой. В эти дни Лучанцо усиленно занимался на своем изношенном, уже почти расстроенном, пианино. Он готовился для занятия места тапера в одном из кафе в районе площади Республики, куда давно мечтал попасть. Ведь еще нужно было готовиться к сдаче экзаменов в музыкальном колледже, куда он с огромным трудом попал и за обучение в котором уходила почти вся пенсия деда. В общем, дел было невпроворот.

Вдруг из-за поворота выскочила ободранная черная кошка с хитрыми и радостными глазами. Под крики улюлюкивающих подростков она процессировала важно и достойно мимо Лучанцо. Группа остановилась перед ним и стала оценивающе рассматривать. Они загородили ему путь. Все это были дети бедняков, корячащихся целыми днями на фабрике. Они ненавидели все, что отличалось от средне-благополучных представлений о жизни. Как и их отцы, они видели в ней только черное, и существование представлялось им чередой боев за место в тени или кусок мяса. Они набычились, вид этого длинного нескладного интеллигента вызывал в них ненависть и протест, он попирал устои их тяжеловатой жизни. “Эй, ты. Жердь несчастная. Тебе здесь ходить запрещено. Ты понял?”. “Да, конечно”, - Лучанцо испугался, эти полуживотные всегда нагоняли на него ужас, как змеи, так как в них виделись только первоначальные пресмыкающиеся инстинкты. Что-то во взгляде Лучанцо, презрительное и надменное, заставило группу, немного подержав еще незваного гостя в своем кольце, наконец расступиться и дать парню пройти. “Не показывайся здесь больше, ты понял?” – прокричали они ему вслед.

Когда Лучанцо уже был на середине проема длинной арки, он увидел как в противоположный проем входит вытянутая фигура, покачиваясь в такт движения. Издали эта девушка казалась тенью, ставшей на место своего хозяина. Когда они поравнялись, красные, словно залитые кровью, губы девушки прошептали:”Привет, кажется я тебя часто видела в школе и в клубе 71/2. Ты что здесь делаешь?”.

Лучанцо сразу почувствовал то ли в голосе, то ли в манере держаться, то ли в дерзких глазах, что-то знакомое, родное, что-то, от чего хотелось смеяться, радоваться и петь. Это было счастье. Он смотрел на нее. Наконец он промолвил:”Возможно. Может, пойдем что-нибудь выпьем?”. “Легко”, - ответила Элли и так они познакомились, и дальше каждый день Лучанцо глупо радовался. Радовался от близости с кажущейся знакомой с детства, девушкой со смешной челкой.  

Сэмми и Лучанцо.

 

Они сидели в баре напротив лавки старьевщика Иоахима. Клубы дыма поднимались прямо к потолку, выложенному цветной плиткой с пропеллером в центре. Сэмми уже допивал вторую кружку Гиннеса и был порядком на взводе. Его щеки раскраснелись больше обычного, глаза выкатились. Он стучал по столу кулаком, привскакивал, кивал с видом знатока. В общем это была обычная мужская болтовня.

- Лучанцо, вот что я тебе скажу. Поверь моему опыту, - при этих словах он немного наклонил голову вбок и прищурил глаза – Не поддавайся на их болтовню. Они тебя одурманивают, завлекают, а там смотришь, и оставили тебя без гроша в кармане, да еще одураченного этой любовью, да еще ты извинишься за все.

Лучанцо молчал, он вертел на столе монетку с изображением гордо восседающего на коне Виктора-Эммануила ||, поставленную ребром. Сейчас ему нужна именно такая пустая болтовня. Он не мог серьезно думать о создавшейся ситуации. Хотя понимал, что снова добровольно надевает на себя петлю. Но у него не было сил отказаться.

- Ты думаешь, я не могу найти себе девушку? Да легко, - продолжал распространяться Сэмми – Только зачем? Вот вопрос. Мне и мой дедушка постоянно твердил:”Не дай тебе бог влюбиться по-настоящему в настоящую чертовку. Мне такого в жизни не привалило, но я видел сильных парней, которые ломались на этом, и становились никудышными подкаблучниками или пропойцами. Вот мы с твоей бабушкой жили без большой, так называемой, любви. Зато у нас все было поставлено и распланировано до деталей. Это и спасло нас во время кризиса и помогло вырастить твоих родителей”. Сэмми поднял вверх указательный палец, как будто произнесенная им сентенция извлекалась из уст никак не меньше Папы Римского.

- Поспорим, я сейчас любую здесь закадрю,  а потом сразу брошу, покажу на что я способен. Ну что, давай на бутыль Red Label? – Сэмми приблизил к Лучанцо, источавшее пары алкоголя, розовое лицо. Лучанцо немного сдал назад. Но ситуация его забавляла и он решил подыграть. 

- Ок, давай. Вон ту тетку видишь у стойки? В шляпке и ожерелье. Ее слабо закадрить? – Лучанцо кое-что знал об этой женщине. Она было последней пассией местного наркобарона и совладельца сетей закусочных. Но его самого сейчас рядом не было видно. Однако Лучанцо знал, что один из телохранителей всегда поблизости с этой дамочкой.

Сэмми приподнялся. Припрыгнул и, перепрыгивая с ноги на ногу, стал приближаться к объекту. Он подошел к ней вплотную и шепнул что-то на ухо. Женщина отпрянула и в недоумении смотрела на толстяка в засаленной коричневой куртке. Бармен вытаращил глаза, и рукой нащупывал кнопку вызова полицейского патруля. Лучанцо прикрыл глаза. Что дальше произошло не имело рационального объяснения. То ли сегодня охранник не пришел по болезни, а может напился в стельку и валялся без сознания, только он не подошел к Сэмми и не прибил его к земле ударом тяжелого как молот кулака. Мало того. Дамочка не закричала и не дала пощечину. Она, немного расширив зрачки, повернулась к бармену и попросила вызвать ей такси. Далее, ни слова не сказав, встала, смерила Сэмми презрительным взглядом и двинулась к выходу. Бармен отер со лба грязной тряпкой выступивший пот и грузно оперся вспухшими пятернями на зеленое сукно стойки. Сэмми возвратился.

- Ну что, я же тебе говорил. Взял и сразу бросил. Вот как поступают настоящие мужчины. А вообще не стоят они этого, – он был явно не расстроен, видимо такие ситуации были для него не в новинку.

- Ты счастливчик, Сэмми.  Сегодня тебе стоит поставить свечку в церкви. А что ты ей сказал такое?

- Ты о чем, Лучанцо? Опять говоришь загадками. Ну ладно, я шепнул ей. “В эту ночь, мадам, вы выглядите феерически. Не могу ли я скрасить Ваш определенно одинокий вечер под этим черным пологом?”.

- Однако, да у тебя есть стиль -  пробормотал Лучанцо и посмотрел на Сэмми с уважением. 

Встреча у фонтана.

 

Элли подошла к фонтану на площади Республики, где ей предстояла встреча с Джорджитто и некой “графиней”. Нужно было решить ряд организационных вопросов. И вообще не мешало встретиться и поболтать по-дружески.

Весна еще только робко вступала в свои права. Не смотря на будний день, люди толпились у витрин Пассажа, расположенного напротив огромного, искрящегося и переливающегося розоватыми и зеленоватыми оттенками, фонтана. Морские чудовища, льющие воду из огромных амфор, вся эта кавалькада как будто двигалась к открывающемуся вдали между трехэтажными фасадами проспекту. Ждать еще предстояло минут десять, и Элли, устроившись на бордюре, опоясывающем водную емкость, закурила и стала рассматривать праздношатающиеся или спешащие по делам, фигуры. Холодный “Ринашенте” отливал огнями. В нем, как всегда, пусто. Иногда только фигуры мелькали у входных крутящихся дверей.

Элли любила ждать. Она представляла, как появится издалека тот или иной персонаж, что скажет после приветствия или вместо. Вот и сейчас она стала воображать предстоящее появление Джорджитто. Конечно, он как всегда подойдет своей неторопливой походкой вразвалку и выкинет что-то типа:”Греешь свои косточки, старушка?”. И сразу станет тепло и легко рядом с ним. А может, сразу перейдет к делу фразой: ”Счет 2098NF в банке на Турино. Код 111. С директором бумажной фабрики я все уладил. Будете получать по 100 листов в день”, - и так далее. Графиня примчится на своих огроменных каблуках, неся за собой как будто флер взгляды и восхищение своей особой. Она что-нибудь начнет торопливо говорить, перескакивая с одного предмета на другой, а потом закурит, зажмурится и спокойно начнет излагать новые стратегические планы. Было немного холодно и Элли укуталась в теплую дутую куртку, похожую издали на бронежилет.

Один мужчина средних лет, в строгом элегантном костюме в полосочку,  с очень длинным носом, похожий на цаплю, присел на скамейку напротив. Он делал вид, что читает утреннюю газету, которую держал, едва раскрыв на коленях. На самом деле он наблюдал за девушкой в дутой куртке на бордюре фонтана Треви. Элли тоже его заметила. Он был как раз в ее вкусе, но сегодня ей не хотелось никаких знакомств. Он бросал скромные взгляды, один раз даже чуть ли не помахал рукой, на что Элли показала ему вытянутый вверх указательный палец, что на всех языках мира означает одно и тоже. После чего,  потерпевший фиаско, ухажер гордо ретировался, скрывшись за стеклянными дверьми одного из бесчисленных павильонов Пассажа, торгующих одеждой. 

Но вот наконец из-за угла стеклянного торгового мегаполиса выскочил долгожданный Джорджитто. В деловом костюме он выглядел очень эффектно. Зачесанные назад кудрявые волосы, большое одутловатое лицо, такой же большой нос. Он отдышался. “Извини, старушка, немного опоздал. Дела на бирже, знаешь ли, все эти проценты и индексы”. Элли была рада. Она почти угадала первую фразу, по крайней мере одно слово.

- Да ничего, я рада тебя видеть. Вот, фонтан какой красивый, я подумала, здесь неплохое место для встречи.

Джитто окинул взглядом груду камней и брызг и покачал головой.

- Ну да, ну да. Неплохой у тебя бронник. Где достала?

- Что, нравится? То же такой хочешь? Могу достать дешево, знакомый есть на развале.

- Да нет, старушка, немного не в моем вкусе. Ну, кого еще ждем?

- Да никого. Это же наше свидание, - и Элли лукаво и открыто смотрела на Джорджитто. Ее глаза смеялись.

- Неужто? Давненько меня не приглашали на свидания. Жаль цветов не купил, но я их и так не дарю, - Джорджитто принял правила игры и тоже улыбался.

Элли долго смотрела на расплывшееся в улыбке лицо Джорджитто. Потом смех в ее глазах сменился грустью, а затем печалью. Она вытянулась и в одно мгновение, едва касаясь, притронулась губами до щеки Джорджитто. Он захлопал глазами. Но он всегда был готов к разным причудам своей подруги. 

Так эту парочку, застывшую в недоумении и растерянности, застала графиня. 

- Что у вас произошло, кто-то умер? – она никогда еще не видела своих друзей такими печальными и окаменевшими. Но при появлении графини они мгновенно ожили и вернулись к своему обычному состоянию.

- Готовится крупная акция в театре, - сходу объявила графиня.

- Я договорилась с типографией. К концу недели будет готова довольно большая партия листовок. Джитто помог мне уладить финансовые вопросы, - заявила Элли. При этом она погладила Джорджитто по рукаву серого костюма.

- Я перевел на наш счет дополнительные средства. Думаю, с деньгами у вас в ближайшее время проблем не будет. Мне везет. Конъюнктура сейчас на моей стороне, - отчитался и Джорджитто.

Графиня с почти материнской любовью смотрела на юношу.

- Даже и не знаю, как тебя отблагодарить. Кроме конечно той информации о продвижениях на рынке, которую я иногда вылавливаю у моих влиятельных друзей. Кстати, акции “Петрол” скорее всего пойдут на спад, так как планируется большой заказ на нефть из Саудовской Аравии.

- Откуда у вас такая важная информация? – глаза Джитто разгорелись от предвкушения большой игры, которую он мог бы построить на основании достоверности этой новости.

- Некто сеньор Сальвацци, кстати, заместитель министра энергетики и ресурсов, очень заинтересован в продвижении наших идей. Также он давний мой хороший знакомый. Он иногда рассказывает очень интересные вещи. Но эта новость стопроцентной верности. Министр готовит большой контракт с арабами.  

- Вот спасибо, - и Джитто франтовато наклонился к графине и коснулся губами ее запястья.

Конечно, графиня о многом умалчивала. Конечно же, дело было не только в старом знакомстве и не только в симпатии к движению. Кто хоть раз видел эту зрелую женщину, каждый изгиб тела которой, каждая черточка лица которой вызывали в памяти древние обряды и поклонения богиням любви и плодородия, тот не мог скрыться от обаяния ее ритуальной чувственности.  

- Ну что, пойдем что-нибудь выпьем. Отпразднуем наше, так сказать, взаимовыгодное сотрудничество, - предложил Джорджитто.

Данное предложение было быстро рассмотрено и одобрено единогласно для исполнения. Компания направилась в ближайшее кафе, коих в данном конгломерате торговых площадей было в избытке.

Покачивая бедрами, графиня, подошла к одному из незанятых столиков. В длинном сером, с глубоким вырезом на спине, нарочито простом, но выделяющим стройность и пропорциональность ее фигуры, платье. И накинутом небрежно полушубке. Графиня приковала к себе внимание всех официантов кафе. Они так и застыли в нелепых позах с перекинутыми через локоть полотенцами.

Компания уже была достаточно навеселе, провозглашая тосты за отсутствующего графа, за успехи предстоящих акций, за распространение идей, когда было решено заказать еще одну бутылку шампанского.

- Можно еще одну бутылочку французского Рене ДэКлэ? – провозгласила графиня.

К столику подскочил стройный, гладко выбритый официант. Он нагло ухмылялся.

- Вот, мадам. Позвольте, я разолью, - он наклонился к графине и ее ноздри стали учащенно дрожать. Она не сводила глаз со склоненной фигуры парня. Утолщенный книзу нос парня, казалось, был скошен набок, что придавало его физиономии довольно комичный вид.

- Вы очень расторопны – пожурила графиня.

Вскоре импровизированный фуршет подошел к концу. Джитто совсем расхорохорился и утверждал, что вскоре весь арабский рынок сбыта будет у него в руках. Графиня и Элли подливали масла в огонь. Джитто раскраснелся и то вскакивал, то грузно валился на стул. Наконец, они, вдоволь пошумев, решили покинуть заведение. На прощание графиня задержала руку официанта.

Маленькая визитка графини провозглашала: ”ГРАФИНЯ ДОЛИЧЕТТИ. ПЬЯЦЦО ДЕЛЬ ПОППОЛО 10A. 45-32-21 F”.

На холм, еще выше, по серым камням широкой лестницы, мимо удлиненных каррарских всадников, к садам Пинчо, и оттуда расстилающаяся внизу панорама лабиринтов улиц и выпуклостей зелени и засохшей глины, пересеченная извивающейся прожилкой Тибра.

Через неделю. Лучанцо, Элли и деда.

 

- Я очень рад, юная леди, что Вы снова с нами.

Во главе длинного стола восседал, специально для этого ужина побрившийся и одевший свой единственный, полинявший в некоторых местах, костюм, дедушка Лучанцо. На стол была постелена зеленая скатерть, на нем стояли канделябры с зажженными свечами, три прибора и две бутылки красного АстоВилла. В деревянной тарелке ручного переплета лежал нарезанный ломтиками свежий хлеб и хрустящие гриссини. В глубоких вазах покоились фрукты.

Немного поодаль от деда, друг против друга, сидели Элли и Лучанцо. На Элли было прозрачное белое кружевное платье, которое одновременно было схожее с ночной рубашкой и свадебным платьем, и еще больше подчеркивало ее хрупкую красоту. Рыжеватые волосы были на этот раз аккуратно уложены. Бледно-розоватая кожа прекрасно отражала игру света от свечей, и когда юная леди улыбалась, казалось, что ангелы покинули небеса и улыбаются вместе с ней. Лучанцо светился счастьем. Это был его день. Он тоже надел свой лучший вельветовый костюм, уложил волосы гелем, и сейчас, в полузатемненной комнате, его лицо приобрело более благородные черты. А удлиненность и выдающийся вперед нос, совместно с аристократичными выступами скул у висков, делало лицо одновременно мальчишеским и элегантным. Все были в восторге друг от друга. И вообще от окружающей жизни. Тем более, если учесть, что в полумраке, в закрытом на все засовы старом доме, эта окружающая реальность особенно не давала о себе знать и,  казалось,  не особенно и хотела.  

- Передай, пожалуйста, мне хлебцы, - с улыбкой и благородным поклоном произнес дедушка.

- Сию минуту, вот, - Элли даже привстала со своего места - Как ваше здоровье? Вы прекрасно сегодня выглядите.

- О, вы мне льстите. А вы шалунья, - и глаза деда заискрились симпатией.

- Да нет – Элли немного сдала обороты – Вы и вправду очень красивы, седина вам очень идет.

- Какая у тебя, Лучанцо, воспитанная и добрая девушка. Ты должен гордиться и ценить ее – при последних словах деда строго скосил взгляд из-под опущенных на кончик носа очков на непослушного Лучанцо.

- А я всегда и ценил, - только и смог выдавить из себя провинившийся.

- Ладно, дети мои. Сегодня особенный вечер. Надеюсь, Лучанцо, ты помнишь, какая сегодня дата? - деда опять строго взглянул на непутевого внука.

Лучанцо так и остался с поднятой ко рту вилкой с кусочком рыбы. Он в недоумении посмотрел на Элли, потом перевел взгляд на дедушку. Спасение ждать было неоткуда. Две пары глаз спокойно ждали окончательного провала Лучанцо. Наконец заглотнув кусочек жареной рыбы, он опять посмотрел на Элли. Та спокойно и с осознанием своего полного превосходства глазами поставила  Лучанцо тот же вопрос. Лучанцо ничего не оставалось, как признать свою полнейшую и позорную неосведомленность в исторической хронологии и датировках семьи.

- Нет, - промолвил он и был подвергнут еще более осуждающим взглядам с обеих сторон.

Неожиданно Элли начала говорить.

- Сегодня ровно два года с того момента, как ты мне признался в любви в клубе “7 ½”. Ты разве не помнишь? Играла какая-то медленная вещь и ты пригласил меня. А потом ты сказал:”В этот вечер звезды опустились к нам ”. И… потом ты такое сказал… Разве не помнишь? – Элли победно приподняла головку и смерила Лучанцо всепрощающим взглядом-полуулыбкой.

Деда в недоумении взирал на девушку.

- Но, позвольте, - пробормотал он, - я имел в виду совсем другое, юная леди – и он наставительно выдержал небольшую паузу. Элли вся вжалась в кресло. Лучанцо с удовольствием наблюдал схватку двух бытописателей.

- Два года прошло, моя милая, и мой любимый внучок, с того памятного дня, когда правительство прибавило пенсию для ветеранов борьбы с дуче, и я смог достойно поддерживать хозяйство в этом доме и продолжать воспитывать тебя, Лучанцо. Ведь твоя мать умерла, когда тебе было всего шесть лет, а отец и того раньше. Она не смогла жить без своего “Engel”, как она называла твоего папу. Если вам, молодая леди, это интересно, я как-нибудь более подробно расскажу эту историю. Он был немецким солдатом. При отступлении ему пришлось остаться…

И старик начал свой рассказ. Возносящиеся кверху теплые столбы воздуха от сгорающих свеч, поблескивание очков и торжественно приподнятая голова деда, заброшенная тишина дома, расплывчатое лицо Элли с синими кляксами  вместо глаз,  - все это было подходящим фоном, на котором развертывалась история. 

- Как они друг друга любили! Об этой истории можно было бы сложить легенды – так начал деда.

Engel.

 

Их полк преследовали союзники. Андреас отстал от основной массы из-за поверхностной раны бедра. Осколок не зацепил кость и это спасло жизнь. Это произошло два дня назад. Перебинтовав бедро своей исподней рубашкой, он кое-как ковылял, опираясь на древко от разрубленного взрывом уличного указателя. Вначале его сопровождал Гюнтер, фронтовой товарищ, с которым они сошлись еще до переброски за Альпы. До последнего переулка он подпирал раненного плечом. Но как только они вышли на открытую магистраль, взрывная волна отбросила Гюнтера к стене. Дальше ему предстояло пробираться одному. Взрывы все приближались. Полк догнать сейчас уже было невозможно. Нужно было хоть где-то спрятаться и переждать опасность.

Не дослужившись даже до сержанта, Андреас твердо усвоил только одно: избежать смерти можно только смирившись с ней внутренне. Он смог не поддаться общему смятению, в то время,  когда более обласканные наградами и боевыми подвигами солдаты теряли самообладание и остатки человеческого достоинства.  Но теперь он чувствовал, что только чудо сможет спасти его. Боль в бедре усиливалась. Ему повезло на этот раз. Осколки взрыва не коснулись его, в то время как Гюнтеру разворотило живот. Там, на камнях, Гюнтер жадно ловил ускользающий воздух пунцовыми губами, а Андреас держал его на руках и только и мог, что прикладывать время от времени остатки брезентовой палатки к склизкому сгустку. Когда Гюнтер наконец отошел, Андреас прикрыл его веки, и накрыл лицо оставшимся чистым куском брезента. 

Страшная картина перед глазами заслонила перед Андреасом все происходящее вокруг. Он уже не пытался бороться. Если бы сейчас показался патруль, он не стал бы от него скрываться. Он остановился около обычной двери, обитой деревянными рейками, с зеленым звонком. Неожиданно его охватила усталость. У него больше не было сил убегать. И он нажал на звонок, окруженный отколупившейся во многих местах краской.

Никакого движения. Он нажал еще раз. Наконец, после еще нескольких попыток он уже собирался идти дальше, как дверь распахнулась. Эва была в то время в доме одна. Ее отец участвовал в сопротивлении. Она не решалась открыть. Но, видимо, что-то в облике солдата, его затравленность и равнодушие смутили ее. Она выглянула на улицу, и Андреас обернулся. Что заставило ее проникнуться сочувствием к солдату вражеских войск, трудно сказать. Возможно, его смешное, по-прусски вытянутое лицо с торчащими ушами по бокам и растрепанными светлыми вихрами, вставшими дыбом и покрытые пеплом. Не дожидаясь приглашения, Андреас быстро юркнул в открытую дверь.

Они прошли по темному коридору и попали в освещенную весенним солнцем, гостиную. В середине стоял круглый стол без скатерти.

Андреас осмотрел гостиную. В углу он заметил черное пианино, а напротив – патефон. 

- Почему в такой темноте, и такая грустная? – обратился Андреас на довольно чистом итальянском. Минимум слов он знал.

- Тебе что ли радоваться? Ты на себя смотрел?

Андреас почувствовал всколыхнувшееся женское начало. Эва стояла, выпятив вперед нижную челюсть и скрестив на груди узловатые руки. Казалось, они сейчас набросятся друг на друга и загрызут.

- Почему не играет музыка? Мюзик? Я хочу мюзик! – заявил наглый Андреас.

Эва от такой наглости чуть не потеряла дар речи. Она демонстративно безучастно подошла к патефону и поставила пошлейшую веселенькую ариетту. От взвизгиваний  певицы становилось дурно. Андреас кисло морщился, но терпел.

- А Глюк у вас есть? Глюк! Кристоф Виллебалд – Андреас, казалось, уже смирился со своей горькой участью и без надежды забрасывал камешек. Но на этот раз он был уничтожен. Эва как ни в чем не бывало подошла к черному, с паутинкой трещинок на немного скошенном фронтоне, пьяно. Андреас обомлел. Он и думать не смел, что в обычной итальянской семье разучивают старичка Глюка, давно всеми позабытого. За окном яростно завыла сирена и грохнуло два взрыва.

- Прошу – пригласила она к фортепьяно несчастного солдата.

Ничего не поделаешь, пришлось играть. Андреас, чертыхаясь, с трудом все-таки вспомнил основные черты Шествия богов из Орфео. Фоно звучало неожиданно резко. Там, в родительском поместье, на берегу озера, его обучали мучительно и нудно музыке, истории и философии. Осколок уходящей эпохи, он, не желая того, находился в противоречии с наступающим миром. Он не хотел этого, но сейчас, ударяя по клавишам, он олицетворял все то, величественное до недавнего времени, наводящее ужас, а теперь смешное и сметаемое непоколебимой жизнестойкой машиной. Надвигалось время коммерции, время технических переворотов, время прагматизма и окончательного воцарения общественного над личным. Последняя вспышка романтического содрогания гасла, последний, кровавый, выросший на предсмертном крике, порядок разваливался как песочный замок. Он, как и все его породившее, теперь вызывало лишь недоумение и смех.

В дверь раздался яростный звонок. Андреас обернулся, руки его еще покоились на клавиатуре.

- Наверх – скомандовала Эва – Быстрее.

Андреас бросился по деревянной лестнице на второй этаж дома. На площадке он еще раз обернулся. Эва шла к двери, сложив руки на груди. Гордячка, подумал он. Стоя почти у самых перил, он прислушивался к происходящему внизу.

Эве приходилось играть роли. В своем небольшом театре она исполняла роли инженю и подруг главных героинь. Но сейчас, как вести себя сейчас? Она боялась, что, не зная хорошо человека скрывшегося наверху, нерешительностью выдаст его. Это был американский патруль. 

Деда прервался и торжественно обвел взглядом юных птенцов. Однако, их физиономии не выражали соответствующих эмоций. Лучанцо совсем сник и глазами уперся в свои ботинки, торчащие из-под скатерти. Элли упорно лепила один за одним хлебные шарики и ставила их в ряд на столе. Эта байка, рассказанная дедушкой тысячи раз, уже порядком осточертела Лучанцо. Он с нетерпением ждал окончания этого нудного вечера. Он уже не раз пытался отвлечь Элли от ее творческих порывов, касаясь носком туфли ее обнаженного колена. Но та и виду не подала. 

Это был американский патруль. Офицер и два солдата военно-морских сил. Офицер был сух и вежлив. Он со смесью итальянских и английских слов осведомился у Эвы, не замечала ли она каких-нибудь движений немецких солдат около своего дома. Они расселись вокруг стола. Эва заверила их в  полной неосведомленности.

- Мадам, мы ничего не хотим вам сделать плохого. Я вижу, вы нервничаете. Прошу вас, если вам есть что сообщить, сделайте это сейчас. Иначе, вы сами понимаете… военное время – твердым поставленным голосом вещал офицер. На скулах его обветренного лица постоянно  переливались желваки. Твердый подбородок и жилистые руки судостроителя.

- Да нет, я просто не привыкла к гостям. У меня уже давно никто не бывал. Может, вы хотите воды? – Эва перебирала руками подол платья.

Капитан усмехнулся. Растерянность шла этой симпатичной женщине. Можно было и немного расслабиться.

- Да, если это вас не затруднит. На улице гарь и духота – капитан демонстративно расстегнул воротник, обнаживший крепкие шейные железы и мощные грудные мышцы. Солдаты исподтишка переглядывались между собой. Эта ситуация им была по душе. Потом, в казарме, можно будет на все лады посмаковать и пройтись на тему безуспешных потуг капитана. Эва направилась за водой. Пока все шло не так плохо. Солдаты посмеивались, капитан пыжился. Хозяйка вернулась с графином. Но тут один из солдат бросил взгляд на лестницу.

- А там что?

Вопрос повис в воздухе. Эва не знала, что ответить. Все взгляды устремились на нее.

- Там…Там комната. Всякий хлам там держу. Там… пыльно и душно… Выпейте воды, отдохните…

Но солдат не унимался.

- Посмотрим что там? А? Господин капитан?

- Ну что ты с ними сделаешь? – Капитан по-отечески оглядывал бойцов. - Все не навоевались. Ну что, делать нечего, надо проверить.

Они поднялись. Один из солдат остался внизу, а капитан с неугомонным солдатом поднялись наверх.  Не было ни криков, ни борьбы. Эва заворожено видела, как по ступенькам спускались три пары ног. Капитан смотрел на Эву теперь уже презрительно.

- Дайте пройти – почти выкрикнул он, когда она бессознательно загородила им дорогу.

Он оттолкнул ее. Второй рукой он крепко сжимал локоть Андреаса.

- Попалась рыбка – радовался своей добыче солдат, сжимающий руку пленника с другой стороны.

- С вами мы еще поговорим, когда сдадим этого – резко, обернувшись, бросил капитан.

Другой солдат, выйдя из оцепенения, вызванного произошедшей переменой, поспешил открыть дверь конвоирам. Андреас покорно шел, опустив голову и скривив гримасу усмешки перед неумолимостью рока. Эва шла за ними до двери. Она знала этого человека всего полчаса. В ней боролись желание помочь ему и страх выйти за определенную границу, проявить чувства к заклейменному врагу. Она не решалась спасти, не могла найти в себе достаточно причин для героизма. И в то же время знала, что в данную секунду обрекает молчанием немецкого паренька на смерть. Она уже собрала в груди весь воздух, чтобы вытолкнуть его выкриком, но тут дверь захлопнулась. Она даже не знала, что сказать в защиту вражеского солдата. Они бы обязательно проверили всю информацию. Так успокаивала она себя. А может нет? Может, поверили бы на слово? У них не так то много времени на проверки, да и сил тратить на это они бы не стали. На Андреасе был поношенный костюм ее отца. Форму он спрятал. Значит, она могла бы сказать, что это ее муж. Но почему она должна рисковать жизнью ради спасения жизни какого-то мальчишки? Только потому что между ними промелькнуло едва подобие искры? Но этого мало, это было бы глупо. Так она разрывалась. Она подошла к двери, дотронулась до ручки, но тут же отпустила.

Они шли по прямой узкой улочке, стиснутой с обеих сторон развалинами. Сквозь дым стало постепенно пробиваться солнце. Капитан щурился на редкие лучи. Скоро домой. Опять на стапели. Там, в Калифорнии, новые остовы судов искрились от яркого солнца. Приходилось работать в специальных очках. Все это скоро кончится. А там его ждут дети, зануда-жена. Но это не так и страшно. Хотя и здесь, на фронте, если ты свойский парень, не жмешь от товарищей сигареты, тоже можно протянуть. Зато вечером, сидя между такими же как он парнями, покуривая сигареты, рассказывая смешные случаи за день или просто анекдоты, он чувствовал себя настолько настоящим и веселым, каким может быть бывал только в детстве, среди драчунов, соседских мальчуганов. Да, наверное, он был даже счастлив. А потом, когда он смотрел на высокое, почти черное от синевы небо, он обнаруживал в себе неведомые доселе, похожие на грусть от расставания с чем-то дорогим, колебания. Он прикрыл глаза. Когда он услышал взрыв, совсем рядом, перед его внутренним взором еще раз пронесся весь этот несуразный, полный жаркой беготни, день.

В клубе дыма, посреди узкой улочки, на насыпи из щебня, разбитых плит, возникал постепенно образ сутулого, худого паренька с чубом на голове. Его руки были раздвинуты, как будто кто-то невидимый их держал с двух сторон. Но никого рядом не было. Он постепенно стал приподнимать голову. Копоть застилала глаза и покрыла нос и щеки. Он стал оттирать ее. Когда он осмотрелся, то увидел рядом с собой останки тел двоих конвоиров. Третий солдат лежал сзади, придавленный плитой и стонал. Дым уже стелился только у ног немца. Тогда он повернулся и так же, как стоял, пошел, хрустя сапогами по битому стеклу и щебню. Когда он двигался по этой насыпи его фигура, выступающая из стелющегося внизу сизого дыма казалась неестественно вытянутой. Это было последним видением умирающего американского солдата. Он только что-то шептал бескровными губами.

Эва, услышав взрыв, выбежала на улицу. Она всматривалась, но вначале ничего не было видно. Потом она и увидела, как из нависшей пелены вышла нереально прозрачная от носившейся гари и как бы колеблющаяся в мареве фигура с раскинутыми руками. Что-то жуткое и в то же время смешное было в этом мерном движении. Арийский чуб по-прежнему торчал, длинный нос был весь измазан. Она рассмеялась. Страх прошел. Перед ней стояло существо, измученное голодом и ужасом истерзанных тел. Она ущипнула его за нос и склонила голову набок. Из-под липнущих, скошенных набок, волос она наблюдала реакцию солдата. Он затряс головой как обиженный индюк.

Они стояли посреди развалин, на узкой, уходящей в дым, улице. Так весело им еще никогда раньше не было. Только что их задела своим крылом, но не захватила с собой большая черная птица. Она дала им еще возможность несколько мгновений, а может, и дней, дышать и находить что-то новое. Пусть ненадолго, но все же. Это мимолетное ощущение, и еще то странное чувство сродства, которое заставляет глаза улыбаться при виде незнакомого человека, положили начало их долгой совместной жизни.

Среди опилок, щебня, пороховой копоти погнутым гвоздем было выведено начало слова - Enge. Рядом огромная плита, под которой уже не дышал молодой солдат американский армии, пытавшийся что-то донести этой последней в своей жизни надписью, сделанной дрожащей рукой в чужой стране.

Деда завершил свое повествование. Но его уже никто не слушал. Лучанцо бесцеремонно подсел к Элли и они вовсю развлекались. Элли постоянно приходилось одергивать прозрачную ткань на оголенную коленку. Их внимание было переключено звучным возвещением дедушки.        

- Дак вот, после смерти твоей матери мне пришлось прозакладывать или продать многие ценные вещи. Но вот одна вещь, особенно мне дорогая, я ее сохранил. Это гордость нашего рода, передаваемый из поколения в поколение…

- Старинные часы. Вы же их имеете в виду, дедушка? Я их уже видела, они божественны – Элли перегнулась через стол и пыталась как будто что-то объяснить обоим мужчинам.

Лучанцо прикрыл лицо руками. Старик же удовлетворенно кивнул головой.

- Ну, дети мои, а сегодня… - начал было деда, но тут Лучанцо наконец вышел из транса и, ударив вилкой по бокалу, привлек к себе внимание общества.

- Два года назад, - начал он монотонным голосом вынесения приговора – Когда мне было двадцать и в доме не было ни гроша, я устроился в бар на 16-ой улице тапером и стал давать уроки музыкальной грамоты. Вот что в действительности спасло остатки родительских реликвий. И твои любимые часики, и пианино, и канделябры, и эта чертова скатерть – все это спасено благодаря моему, упорно исполняемому, труду, день изо дня, одно и то же– последние слова Лучанцо произносил уже повышенным голосом.

Над столом повисло гробовое молчание. Элли смущенно перебирала руками салфетку на столе.  Деда снял очки и не нашел более подходящий момент, чем сейчас протирать их своим носовым платком.

- Тебе нужна была практика, Лучанцо. Конечно же мы все тебя ценим и твои успехи нас не могут не радовать – официально провозгласил деда. – А теперь, я хочу, чтобы вы со мной прошли к тому прекрасному памятнику времени. И там я вас благословлю как перед семейным алтарем.  

И они прошли к груде хлама с торчащей из-под нее башней часов. Лучанцо и Элли покорно выполняли указания. В одно мгновение им даже показалось, что они услышали лязг щербатых зубьев. Они прониклись торжественностью момента и опустились перед отбрасывающим в серо-голубом тумане сумерек множество бликов циферблатом.

Лучанцо и его работа.

 

Вечер только начинался. Публика рассаживалась за столики. Слышались обрывки фраз, смех. Многие курили, звучала легкая джазовая импровизация. Для разогрева публики вначале всегда выступали комики. Их было двое, и они выступали иногда вместе, иногда по очереди. Первого звали Луи, а второго Филипп. Их занесло сюда из Франции неизвестно какими ветрами и неизвестно когда. Репризы у них были так себе, но для кафе на отшибе, силящегося поддержать состав и марку, и это было неплохо. В этот вечер вышел только Луи. Он был высокий, очень худой, с покрытым вмятинами, неразличимыми на расстоянии, нездоровым лицом. У него были какие-то сухие тростниковые заросли на голове вместо прически. Однако на нем был первоклассный костюм и ботинки сверкали лилово-черными отсветами.

- Дамы и господа, в этот прекрасный вечер я прошу вашего снисходительного внимания к моему восходительному выступлению. Надеюсь, я не очень сильно отберу ваше время, если воспользуюсь им, как оно того стоит.

И все в таком духе. К концу выступления, некоторые столики хранили гробовое молчание, за некоторыми добродушно слегка похлопывали. В общем комики пользовались успехом. За ними обычно антрепренер объявлял выступление местной певички под аккомпанемент молодого, подающего большие надежды, музыканта. Им и был наш знакомый, Лучанцо.

Вот он выходит, сияющий, с гордо поднятой головой, волосы уложены назад. Он кланяется – жиденькие аплодисменты. Но стоит появиться местной диве, как весь зал начинает ходить ходуном… Она похожа на ночное привидение. Прозрачная и с красивыми формами, лицо с орлиным носом и хищными губами. Право, эти странные кафе на окраине иногда открывают любознательным путешественникам изумительные сокровища.

И вот начинается номер. Снова и снова Лучанцо пытается попасть в ритм девицы, а она, ни с чем  не считаясь, знай себе выдает одну блюзовую вещицу за другой. Она талантлива, эта чертовка. Ей уже предложили более высокий гонорар в ресторане, ближе к центру, и она дала согласие. Еще две недели по контракту, и все, она уходит. Антрепренер, владелец кафе в одном лице, в отчаянии. Одна надежда на комиков и на Лучанцо. Лучанцо тоже пользуется успехом. Ну вот поток душераздирающих, слезных баллад закончен и Лучанцо предстоит увеселять публику до приезда небольшого джазового ансамбля, который поддержит вокальные экзерсисы местной королевы и его игру в придачу.

- Эй, малый, хватит играть эти кошачьи вопли. Дай-ка нам жару, мы тут не на похороны собрались, - поднялся из-за стола архитектор, живущий неподалеку, пришедший со своей молоденькой женой.

И Лучанцо начинает барабанить по клавишам, заводя публику. Но это ему ничего не стоит, оно в крови, и он погружается в ритм. Многие начинают танцевать. Вдруг Лучанцо начинает подпевать. Это звучит вначале довольно неожиданно. Нельзя сказать, чтобы у него был красивый, сильный, звучный голос. Голос его мерзок, неприятен. Но публике уже все равно.  “Эй, бэби, сядь ко мне поближе. Да, да, давай устроим Рождество в июньский полдень” – вот такие слова в этой песни. Нельзя сказать, чтобы она обладала большим содержанием, тем более, что две трети текста в ней добавлено самим Лучанцо. Никто подмены не замечает. Многие подхватывают слова. “Рождеествооо” - несется со столиков.  В этот момент Лучанцо - бог. Он - в лучах прожекторов, он - в центре славы, в этот момент, и только сейчас - он живет.

Но вот Лучанцо предстоит сыграть что-нибудь еще, поживее. Молодые прожигатели денег и времени, пробившиеся к среднему достатку на мелких закупках и поставках, требуют известных эстрадных мотивов. Все пущено в ход. Лучанцо лезет из кожи вон, чтобы крепким, смотрящим исподлобья, торговцам понравился этот кабак.

- Что за чушь. Да он издевается над нами. Он все врет. Это не “Прополлино”! Включите лучше радио или поставьте диск какой-нибудь что ли. Уберите этого дохляка, - кричит подначиваемый своими спутницами с липкими пальцами от жвачек и тянучек, местный мелкий собиратель податей в казну большой семьи. Но даже на такого найдется управа. И появляется охранник, который вначале словами, а потом действиями успокаивает компанию. Хозяин кафе был парень крепкий. Кафе пережило и времена экономического кризиса, и времена расцвета молодого, ни с кем и ни с чем не считавшегося, криминала. И если какой-нибудь, не в меру разошедшийся начинающий “авторитет” пытался после объяснений с охранником потом расплатиться той же монетой с кафе и его владельцем, соратников в этом деле ему найти было нелегко. Никто не хотел связываться с еще державшимися вместе, но все же уходящими в прошлое, представителями Семьи. Как бы то ни было, а настрой нашего молодого героя сбит. И дальше он играет кое-как. Но вот звучит медленная вещица. Он пытается донести грусть того жаркого августовского дня, выраженную в блюзовых утрированных гармониях.

- Лучанцо, заканчивай побыстрее. Ребята уже прибыли. Они-то заведут публику, не расстраивайся.

Прожектор постепенно гаснет, и в полумраке, во все возрастающем шуме, ощущая горечь и соль обиды в глазах, нарочито небрежно скрежещут аккорды. Пустые баки для мусора, сырой синий асфальт, неоновая реклама, звуки сирен вдалеке, кирпичная кладка полуподвальных помещений. Он восходит по камням, ноги его стерты в кровь, все выше и выше, прочь от мелких обид, грязных луж, копания в чужих жизнях. Еще немного и откроется вид на расстилающуюся внизу долину. Снег на скалистых склонах еще не растаял. Утро ли? Свежо, он восходит. Поменялся свет на светофоре. Но машин нет. Вообще никого нет. Голова болит от выпитого. Еще все спят. Но еще темно. Пар из подвала имеет сиреневатый оттенок. Еще одна лужа. Он восходит. Музыку уже почти никто не слышит.

На сцену выходит оркестр. Лучанцо смотрит на черную крышку пианино. Шум постепенно стихает. Он встает и, не кланяясь, уходит за кулисы.

- Молодец, мальчик. Ты сегодня был в ударе, - антрепренер треплет его по щеке.

Завтра утром Лучанцо нужно давать уроки. Под аккомпанемент зубодробительного визга и грохота в соседской ремонтируемой квартире. В принципе, он может идти домой. Уже довольно поздно. На улице приятная сырость и прохлада. Парни исподлобья косились и угрожающе двигали плечами. А их спутницы, счастливые, с новейшими сосульками во рту. И с отупевшими от ярких пустых журналов и телепрограмм, глазами, прихлебывали из одной бутылки с кавалерами.

Лучанцо еще слышал ту прелюдию, он еще вздрагивал внутренне от диссонирующих звуков, навязчиво звучащих в его голове.

На утро он узнал, что в квартире его учеников, двух братьев, почти близнецов, по соседству с которой шел ремонт, тоже решили сделать хороший крепкий ремонт,  и от его уроков отказались. В виду более приоритетных капиталовложений.

- Что ж. Хорошо. Удачного ремонта, - уходя, Лучанцо услышал обрывки скабрезной шутки из уст одного из братьев другому. 

Та рыжая с подведенными глазами.

 

Все тяжелее им было идти и они падали. Мне хочется повторять только это. Рыжая с синими подведенными глазами, из которых струятся слезы. Удары, мы получали их, но не отдавали сдачи. Кажется, довольно. Но снова и снова та же боль.

Не загаси только эту последнюю свечу

У нас один шанс на двоих

Я уже не знаю, что еще сделать,

Чтобы заслужить эту награду, стоять с тобой рядом.

Есть ли еще хоть какая-нибудь надежда.

Если бы не эти будни, я был бы героем.

Но эта рыжая с подведенными глазами

С еще не высохшей слезой в уголке глаз.

Еще один раз, о господи, дай еще одну

Попытку. Оставь мне тот светлый миг и

Эту боль, когда я увидел эти плачущие глаза.

Я боюсь только будней, они убивают во мне героя.

Смогу ли я прожить еще один день?

Даже высшая цель – только приближение печали синих глаз.

Но эта рыжая с подведенными глазами

С еще не высохшей слезой в уголке глаз

Я буду всегда стоять с тобой рядом.

Сможем ли мы оправдать наши жизни.

Я бы хотел только одного.

Упасть в красной комнате на колени рыжей девушки

С подведенными глазами.

Зачем тебе бабочка, спрашивал я.

Я одинокая девушка, и мне страшно ночью

Идти  одной, отвечала она.

Смогу ли я сломать обыденный круг вещей.

Я знаю, я должен, но это сложнее всего.

Каждый идет своей дорогой, но я хочу сделать остановку.

Что бы пойти другой дорогой.

Что бы прийти к тебе, рыжая с подведенными глазами

С еще не высохшей слезой в уголках глаз.

Мне бы хотелось оценить тебя по высшей пробе,

Чтобы остановить время.

 

Ад существует на земле – и это обыденность.

Зимний вечер.

 

Было очень холодно. Дул мерзкий промозглый аттический ветер. Иногда сыпался хрустальными каплями град. Такая непривычная для южного полуострова погода застала жителей врасплох. Узкие улочки опустели. Прохожие, напялив на себя все что есть сохраняющее тепло, спешили за горячим кофе или в уютные домашние оазисы.

Карлуччи, ежась от холода, подняв меховой воротник кожаной куртки, направлялся по адресу, где проживала его недавняя знакомая при странных обстоятельствах. Довольно высокий для своего возраста, еще подросток, он шел ссутулившись и нескладно перебирая ногами. Он попал в весьма затруднительное положение. Мало того, что у него почти не осталось карманных денег, да тут еще он оказался сам того не желая, каким-то непостижимым образом втянут в полуформальное Движение. Движение с туманными целями. Конечно, все эти таинственные заседания и акции были у него связаны с образом Магды. К ней он сейчас и шел. Он шел как на эшафот. Он знал, что должен отказаться. Должен порвать с этим бредом. Все эти масонские ложи, знаки четырех и тому подобное – не для него. И еще этот маргинальный граф. Сейчас он вспомнил, что как-то видел физиономию графа в светских новостях газеты. Газеты полугодичной давности. Там красочно описывался скандал, связанный то ли с похищением, то ли с исчезновением. Кого, Карлуччи не запомнил, но только осталось в памяти, что к делу даже была подключена  уголовная полиция. 

Но Магда. Как же с ней ему было интересно. Да, именно, интересно. Что же этот чертов граф с ними сделал, что они чувствовали себя как бы скованными одними наручниками. Несомненно. С некоторых пор ему стало казаться, что он слышит обращенные к нему слова, но когда он искал их источник, он видел вокруг только мелькающие в воздухе крылья. Он научился языку птиц? Невероятно. Полный бред. Тогда технология и строгость структур. Они вносили ясность. Все заслуга отца. Инженер из России, он дал зачатки. Вымученное современное слово – программирование. Похоже на прагматик. Так оно и было. Неопрагматики и волшебники в одном лице. Новое поколение наступало, яростно стуча сапогами по древнему булыжнику, вооруженное циркулями и калькуляторами. Подсчитывая звездную пыль. Cоздавая Мадонну из цифр. Карлуччи не терпелось примкнуть к их рядам. 

Но сейчас предстояло еще одно незаконченное дело. Порвать раз и навсегда с масонами от патрицианских отпрысков. Он вошел в дом, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь.

На Магде были джинсы и длинная свободная мужская рубашка в полоску. Ее короткие каштановые волосы сейчас были растрепаны и торчали смешным ежиком. У нее было лицо, состоящее как бы из двух половинок. Верхняя половина намекала на утонченность и аристократизм. Высокий лоб, длинный хрящ носа, умные карие глаза. Однако нижняя часть, тяжеловатая, путала все карты. Мало того, что нос к низу утолщался и казался от этого немного вздернутым. Подбородок был довольно массивным и выступающим вперед, что характерно для уроженцов Нового Света. В общем в ее облике казалось смешались корни римских вед и аризонских поселенцев. Так оно и было на самом деле. Она была дочерью балерины, уроженки одного из бесчисленных пригородов Рима, и, прибывшего по обмену опытом из Калифорнии, врача-кардиолога. Магдалена, такое имя дали ей. В честь самой знаменитой проститутки. В честь пустого кумира. Этот врач был помешан на всякой религиозной чепухе. Он настоял на таком имени. Мать была не против. Только спустя много лет она поняла что за человек ее муж. Его бесконечные отъезды на родину, многодневные дежурства в больнице. Просто он был трудоголик и скрытый садист. Он вымещал на своей жене все свои обиды, свои неудачи, свою бездарную юность. Все те одинокие вечера, которые он вынужден был заполнять чтением мудреных и заумных медицинских книг, когда его более живые и яркие друзья веселились в клубах и радовались рядом с женщинами. Он все выместил на своей жене. Они развелись, когда Магде было десять лет. Десять лет добровольного мучения. Он вернулся в Калифорнию. Иногда он писал слезные письма с просьбой о прощении. Но они вызывали только презрение и отвращение. Мать воспитывала Магду, не связывая свою судьбу с кем-либо. 

- Ты не одна? – Карлуччи вопросительно смерил взглядом мужскую рубашку на ней.

- Да нет, я просто люблю свободные вещи, - Магда неодобрительно покачала головой – Заходи.

Взору Карлуччи предстала довольно чистая, убранная двухкомнатная квартирка. Магда была помешана на чистоте и порядке. Она часто помогала матери. Убирать квартиру стало их любимым семейным делом. Сейчас мать находилась на гастролях по стране с балетной труппой. И два двадцатилетних подростка оказались одни в двухкомнатной квартире. 

Магда села на диван в гостиной. И уставилась на Карлуччи с молчаливым вопросом в глазах.

- Надеюсь по делу пришел? – Магда серьезно смотрела на Карлуччи. 

- Да нет, пришел развлечься на досуге, - Карлуччи уже начинала надоедать эта таинственность и деловитость.

Магда неожиданно по-детски искренне закатилась от хохота. Потом лицо ее постепенно превратилось в жестокую маску.

- Для тебя есть срочное задание. Сам граф его мне передал. Вот, сейчас найду листок только, - и Магда стала рыться в бумагах на столе и шкафу.

Карлуччи стало интересно, что же это за задание, которое такое важное, что написано на листке и сразу было потеряно. Магда была очень расстроена. Она так и не нашла тот злосчастный листок.

- Извини, - только и смогла промолвить она.

- Может, чаю? Я продрог, на улице очень сыро и холодно, - Карлуччи умоляюще скрестил руки на груди.

- Конечно, я сейчас, - и Магда скрылась на кухне.

Послышались громкие чертыхания и звон ложечек. “Тебе с сахаром или без?” – донеслось из кухни. Карлуччи отказался от сахара, но заказал лимон. Через некоторое время появилась Магда, сосредоточено неся поднос с чашками. Когда она подошла совсем близко к столику у дивана, Карлуччи робко протянул руку и погладил бедро Магды. Она резко поставила поднос на столик, так что на нем все задребезжало. “Давай о деле, а”, - урезонила она. Она села на стул, напротив Карлуччи, и опять вопросительно его рассматривала.

- Пошли в кино, - неожиданно предложил Карлуччи. Он не хотел вот так сразу оповещать о своем намерении выхода из ряда рьяных активистов Движения.

- Слушай, у меня очень много дел. Мне еще уроки нужно доделывать. А тут еще текст листовок составлять надо. Давай выкладывай, зачем пришел, - Магда была настроена решительно.

Похоже, делать нечего, нужно разрубить этот узел, решил Карлуччи.

- Я понял, что совершил ошибку, когда связался с Движением. Я устал совершать всякие дурацкие поступки. Я вступил в него вместе с тобой и ради тебя. Но я вижу, мы с тобой очень разные. Я не могу принимать всерьез все эти таинственные пляски. Я ухожу,- Карлуччи по мере произнесения этих слов становилось все легче и легче. 

- Ах вот оно что. Вот почему у тебя такой загадочный вид весь вечер. Ну что ж…Даже и не знаю, что сказать. Мне будет тебя не хватать, но мы можем просто встречаться, не так ли? Как друзья.

- Конечно, - но в глубине души Карлуччи в это не особенно верил. Тот вечер, когда их скрещенные руки нависали над выцветшей чашей, и когда с неба сыпался как снег белый пух из перьев, он никогда не повторится. И их близость тоже.

- Мне интересно, а у тебя на спине красных полос нет? Они у тебя не чешутся? – Карлуччи задал вопросы, которые давно уже сформировались и ждали только подходящего случая.

Магда закатила характерным жестом глаза под веки, и ответила:

- Проверить хочешь? Ну пошли в спальню, я тебе там покажу, - глаза ее смеялись, рот скривился в полуулыбке. 

- Да, хочу, - проглотив комок в горле, проскрежетал Карлуччи. Он поймал на себе опять тот же изучающий внимательный взгляд.

- Пошли тогда. Чай ты уже допил,- и Магда встала во весь свой немаленький рост и направилась к дверям в спальню.

Когда она сняла рубашку, на ее спине действительно четко вырисовывались две красные полосы. Карлуччи прикоснулся к ним губами. От них исходило тепло. Когда Магда обернулась к нему, в ее глазах читался вызов и искорки исследовательского интереса.

- Ты разве ничего не помнишь про Тот вечер? – прошептала она, касаясь губами его уха.

- Что-то смутное, какие-то обрывки, точки на фоне желтого диска, и то, что нам было очень легко вместе, как будто мы знали друг друга всю жизнь.

- Ты летал, дорогой, - и она прикрыла от наслаждения глаза.

На ковре в гостиной, под растрепанной тетрадью с формулами, лежала запыленная записка. В ней было следующее содержание: ”Нужно забраться на башню Городской Ратуши и остановить ход часового механизма. Предположительный исполнитель – Карлуччи. Предположительное время акции – 1-2 часа ночи. Граф Доличетти”.

Последний раз они были так близки. Дальше каждый пошел своей дорогой.

Боксерский зал.

 

Карлуччи пришел вовремя. Тренировка еще не началась. Он пересекал зал. В сумке, перекинутой через плечо, лежала тренировочная одежда: майка, штаны из легкой ткани и куртка с полосами по бокам. В углу он заметил уборщика и поздоровался с ним. Дальше он направился в раздевалку.

В зале тренировалось не более 10 человек, разбившихся на пары или отрабатывающих удары по мешкам с песком, привязанным к перекладинам. Клуб был одним из самых дешевых в районе. Владелец не особенно заботился об условиях тренировок, хотя был всей душой влюблен в бокс и отдал ему свои лучшие годы. Сегодня он зашел только за тем, чтобы проверить налоговые декларации у своего финансового советника, а также адвоката, и вернуться домой к обеду с женой и детьми.

Карлуччи прошел в раздевалку и стал неторопливо переодеваться в спортивную форму. Он обвязал запястья и ладони специальными бинтами и стал разогреваться. Его напарник уже был в зале, когда он заходил, и работал с другим партнером. Больше ждать было некого.

Напарник уже вылез из-под канатов и, улыбаясь, шел по направлению к Карлуччи. Они поздоровались, хлопая друг друга по плечу. Управляющий клубом в это время уже заканчивал просмотр деклараций и перебрасывался словами с советником. Они стояли в некоем подобии офиса за стеклянной перегородкой. Отсюда прекрасно просматривался весь зал. Советник, молодой человек лет двадцати пяти, недавно окончивший финансовое отделение Университета, заменил собой прежнего. Тот был старым приятелем хозяина клуба. Вместе они переживали и тяжелые времена, и измены жен, и неожиданные удачи, и финансовую стабильность последних лет. Но вот его не стало, сердечные приступ, следствие пристрастия к сигаретам, унес его. Без него управляющему клубом было тяжело. Еще тяжелее ему было находить общий язык с этим представителем нового прагматического века, который стоял сейчас перед ним и объяснял графу за графой. Управляющий был утомлен и ровным, бесцветным голосом советника, и сухими цифрами отчислений. Он всмотрелся через стекло в зал. На одном из трех бойцовских площадок готовились к спаррингу два парня. Это было обычно. Как и эта дурацкая декларация, и эта чашка кофе в руке, и этот зануда в дорогом костюмчике.  

Карлуччи давно знал своего напарника. Они часто тренировались вместе. Обычный вечер, обычный бой. Они разминались каждый в своем углу. Может самое хорошее в этих боях было то, что они были копией по форме с реальных. Вы проходили те же стадии, что придется пройти при заполненной аудитории. Вначале нужно осознать серьезность происходящего. И это была первая стадия. Они двинулись друг на друга.

По стенам были развешаны фотографии в рамках, где они вдвоем с Тони. Вот они в углу ринга, Тони с бутылкой воды, а он – в перчатках. Вот они перед строительными лесами, указывая пальцами на вывеску: ”Марко и Тони. Зал для бокса. С 6 до 11”. Марко, так звали владельца клуба, не мог не ругать Тони за его беспечность. Вся жизнь его ушла на баб и спиртное. Ну еще на заботу о друге. Черт. Он опять… Только не сейчас. Этот сопляк не должен видеть, как его босс хнычет, как девка.  

На этот раз все должно быть как в настоящем бое. Так думал Карлуччи. Шлемы прикрывали их лица от ударов по черепу. Первый удар по уху он прозевал. Он пошатнулся, но устоял. Карлуччи быстро переместился к канатам. Нужно где-то двадцать секунд, чтобы прийти в себя. В это время лучше маневрировать и не входить в прямое столкновение. Отбиваясь, он заметил, что противник оставил неприкрытым низ. Удар в натренированный пресс отрезвил партнера. Тот вынужден был отскочить, и восстановить дыхание. Теперь, после знакомства, пройдена вторая стадия. Каждый пружинил по площадке, разогреваясь к следующей стычке.

- Ладно. Все. Я устал. Вроде все нормально – прервал Марко словоизлияния своего молодого бухгалтера. – Неси все в налоговую. Мне нужно сегодня к обеду с семьей, я скоро ухожу. Ты здесь до конца тренировки, проверишь как закроют зал. Так. Ты иди. Я здесь немного посижу еще. Ты все понял?

Юноша кивнул головой, сложил бумаги в папку, а папку в кожаный портфель и направился к выходу. Портфель он нес, практически им не размахивая, что навело хозяина клуба на невеселые размышления. Марко упал в кресло и налил себе еще одну порцию кофе. Обед с семьей. Так он раньше никогда не говорил. Что это? Он постарел. Да, дела. А эти мальчишки на ринге в левом углу зала не на шутку раззадорились. И тут ему сделалось страшно. Ему не хотелось идти домой. Неужели это все, что у него осталось? Этот зал без Тони давно ему опротивел. Лучше выпить еще кофе. Он остолбенело глядел на маячащиеся фигуры.

Пройдя первую линию обороны, они почувствовали вкус. Каждый был настроен решительно. Карлуччи из-за своих неудач с Элли, а его напарник – от избытка молодых, ждущих выхода, сил. Он первый бросился в новую атаку. На этот раз Карлуччи учел силу и быстроту удара левой противника, и старался не открываться. Он лавировал и стремился найти закономерность в действиях. Но когда ты обороняешься, то всегда пропустишь что-нибудь интересное. И в этот раз Карлуччи получил удар по уху все с той же левой стороны, как не пытался не подставляться. Он опять отскочил в сторону, но напарник продолжал преследование. “Дело – дрянь” – решил про себя Карлуччи. Но не успел он закончить свою мысль, как получил еще удар по защищенному кожей шлема лбу. Наверное, он слишком много думал. Для боксера это иногда не желательно.

“Как он его! Бац, бац, по кумполу” – злорадствовал, развалясь в кресле,  владелец клуба. Он был рад отвлечься от своих мрачных размышлений. “А этот, что нападает – совсем ничего. Надо будет выставить его в ближайшем бое”. Наемный тренер, роль которого раньше также исполнял Тони, сегодня был выходным, а управляющий не хотел вставать с насиженного места. К тому же он впал в некое состояние отрешенности, которое наступает, когда человек не знает на что решиться.

“Что это он на меня так взъелся” – подумал Карлуччи, когда получил очередной удар, но уже в правое ухо. Он оборонялся, что есть мочи. Весь сгруппировавшись и закрыв голову локтями. Но вот закончился псевдо раунд. Они четко отмечали время каждого раунда. Они разошлись по своим углам.  Карлуччи упал на табурет и громко втягивал воздух. “Никто на меня не ставит. Никогда мне не выйти на настоящий бой”. Карлуччи впал в отчаянье. Он чувствовал себя одним в этом мире. Одним и никому не нужным. Сейчас надо встать и продолжать драться. А у него нет сил, нет желания. Он скис. Уязвленное самолюбие продолжало свою черную работу. Даже этот молодчик, который тренируется здесь всего три недели, и тот в лучшей форме, а он уже ходит сюда полгода. Полгода и ничего. Ничего не достигнуто. Но вот он уже на середине круга. Радостный, полный сил как жеребец. Его противник. Надо вставать. Это же только игра. Это только спарринг.

Уже на полпути к Карлуччи пришло успокоение и радость безнадежного отчаяния. Да, тот бой заведомо проигран. У него нет таланта, нет девушки, нет ничего. Но пока не кончено - не кончено. От этой мысли Карлуччи стало весело. Он пошел открыто и стал собирать удары. Противник смутился. “Защищайся! Защищайся же!”- кричал он. Карлуччи делал вид. На самом же деле желал получить как можно больше. Опуститься на самое дно. Испить все.

“Однако, ребятки стараются на славу. Один отрабатывает удары, другой держит корпус. Неплохо” - радовался Марко возможности отсрочить семейный обед. “Бой хорошей пробы. Давненько так не веcелился”.

От сильного удара по кожаной стенке шлема Карлуччи качнулся и рухнул. Он карачился на полу. Парень потянул ему руку. “Да что такое с тобой сегодня. Я не хочу лупить тебя как грушу. Проснись”. Карлуччи оттолкнул его руку. Что он понимает? Здоровый никогда не поймет больного. А Карлуччи считал себя неизлечимо больным. Ну все, хватит. Он вскочил и показал, что готов драться дальше. Когда паренек приблизился к нему, он резко двинулся в атаку. Удар, еще удар. Противник отступил. Тогда Карлуччи ударил в пресс. Пусть покачает, решил Карлуччи. Но паренек согнулся. Не рассчитал, извини. Карлуччи прыгал вокруг него. Не то, чтобы ему было очень радостно, просто ему хотелось двигаться после долгого застоя. Но тут, к сожалению, стрелка перевалила через деление и они, соблюдая кодекс, разошлись по углам. “Как всегда “, – думал Карлуччи - “Только я разойдусь, как все расходятся”. Он посмотрел на стеклянную перегородку, отделяющую контору и заметил там смутный силуэт, что-то перебирающий в столе. К его неудачам еще прибавится, что его позор наблюдает сам Главный. А, и ладно. Пусть ставит на бои своих любимчиков, ему все равно. Он сейчас покажет всем. И этому, и тому. Карлуччи встал, показывая, что готов к продолжению.

Управляющий клубом все-таки решил вернуться домой, иначе скандала не обернешься. А сейчас он чувствовал, что не способен к активным боевым действиям. Он расклеился. Он искал в столе квитанции на оплату инвентаря, заказанные еще две недели назад, но так и не доставленные. Он хотел еще раз их проверить и позвонить поставщикам, чтобы выяснить причину задержки. Так бывало всегда. Он знал, то нужно делать, но этого делать не хотелось. Опять нужно себя заставлять. И к чему? Бой уже его не интересовал. Обычный, проходной. Таких бывает сотни, тысячи. Надо поторапливаться. Там уже наверное все собрались и судачат о нем, а жена сжимает кулаки. И больше всех заливается его дядюшка, который всегда его недолюбливал, так как он отказался от его чуткой опеки и сам пробивался в люди. О, нет. Когда Марко об этом вспомнил, он не выдержал и опять плюхнулся в кресло. Чертовы квитанции, куда они запропастились!

Карлуччи выбежал на середину и сгруппировался, как его учили по классической школе. Теперь роли изменились. Они попеременно то отбивали удар, то наносили его сами. Они работали не хуже часового механизма, как автоматы. Недостатки техники они покрывали усердием и активностью. Когда хозяин все это увидел, ему стало совсем скучно, и он вспомнил, где лежат квитанции. Они лежали закладкой в его любимой книге – “Там за деревьями” старика Хэма. Ему всегда казалось, что книга написана целиком и полностью о нем. Просматривая квитанции, он понял, что все не так уж плохо. Задержка составляла два дня. А сегодня звонить не имело смысла – был выходной. Эти парни все равно не приедут. Оставаться больше не было причин. Он приоткрыл стеклянную дверь.

“Пора бы сменить пластинку” – решил Карлуччи и нанес удар снизу по подбородку. Это было неожиданно. Противник отпрянул, рассеянно махая руками. Один удар настиг цели. Карлуччи мотнуло вбок. “Сейчас или никогда”. Карлуччи рванулся вперед и нанес прямой удар по шлему. Напарник отступил. Он не успел сгруппироваться для обороны. Он был открыт. Тут Карлуччи краем уха услышал насмешливое восклицание: “Кончай его, сынок. Громи его!”. Карлуччи повернул голову и увидел ухмыляющееся, загорелое лицо хозяина. Карлуччи стал отчаянно думать, как бы поэффектнее завершить свое исполнение, и стал поворачивать голову к противнику. Но тут произошло неожиданное. То, что заставило Марко остановиться. Действительно, боксерам иногда противопоказано думать.

Удар пришелся прямо по носу и раздробил кость. Карлуччи завыл и обхватил кровавое месиво руками. Марко запрыгнул на площадку и, покрутив пальцем у виска, обхватил Карлуччи и повел его к углу. “Ничего, сынок, успокойся. Сейчас вызову врача”. Глаза Карлуччи застилала оранжевая пелена. Марко достал платок и приложил его к месту перелома. Потом он побежал в офис и вызвал по телефону врача. Потом достал лед из холодильника и, обвязав его полотенцем, бросился к Карлуччи, рядом с которым уже хлопотал его незадачливый напарник. Вскоре прибыл доктор и наложил настоящий компресс, качая при этом головой и сердито смотря из-под лохматых бровей.

“Второй тоже ничего. Держался как мог. Поставлю-ка я его на…” – подумал Марко, когда покидал опустевший зал. На обед он уже безнадежно опоздал.   

Безумные электронные завывания и звезды, катящиеся из глаз.

 

Как давно это было. Лучанцо вспоминал. Иногда он уносился в тот далекий зимний вечер в кафе “7 ½”. Там-то он и признался Элли в любви. В любви к девушке со смешной челкой набок. Неофашистка – да, так он прозвал ее с самого начала из-за по-немецки строгого заостренного лица и гитлеровской челки набок. Но сочетание арийской правильности черт с чистыми наивными серыми глазами, подкрашенными синими тенями, и рыжими сухими волосами, вызывало в нем целую гамму чувств, одним из основополагающих в которой было ощущение переступания через моральную границу и полета над бездной.

В тот вечер шел снег. Он покрыл крыши домов, льнущихся друг другу, казалось, в поисках тепла. Двадцать лет и вся жизнь впереди. И голая снежная равнина, открывающаяся взору из окна кафе. Пока звучит музыка, мы чувствуем себя живыми. И на этот раз. Он смотрел в ее смышленые глаза и грудь его распирало от радости. Все обиды, вся боль, все – только для этих глаз. И он смеялся. Рядом с ней ему хотелось смеяться еще и еще. И ранний синти-поп. Они были просто свихнувшимися открывателями истин. Звенел потолок, визжал урбанистический клаксон. Зал качался в медленном темпе, все зачаровано двигались в полумраке под жесткий звенящий голос. И они встали. Элли сжала его руку так, что стало больно. Было больно от почти нестерпимой красоты синтетического медляка. Элли закинула голову назад и взирала из-под опущенных век серьезно и плотоядно. Она вся изогнулась в объятиях Лучанцо. Они двигались в одном ритме с другими парами. Медленно и жестоко входило вневременье. На левом локте платья Элли красовались армейские полоски. Костлявые коленки не попадали в ритм и она начинала свою историю. Строки на немецком таинственно и гордо возносились над парами. На заснеженных склонах прямо в черное небо, в разреженном до невозможности воздухе, возносились столпы пламени. Их было видно даже отсюда, на далеком расстоянии, так они были велики.

Потом завизжал синтезатор. Это была агония. Безумные завывания под бьющееся в истерике сердце. Казалось, мир завертелся вокруг Лучанцо и Элли. Они были одни в этом мрачном истеричном вихре. Лопались перепонки, звук давил и не давал вздохнуть. Многие зажимали уши. Диссонирующий звук уничтожал последние капли боли. Хрустальная чистота устанавливала свою власть. Все более обреченно звучал мотив. Да, это полицейские сирены, и конец чьего-то, идущего наперерез серой пелене, броска. Наперекор всему, наперекор тяжелой поступи будней, наперекор навязываемым правилам хорошего тона, пробивалась неприкрытая любовь к небесам. Лучанцо смеялся. Больно в бок ему вонзались шипы с браслета Элли. Но он смеялся. Они выступали одни. Против всего мира под безумные электронные завывания.

Шипы все сильнее впивались между ребер. Какая же это радость - находиться рядом с этим жестоким хрупким созданием. Звезды лились прямо из его открытых нараспашку глаз.

- Тебе больно? – спросила Элли.

- Нет, мне хорошо быть с тобой – отвечал Лучанцо.

- Рядом с тобой мне хочется смеяться – добавил он.

Они уже двигались совсем не в ритм. Двигались по своей, ни кому не ведомой траектории. Медляк постепенно угасал. Медленно умирали и таяли в вечернем воздухе трагические финальные вскрики. Элли, откинув голову назад, кривясь, и с синими кляксами на веках и под глазами, прошептала:

- Ты не представляешь, как давно меня никто не любил.

Времяпровождение.

 

Графиня теперь часто прохаживалась здесь. Промокшие после дождя камни возле cтоликов, капли на брезентовых зонтиках. Тридцать шагов до второго столика с краю, эти цифры она затвердила. Она заказывает кофе, иногда с мороженым, буржуа любят побаловать себя. Она ждет. Люди появляются рядом, говорят, жмут руки, смотрят в глаза, потом встают, место пустеет, время проходит. Опять другой. Вторник, среда. Официанты появляются с подносами, с хрустящими полотенцами через локоть. Но нет того, сердце усиленно бьется. Может он заболел. Или попал в больницу. По вечерам можно легко нарваться на пижонов в тих местах. Или взял отпуск? За свой счет. И проводит дни лежа на диване.

Голуби прогуливваются между ножками, крошки хлеба. Остается только допить свой кофе. Сердце стучит учащенно. Вдруг сейчас из-за потьер появится он, с заказом. Нет, опять не он. Четверг, пятница. Графиня пудрится. Когда кого-то ждешь, в жизни появляется смысл. Площадь Революции, фонтаны и ожидание. Казалось, она оглохла. Вокруг снуют мопеды, мотоциклы, полицейские ругаются на перекрестке, а она ничего не слышит. За соседним столиком девушка от стеснения все время роняет ложечку. А она ничего не слышит. Она смотрит на портьеру. Видит ноги, появляющиеся оттуда, в лакированных ботинках, полоска на краях брюк. Они все одинаковые. Она боится поднять глаза.  

Марко вернулся домой. Ну конечно, вот они все в гостиной, пьют кофе, осуждающе смотрят на него. Дядюшка язвительно покачивает ногой. Тапок почти сполз, обнажая белый шерстяной носок. Какая гадость! У Марко еще больше пустились уголки глаз. Печальные глаза, залысина в виде тонзурки, худощавый, он еще сохранял спортивную форму. Жену свою он до сих пор любил. Хотя так до конца ее не понял. Вот и она, в своем вязанном длинном свитере. Как она его любит! Однако ей идет, вид интеллигентный и с претензиями. Марко с самого начала знал, что жена у него будет именно такой, с образованием, начитанная, из хорошей семьи, ведь он сам пробивался из низов. Вначале как шофер, окончил экономические курсы,  потом как владелец клуба.

Сегодня обычный день, обычный обед. Сейчас не время роптать. Тони ушел. Он остался. Надо шутить и улыбаться.

- Я задержался в клубе, проверял декларации.

- Мы так и подумали, поэтому и начали без тебя. Я тебе сейчас накрою в гостиной.

Интересно, ее мамаша до сих пор воспринимает меня как чумазого поденщика?

 

Часть 2. То время было прекрасным.

Комната пыток.

 

Известие грянуло как гром с неба. Граф и графиня Доличетти, кузен и кузина, довольно отдаленного родства, были привлечены  к судебному разбирательству. Вокруг этого дела поднялся такой шум, что невозможно уже было уяснить суть предъявленных графу обвинений. Особняк на Вилла Пьяццо был опоясан желтыми полосками и находился под надзором полиции. Что послужило причиной?

Все газеты были заполнены шокирующими фотографиями маленькой комнатки в подвале особняка. Кирпичная кладка, факелы на стенах смутно высвечивали железо и сталь. Граф целиком и полностью отрицал свою осведомленность о данной комнатке. В принципе, это легко было проверить. Дверь туда была скрыта таким слоем пыли и мха, что даже, находясь в центре подвального коридора, нужно было обладать сверхъестественным внутренним зрением, чтобы отделить ее от стены. Однако никаких следов человеческого присутствия в пределах по крайней мере десяти лет в ней не было обнаружено. Но полиция ухватилась за эту ниточку. Из-за огромного количества косвенных улик, графу таки удалось предъявить обвинение.

Три пропавших без вести жены из известных почитаемых римских семей, присвоение их немалых состояний, антиобщественная позиция, проведение различных эксцентричных, если не сказать больше, акций и последняя капля, ужасные приспособления в особняке, - все это переполнило чашу негодования судейской братии. Железные, изъеденные в некоторых местах ржавчиной, старинные цепи и кандалы. Удручающие своей обыденностью, прямоугольные колодки по углам. Покрытые плесенью, когда-то очень острые, стальные прутья на столике и на стенах. Тошнотворного вида, щипцы всевозможных форм и такие же замысловатые ножницы. Немым свидетелем в центре комнаты высился грубо сколоченный дубовый стул. Высокая спинка, весь прямоугольный и потрескавшийся. На его подлокотниках, как того и требовала традиция, покоились железные обручи. Никаких следов крови, запаха или пота. Все стерильно чисто и покрыто огромным слоем пыли. Полиции было не за что ухватиться. И тут удача. Невозможная удача. Эксперты обнаружили на косяке двери еле ощутимый отпечаток пальца. Первое сравнение не дало никаких результатов. Но у них был только один отпечаток. И они провели более тщательное восстановление структуры кожного покрова.

Второй анализ дал положительный результат. Участок большого пальца правой руки графа полностью совпал со снятым экспертами. Хотя это мало что доказывало, так как граф мог просто прислониться к стене во время спуска в подвал. Но было одно обстоятельство. На дознании граф утверждал, что не спускался в подвал уже года три, хотя отпечаток был оставлен максимум три месяца назад. Ясно было, что граф что-то скрывает. Хотя в дальнейшем он стал уверять, что просто забыл о таком несущественном происшествии как спуск в подвал за дровами для камина, репутация его уже была поколеблена. 

Надо было видеть худое изможденное лицо графа с выпирающим горбатым носом за стальными прутьями во время судебных разбирательств. Глаза его как будто смотели внутрь себя. Графиня тоже осунулась. Зал суда в тот день был почти наполовину заполнен.

Самая разношерстная публика пришла поглазеть на торжество закона над светскими отщепенцами. Шелест бумаг и ропот не смолкал до появления судьи в сопровождении помощников. Это был седеющий стальным отливом мужчина в очках, довольно высокий, с выточенным бесконечными сессиями лицом.  Выполнив необходимые формальности, суд перешел к опросу свидетелей. Потянулась цепочка. Тут были бывшие секретарши графа, родственники пропавших жен, видные персоны из числа знакомых графини, ярые последователи Движения. Граф грустно наблюдал из-за решетки за чередованием полузнакомых или совсем не знакомых лиц. Где-то ближе к концу опроса появился Джорджитто, как всегда сверкающий элегантностью и свежестью костюма. Он давал показания как один из основных сподвижников графа. Помощник судьи, молодой человек лет тридцати двух, с прямым точеным носом, среднего роста, перегнулся через стол и тронул за рукав мантии судью. Казалось, он что-то передал, записку, или они просто шепотом перекинулись парой слов.

Откинув волосы назад, Джорджитто крепко вцепился в бордюр тумбы для клятвы свидетелей. Он усиленно уверял суд в невозможности подобных действий от человека, которого он так долго знает как обладающего неоспоримой нравственностью.

- Я знаю графа уже много лет. И я остаюсь его преданнейшим поклонником – прерывая поднявшийся в зале шум, Джитто продолжал – Да, да, поклонником. Я преклоняюсь перед истинной интеллигентностью и честностью этого Аристократа по рождению и от природы. То, что здесь происходит – это фарс, издевательство над достоинством человека. Граф и жестокость – две вещи абсолютно несовместимые.

- Не сомневаюсь в Вашей преданности – прервал его прокурор – Однако ж, хотелось бы узнать, бывали ли Вы когда-нибудь в особняке на Вилла Пьяццо и имели ли какие-нибудь сведения о происходящем в нем?

Прокурор перегнулся через бордюр. Его умные, удлиненные глаза остановились на свидетеле. Шевелюра и позолоченная заколка для галстука в горошек говорили о респектабельности и успехе у женщин. Последовало короткое замешательство. Волнение в зале усилилось. Граф и Джитто переглянулись.

- Нет – наконец твердо отчеканил свидетель. 

- Какова ваша роль в деятельности Движения?

- Я просто сочувствующий графу. С этой семьей меня связывают испытанные временем узы. Не скрою, конечно, что иногда субсидировал некоторые акции. Но, заметьте, совершенно бескорыстно для себя. Только из восхищения и любви к этим благороднейшим людям. 

- Тогда вы понимаете, что можете быть привлечены к ответственности за причастность к беспорядкам около центров быстрого питания? Ущерб составлял довольно приличную сумму.

- Протестую! – выкрикнул адвокат, пузатый очкарик с одышкой – Это к делу не относится. К тому же, это может быть воспринято как оскорбление свидетеля.

Джорджитто перебил горячий наскок адвоката:

- Ну, если хотите, попробуйте. Только я могу выдвинуть встречный иск. Я думаю, вы не сможете доказать моей непосредственной причастности. Я же говорил ранее, что только моя любовь и уважение к графу заставили меня прийти на это заседание. И я не собираюсь выслушивать необоснованные обвинения.

Прокурор закусил губу и сразу как-то смяк.  

- Так вы можете ответить точно, что же вас связывает с графом Доличетти и его Движением Борцов со Временем? – завел опять свою шарманку обвинитель.

Они стояли друг против друга. Похожий на дрозда, с пышной шевелюрой, прокурор и франтоватый Джитто. Над залом повисла тишина. Джитто начал было говорить, вытянулся вперед, но сразу сжал губы.

- Вы не можете ответить? – прокурор наседал и просил помощи взглядом у судьи.

Судья пожал плечами. Адвокат опять привскочил и заявил, что это не имеет отношения к существу дела. Судья покачал головой соглашаясь. Прокурор чувствовал, что только что мог напасть на какую-то новую ниточку. Но эти болваны, судья и адвокат, сорвали эту возможность. Джорджитто вновь обрел уверенность. После нескольких дополнительных вопросов, ничего не прибавляющих для следствия, свидетель был отпущен. Адвокат виновато отводил колючие глаза и потирал руки. Прокурор смотрел вслед удаляющейся спине, обтянутой элегантной белой тканью пиджака и смутно чувствовал странную связь между свидетелем и обвиняемым, которая так и не была проявлена.   

Заседание закончено. Собираются бумаги, складываются в портфели, зрители и присутствующие встают со скамей, сморкаются, смеются, кладут руки в карманы, толпятся между рядами. Следующее заседание перенесено до появления новых доказательств вины, пока что граф и его кузина подлежат невыезду за пределы города, что-то вроде домашнего ареста. Прокурор поздравлял адвоката, приглашал его на коктейль, холостяцкую вечеринку. Адвокат предвкушал и возводил глаза к лепнине потолка. Все в братии знали об этих дорогих и не лишенных пикантности вечерах. Судья и его помощник о чем-то переговаривались, стоя в проеме у выхода к служебным апартаментам.

Но обвиняемые, вот они выходят из зала суда, две вытянутые фигуры, всеми презираемые и проклинаемые. Иногда казалось, что их связывает нечто большее, чем родство крови, настолько похожими были их поступки и поведение в жизни, как будто один был отражением другого. Или совсем не связанными.

Прошла неделя, другая. Газеты уже почти не упоминали о данном деле. Наконец, была найдена одна улика, с помощью которой графу предъявили обвинение в незаконных антиобщественных действиях. Так сухо и административно это прозвучало.

В его кабинете, среди груды бумаг, был обнаружен листок с рисунком годичной давности. На нем была набросана комната в подвале с узнаваемым стулом посередине. Рисунок был сделан очень поспешно и схематично. Набросок с резкими штриховыми линиями. Если учесть, что граф несколько лет в юности изучал живопись в художественном колледже, не трудно было поднять его работы тех лет. Как и ожидалось, манера и штрих были схожи, но не идентичны. Граф в ужасе смотрел на мерзкий слепок реальности, выполненный дрожащей рукой. Он отпирался как мог, но тут уже ничего нельзя было поделать. Преднамеренное хранение орудий, располагавшихся в комнате, каралось по закону. Графу грозило два года в городской тюрьме. Однако нашлись влиятельные персоны, из числа сочувствующих и спонсирующих организацию, которым удалось смягчить приговор и граф был направлен на принудительное лечение в исправительной больнице в пригороде. Здесь также большую роль сыграло и то, что после истории с рисунком, граф находился в сильнейшей депрессии и раздражительности. Он стал забывать элементарные вещи. И ему стало казаться, что он действительно спускался в ту пыльную комнату со стулом в середине и делал быстрый набросок, стоя в проеме двери. Но когда это произошло и при каких обстоятельствах? Он никак не мог вспомнить и это угнетало и пугало его.

Как бы то ни было, а в Гетинде было спокойно и свежий ветер колыхал ветви зелено-бурых елей. Граф тут быстро пошел на поправку. Он стал много рисовать, словно желая доказать, что не его рукой был сделан тот злосчастный рисунок. Но… К сожалению, манера все больше и больше приближалась к оставленной на том листке. И тогда граф сжег все свои работы и больше не притрагивался к карандашу и бумаге.

Но это еще не все. Как это ни смешно, но и графиню привлекли к ответу в судебном порядке. Открылись махинации с акциями и факты дачи взяток высокопоставленным чинам, в целях привлечения новых сил для Движения. Все это пало на графиню, так как в основном переговорами с политиками и бизнесменами занималась она. Это был скандал, лихорадивший все общество в течение двух месяцев. Наконец, после оглашения приговора, с участием все тех же влиятельных особ, графиня отправилась в реабилитационную в уголовном порядке лечебницу неподалеку от того же пригорода Гетинде. Так они и пребывали в изоляции и под надзором властей в расположенных неподалеку друг от друга лечебницах. Кузен и кузина, бросившие вызов обществу и в данный момент, сломленные этим обществом. Движение осталось без руководителей и его основным членам нужно было решать, что предпринимать дальше, чтобы оно совсем не угасло. 

Фотомодель.

 

Вспышки камер. Еще и еще. Снова и снова. Ослепление за ослеплением. Элли стояла на фоне большого белого полотна. Фотосессия в самом разгаре. Фотографии в оттенках серого и бледно синего. Самая лучшая пленка. Самая лучшая техника. Вспышка за вспышкой. Элли щурится. Она немного устала. На ней тонкое вечернее платье, ошейник из заклепок, и браслет с шипами. Жестокая элегантность завоевывала себе рынок. Все большее количество журналов переориентировалось на новую перспективную тенденцию. Все та же челка, взъерошенные рыжие волосы. Никаких улыбок. Такова политика издания. На бедрах игриво болтается пояс словно патронташ. 

Вспышка за вспышкой. Фотокамера в руках твердо и четко фиксирует куски бытия. Элли согнулась пополам. Волосы практически касаются пола. Серо-синяя полутоновая палитра, урбанистская эстетика. Небритый подбородок фотографа сжат в напряжении. Как рука стрелка, он должен замереть, и с выдохом нажать на затвор. Весь увешанный объективами, он кружит вокруг объекта, выискивая наиболее выразительный отпечаток внутренних судорог. Он тоже устал. Утреннее кофе с кексом. Бежевый пиджак старого покроя. Хочется курить, но он бросил, и он проклинает себя за это. Круги под глазами. Но сегодня у него получается. Модель хороша, как сжигаемая на костре еретичка. Он хочет выжать максимум. Сегодня или никогда. Кадр за кадром. Все лучше и лучше. Ассистент направляет сноп света из внушительного осветителя то в одну, то в другую точку по просьбе фотографа. Софиты, экраны, хорошая пыльная техника. Нюансы. Чуть меньше, чуть больше. Это очень важно. Очень важно найти сочетание света и фактуры, тонкое как нить, недостижимое как совершенство.

Вдруг в комнату заходит Джорджитто. Он один из совладельцев издания. Он здоровается со всеми, ждет перерыва в сессии. Он не хочет прерывать процесс. Элли лукаво косится на старого знакомого. Она ему подмигивает в короткие паузы между вспышками. Улыбаться нельзя. Это политика издания. Из капельницы гримерша добавляет в уголки глаз несколько горошин, и немного размазывает тушь по тонированным векам и под глазами. Джорджитто заворожено смотрит на расплывшиеся синие пятна вокруг глаз. Ловушки для менестрелей. О, боже, я заблудился. Выведи меня на прямую дорогу. Он что-то шепчет. На заднем плане, за спиной Элли, водружают белое полотно с распятием посередине.

- Очень эффектно, очень, - бормочет про себя фотограф.

Слезы спасителя, черные омуты. Элли улыбается Джорджитто между кадрами. По щекам ее текут искусственные сине-черные ручейки. Она похожа на юную Жанну Д’Арк, пригвожденную к позорному столбу перед вожделеющими ее унижения толпами. В кадре улыбаться нельзя. Таковы законы жанра. Наконец образ найден и зафиксирован. Художник облегченно кивает головой сам себе. Он удовлетворен. Он искал и он нашел. Нашел тот слепок внутренней тревоги. Теперь можно и покурить. Но нет, нельзя, он же бросил. Он проклинает себя и свою клятву. Тогда остается чай. Да, чай может спасти, и на этот раз. Он направляется в буфет за чаем. Он знает, он профи, дальше обычное существование, получение денег, оплата счетов, ужины дома. Только профессия, но и нечто большее, когда тратишь нервы и иногда забываешь об этом. Карандаш и записная книжка в кармане пиджака. Иногда можно снять номер…

Джорджитто подошел к Элле. Он погладил ее по локтю.

- Ну как ты, старушка? Сегодня было жарко. И душ успела принять, - Джитто знал как начать разговор.

Элли криво усмехнулась.

- Ты как всегда остроумен и изыскан, - Элли смерила взглядом его новый белый костюм.

Джорджитто смотрел на свои блестящие лакированные темно-красные туфли. Казалось, он что-то хочет сказать, но не может. Он поднял голову и посмотрел на Элли грустно и обреченно.

- Я приобрел очень ценный экземпляр. Нуктис самнис, несущая смерть, обитает только в прибрежье островов Хокайто. Светится иногда розовым, иногда багряно-красным. Я поместил ее в отдельный аквариум, так как она может поистреблять весь мой выводок своими ядовитыми выделениями. Знаешь, когда она в гневе, она становится как раскаленные угли, - и только сейчас его глаза ожили и на лице появилось нечто подобное ухмылке.

- Очень интересно. Только, к сожалению, я не “экземпляр”, а  просто девушка и не умею светиться разными цветами, когда грущу или когда веселюсь. Поэтому, наверное, уже не представляю для тебя такого жгучего интереса. 

- Ты не “простая девушка”, потому что похожа на парня. Как всегда, предпочитаешь сразу атаковать? Это твоя любимая тактика.

Обмен встречными любезностями.

- Что теперь будем делать? – Джитто решил перейти к более насущным проблемам.

- Вся структура действует по прежней схеме. Ничего не меняется.

- Какие-нибудь новости о них есть?

- Да все по-прежнему. Граф много читает, а что ему еще остается делать.

- Понятно, а графиня совращает местных сестричек?

- Да, что-то в этом роде.

- А кто теперь составляет тексты листовок и воззваний?

- Я и Магда. И раньше графиня в основном только курировала эту часть деятельности.

- Понятно. Я думаю, что в данный момент я мог бы заменить графа на некоторых деловых встречах и заседаниях.

- Конечно. Если это тебя не затруднит, мы были бы очень тебе благодарны.

- Вот и славно, - Джитто мило улыбнулся. Он немного раскраснелся. Пухлые щеки излучали гармонию с окружающим миром. Сейчас, казалось, все стало на свои места.

-  Просто, я хотел бы быть тебе чем-нибудь полезен. Хотя бы такой малостью. Разреши мне это? – Джитто высматривал в сощуренных от света ламп серых глазах немного сочувствия.

- Как это мило с твоей стороны.

Официальный тон отрезвил его. И он опять вернулся к своей ироничной снисходительной манере.

- Боюсь, тебе опять скоро придется пострадать на кресте. Вот и твой креститель.

И действительно, в дверном проеме показался еще более осунувшийся и измученный борец со своими дурными привычками. Наверное, чашка чая не принесло должного облегчения. Он нервно теребил в карманах мелочь и ключи в брелоке. Надо еще немного перенаправить светильник, холодную сферу. Он отер пыль с рук о брюки и подошел к штативу. Мы так хотим быть похожими на своих героев. Зрительная информация иногда важнее любой другой. То, что мы читаем между строк или в глазах – наполняет все другим смыслом. Для фотографа это была работа, и для Элли – работа, но во время сессии они могли создать то, что хоть немного могло помочь вынести ежедневность. Элли изобразила гримасу висельника и направилась на помост. Ассиметрия, одна ступня вперед, тяжесть на носок.  Вскоре снова засверкала череда вспышек. Джитто повернулся на каблуках и медленно вышел из студии. Элли не улыбалась. Она плакала искусственными синими ручейками. Улыбаться в кадре было нельзя. Так диктовал стиль и политика издания. Фотограф размышлял, чем бы заняться сегодня вечером. Сидя на диване и смотря на переливающиеся огни. Может, что-нибудь подвернется к 10 часам?

Больница Гетинде.

 

Сегодня опять подали овсяную кашу с вкраплениями ягод малины, молоко и белый хлеб с маслом.  В столовой с идеально белыми потолком и стенами. Настолько идеальными, что,  входя, начинала кружиться голова. Решетки на окнах столовой. Решетки на окнах в коридоре. Решетки на окнах в комнатах. Решетки везде. Алюминиевые, прочные, толстые, сверкающие современной технологией.  Пациенты в полосатых пижамах и колпаках сидели вокруг квадратных столиков и подкреплялись овсянкой с молоком на завтрак. Иногда в проходе появлялись сестры или обслуга столовой. Они подносили таблетки или добавочный стакан молока. За окнами шумели ели. Темно-зеленые, густые, они обволакивали взор куда ни взглянешь. По холмам, в низинах, по берегу залива – везде росли ели. Вдалеке шумел прибой, зыбкие пески впитывали в себя лижущие протоки соленой воды.

Здесь было спокойно. Еще бы. Морской воздух, умеренный климат, здоровое питание – все способствовало быстрому выздоровлению. И граф шел на поправку. По крайней мере, так считал главный врач больницы. Чех по национальности, он носил очки в круглой оправе, усики, подстриженные на манер французских фатов начала века. Кустистые брови и маленькие умные глаза довершали картину. Входя в палату к графу, главный врач неизменно исполнял немой пассаж, заключавшийся в передаче неописуемого восхищения и удивления прогрессом в состоянии больного.

- Вы помолодели лет на двадцать. Боже, да вы, голубчик, никак решили атлетом стать. Какой цвет лица!!! А, что скажите? Ваша двоюродная сестрица вас не узнает, когда вы отсюда выйдите. Да и она, как мне сообщили, намного свежее и бодрее, чем на газетных снимках. Процесс помните? Да, потрепали вас газетчики. Но сейчас все позади. А впереди светлая чистая дорога к исцелению. Не так ли?

Граф со всем соглашался. Он немного поправился. Щеки его порозовели. Несомненно, лечение шло ему на пользу. К тому же, небольшие прогулки по берегу залива до обеда и перед сном способствовали успокоению нервов и очистке легких. Он бросил курить и, несмотря на непрерывные позывы достать сигарету, был рад, что здесь ему таки это удается. Он набрал в местной библиотеке множество книг и почти все время проводил за их чтением. Держался он очень замкнуто и даже с высокомерием. Он ни с кем не общался. Кроме одного человека. Его звали Филипп. Он был родом из Франции. Никто не понимал, что могло их связывать, высокородного интеллектуала и комика из заштатного кафе, не брезговавшего мелкими кражами по палатам. Это был неопрятный толстый коротышка, все время небритый, с завитками сальных волос по бокам черепа и лоснящейся лысиной посередине. Он был одним из двух комиков, выступавших на разогреве публики в кафе на 16-ой улице, почти на самых задворках города. Дальше были только пустыри и тоскливые ряды новостроек. А после их реприз на сцену выходил молодой пианист.

Когда они сидели вместе, на скамейке перед фасадом больницы, в палате на кровати, казалось, что им очень весело. Они непрерывно хохотали, сгибались пополам, вскакивали и хлопали друг друга по плечу. Однако, когда они были порознь, их лица удлинялись и они печально следовали вместе с остальными. Комик попал сюда, как он сам считал, по чистой случайности. В тот вечер он решил одеться для выступления поэлегантнее. Он надел розовый хлопковый костюм и фетровую шляпу. Также он где-то откопал трость с набалдашником в виде головы льва. Он даже побрился и весь лоснился от кольдкрема. Он был в ударе, а его напарник – длинный Луи – тоже не давал маху. К несчастью, в зале оказалась юная кассирша Соня, которая не раз видела господина в розовом костюме у витрин своего магазина, после чего пропадали то шоколадка, то бутылка вина, а то и целый блок дорогих сигарет, за что расплачивалась Соня, причем, из своего кармана. Она тихо покинула место и вернулась с двумя полицейскими, которые благополучно сняли комика со сцены и довольно неучтиво попросили следовать с ними. Когда наряд добрался до квартирки Филиппа, которую он снимал в одной из многоэтажек на окраине, они обнаружили там залежи шоколада и сигарет, как это ни прискорбно, тех же марок, что продавались в злосчастном магазине. Улики были косвенные, но их было предостаточно, и Филиппа решили отдать под принудительное лечение. От клептомании. Судебная система была гуманна.    

- Ваше Высочество, время принимать лекарство, - и над графом нависло идеально чистое, мраморное лицо сестры. Овечий взгляд, вытянутый нос – да она просто красавица. О контингенте исправительных лечебниц в Гетинде ходили легенды.

Графу было приятно. Он оторвался от книги и качнулся всем телом на кушетке.

- Вы просто ангел, дорогая Дора.

- Что вы, я не такая невинная, - мило улыбнулась сестра и вышла из палаты, усердно молотя по полу каблуками.

Граф запил одну из таблеток стаканом воды. Он уже потянулся к очкам, как в дверь, заговорщески подмигивая, просунул взъерошенную по бокам голову Филипп.

- Ничего малышка, а? – за головой показалось и нескладное тело в полосатой пижаме. Он, вертя в воздухе ладонью правой руки, что должно было видимо обозначать неприличный жест восхищения, приближался к кровати графа. Граф со вздохом отложил очки и уставился на частого гостя несколько недоброжелательно.

- Выглядим сегодня отменно. А что это мы читаем?  Бодлер. Неплохо, неплохо, - Филипп прищелкивал язычком в знак одобрения.

- Знаете, граф. А я тоже пошел на поправку, - и он, хитро подмигнув, достал из кармана пижамы ланцет – Видите, как мало. Позаимствовал у доктора сегодня.

Последняя фраза позабавила графа и он кисло улыбнулся. Но вскоре от натянутости не осталось и следа.

- А знаете, граф. К нам на днях зайдет Луи. Вот позабавимся. Он всегда носит бумажник в кармане пиджака. А отсюда не так близко идти пешком, даже если у тебя такие ходули - и Филипп закатился от смеха. Граф тоже бил себя по ляжке, заходясь в глумливых судорогах.

- Вам, граф, очень идет ваш новый костюм. Последняя эксклюзивная модель от Гучи, надеюсь? Особенно ночной колпак впечатляет. И сестрички тут ничего. А я думал, меня в тюрьму сажают,- и снова оба завизжали и задергались в бесшумных коллапсах.

Так они и проводили время. Реплика за репликой толстого клептомана, и последующие за ними судорожные дерганья головой обоих. Граф обычно ничего не говорил. Он только смеялся.

Однажды у графа пропал перстень с очень дорогим камнем в оправе. Но и тут он не проронил ни слова. Он только все непосредственней трясся от смеха под аккомпанемент острот новоявленного друга. Пациенты больницы с недоверием и подозрением оглядывали веселящуюся от души, отгородившуюся от остальных, жизнерадостную парочку. Но после того, как в тумбочке Филиппа был обнаружен пропавший бюстгальтер одной из сестер, к нему пришлось применить сеанс терапии электрическим током. После этого он стал иногда заикаться и уже не так часто захаживал к графу. Они уже не так отрывались на двоих. Хотя посиделки продолжались, но уже не в таком экстазе.

Графу была прописана усиленная программ приема лекарственных препаратов, после двух дней которой он уже не мог без посторонней помощи подняться с постели. Он отбивался как мог, но сестры, оказавшиеся довольно сильными, скрутив его руки насильно всыпали ему назначенные дозы. Раскрыв неподдающийся рот цепкими стальными пальцами. Их строгие, идеальные, иссиня белые лица смотрели на двоих, отбившихся от массы, все более враждебно и неприязненно. С застывшей на лицевых мускулах доброжелательной улыбкой стюардесс. Наконец, когда целый день Филиппа не было, граф стал нервничать. Что-то происходило, но у него не было сил подняться.

На следующий день аккуратно одетая, вся светящаяся здоровьем и красотой, медсестра принесла графу его перстень. На молчаливый вопрос в глазах, она ответила, что его нашли под подушкой Филиппа, а его самого направили в другое отделение лечебницы, с более строгим надзором. Граф опустил вниз голову, вечером он плакал, пытаясь перевернуть неподдающуюся страницу.

Шел сильный дождь, когда в палату графа служащий принес конверт с письмом от графини Доличетти. Вскрыв конверт, отдавая этому последние силы, граф обнаружил следующее послание. “Дорогой кузен. Неделя  еще в пути. Луи поможет с гардеробом. Жди меня. Тот, кто принесет письмо, очень любезен и будет полезен. Обрати внимание. Я уже совсем здорова. Жду не дождусь встречи. Филипп в курсе. Чао.”.

Тем молодым пианистом, перед выходом которого веселили зрителя Филипп и Луи, был Лучанцо. 

Томительное ожидание счастья.

 

Магда была завалена работой. Мало того, что без идейных вдохновителей, засаженных в принудительные лечебницы,  на нее легла почти вся ответственность за составление агитационных посланий и статей, так как Элли сейчас была в основном занята на фотосессиях и деловых встречах. Кроме того, ей дали большой заказ на макетирование и дизайн новой книги. Приходя домой, она буквально валилась с ног от усталости. А тут еще составление этих прокламаций… Иногда заходила Элли. И они вместе пили кофе на кухне, или ходили в кофейню за углом. Элли всегда привносила с собой сумбур и хаотичность. Магда уже потеряла надежду уследить за коловращением поклонников и поклонниц своей экстравагантной подруги.

Давно уже не было никаких известий от Карлуччи. По вечерам она иногда ждала, что зазвонит телефон и в трубке раздастся знакомый глухой голос. Телефон звонил, но голос был всегда другой. Осталось ощущение незаконченности. Те черные точки на фоне желтого диска иногда возникали в памяти.

И сегодня вечером, только вымыв и просушив короткие волосы, Магда завалилась на диван и включила телевизионный фон. Показывали новости. Что-то неуловимое заставило Магду внимательнее вглядеться в плоский экран. В кадре вырисовывался вечерний берег залива, колышущиеся темные ветки, синеватый песок. Журналистка, вперив пустой взгляд в зрителя, о чем-то энергично вещала. Затем показали здание в сумерках, напоминающее средних размеров ферму. На табличке-указателе камера четко зафиксировала “Исправительная лечебница Гетинде”. Ах вот оно что. Место заключения. Вот камера входит внутрь помещения. Она движется по длинному коридору. Журналистка идет впереди. Ее челюсти в непрерывном движении выплескивают фразу за фразой. По стенке камера выхватывает испуганных, таращихся на группу, больных в смешных колпаках. Но вот камера останавливается перед дверью в палату. Дверь распахивается и навстречу зрителю выплывает счастливое лицо графини Доличетти. Она приглашает телевизионную группу внутрь и, жестикулируя, знакомит их с обстановкой. Магда начинает вслушиваться. Из-за позднего времени съемок все фигуры и лица кажутся рельефно выписанными  резкими фиолетовыми тенями.

- …мое пребывание здесь подойдет к концу. Мои адвокаты ведут усиленную работу по подаче аппеляции. Я не намеренна здесь надолго оставаться. Что касается слухов о моих заигрываниях с медсестрами, то это мало того, что не имеет под собой никаких реальных оснований, но и никого не касается, так как право на личную жизнь охраняется законом. И я могу привлечь к судебной ответственности некоторых недобросовестных писак.

- Как вы приняли известие об ухудшении состояния здоровья вашего кузена, несмотря на все старания медицинских работников, в отделении А?

- Я очень волнуюсь по поводу его здоровья. В последнее время он начал сдавать. А тут еще эта нервотрепка со следствием. Но я верю в его энергию. Он опять выкарабкается. Я очень жду этого.

- Как вы относитесь к переводу комика Филиппа, очень близко сошедшегося с графом во время пребывания в отделении А, в отделение C с наиболее строгим надзором?

- Туда ему и дорога, неисправимому воришке и прелюбодею.

- Однако… А как вы думаете, кто сможет заменить вас и графа временно в управлении деятельностью Движения?

- Никто. Но мы скоро вернемся, - графиня выпрямилась,- Осталось совсем немного. Я томительно ожидаю этого дня. Неделя еще в пути.

Дальше журналистка еще некоторое время описывала подоплеку дела. На экране всплывали кадры из судебных разбирательств, где небритый осунувшийся граф молча шевелил губами, опустив голову, сидя на скамейке для подсудимых. Или высоко поднятую гордую голову графини, выслушивающей приговор. Промелькнула фотографии и парочки комиков с длинным несуразным Луи и что-то ему доказывающему, запрокинув голову, Филиппом. Затем еще фото, где Филипп выглядит очень напуганным. Лысина все также блестит, пучки волос по бокам, но в глазах отчаянье. Видимо, это один из последних его снимков из нового места пребывания.

Магда вышла на кухню и налила себе кофе. Движение потеряло многих соратников в связи с ухудшением репутации главы организации. Однако Джорджитто удалось удержать многих финансовых подпитчиков. Когда она вернулась к телевизору уже передавали шоу с огромным количеством хохочущей публики. Фактически, Джорджитто сейчас занимал и полностью осуществлял функции графа. Но Элли не могла полностью заменить графиню. Чтобы вести переговоры с политическими бонзами нужна была зрелость и опытность, которых ей не хватало. Что-то заставило Магду еще раз прокрутить назад репортаж. Какое-то сочетание слов, на которое она вначале не обратила внимания. Ах да. Побег. При перевозке в новое отделение лечебницы Филипп бежал, воспользовавшись гипнозом. Он, начав с партии в “фараона”, как сообщалось в сухой сводке, к концу путешествия смог загипнотизировать охранников. Один из них, совсем еще мальчишка, сам открыл ему дверь бронированного автобуса и попросил остановить машину. Когда через несколько минут приказа продолжать путь не последовало, удивленный водитель обнаружил за открытой пуленепробиваемой дверью четырех полицейских в полуобморочном состоянии с закатившимися под верхнее небо белыми белками глаз. К несчастью, карьера полицейского того незадачливого парнишки на этом трагически оборвалась.

Так-так. Видимо, что-то готовится. Графиня как всегда нашла выход. Видимо, это она и организовала перевод Филиппа в другое отделение. Еще один солдат в нашей армии. И неплохой. Магда взяла сигарету. Классическое сочетание. Однако нужно было вернуться к нетерпящим отлагательств насущным делам. Подергивающий зеленым монитор на столе. Памфлет с изложением основных целей организации. Магда продолжила начатый документ. “…необходима остановка. Передышка. Финальная точка. Мы запыхались в беге. В борьбе со скоротечностью времени может быть использована фиксация субъективных ценностей. Также медленное движение к взращенным внутри, нелепым целям. Время останавливается там, где твое эстетическое чувство красоты наиболее сильно проявляет себя в стремлении к отстаиванию. Останься один со своими излюбленными канонами. Осуждаемый и непонятый почти всеми. Кроме одного. Того, с кем ты будешь смеяться”.

Заготовка была написана графом на клочке бумаги еще при самом зарождении Движения. Она уже давно лежала и томилась в ожидании в пыльной стопке бумаг. Магде было поручено отредактировать и привести ее к единому стилю. Закончив документ, Магда облегченно вздохнула. Зазвонил телефон. Магда уныло поплелась к аппарату. От неожиданности она чуть не выронила сигарету из рук. В трубке, заглушаемый то и дело шумами проезжающих машин и гулом улицы, фальцетом заливался голос Филиппа.

- … конечно знаете. Неделя еще в пути. Есть важная информация от графини Доличетти. Времени мало. Буду через час.

Неделя еще в пути – так сейчас они опознавали друг друга. 

Филипп появился через положенный промежуток в дверях квартиры. На нем были какие-то давно вышедшие из моды юношеские джинсы, такая же куртка и футболка. Его брюшко нагло выпирало над ремнем с огромной бляхой. Он постоянно вытирал грязным платком пот со лба и пористых щек. Таинственно шаря глазами позади себя, он юркнул в квартирку и захлопнул за собой дверь.

- Пришлось под хиппи заделаться. Розовый костюм больше никогда не надену. А так, сливаюсь с толпой, толкачи мне товар предлагают.

- Да, а мне кажется ночной колпак вам больше шел.

- Ты бы посмотрела на графа, когда он на себе эту пижаму перед зеркалом поправлял. Просто звезда светского раута, ни дать ни взять.

- Что это графиня к вам так не благоволит. Назвала вас старым воришкой – Магда, казалось, спрашивала только из вежливости. Она смотрела себе под ноги без особого интереса.

- О, она хитрит. Это все для отвода глаз. На самом деле она ко мне не равнодушна. Настолько, что даже вытащила меня из этого концлагеря.

- Да вы просто сердцеед какой-то. Наверное, и кассирша Соня была от вас без ума? И упрятала вас в лечебницу от безответной любви?

- А как ты догадалась? Осторожно со мной. Я могу и воспламениться. И тогда ты тоже сгоришь в огне страсти.

- Боже, как страшно. Ладно, выкладывайте, что там графиня задумала.

Они перешли к дивану и, понизив голос, стали обсуждать план графини. Их задача состояла в подготовке машины на окраине города для перевозки в ней графа и графини. До города их довезут все в том же бронированном автобусе. Графиня, действуя нагло, смогла кого подкупить, а кого и соблазнить. В результате, четыре человека охраны, водитель автобуса оказались на ее стороне. Немалую роль сыграло и то, что она завладела сердцем молодой сестрички. Та, желая графиню все больше и больше, пообещала сделать для нее все, что угодно. Она и свела ее с водителем и охраной автобуса. Сцена гипноза заштатного комика была тщательно отрепетирована до его перевозки в новое отделение. Однако сам перевод был инициирован руководством лечебницы без какого-либо вмешательства со стороны графини. Просто так счастливо совпали обстоятельства. И теперь все уже было подготовлено. Охранники получали довольно большие деньги, чтобы не беспокоиться о куске хлеба по крайней мере ближайший год. Водитель автобуса получал еще и тело молодой сестрички, которая давно уже обитала в его ночных мечтах. Все удачно складывалось. Операция должна была быть проведена через пять дней.

- Только бы успеть, пока они до конца не закормили графа этими пилюлями. Когда я последний раз его видел, он смеялся одними глазами.

Но на этот раз звезды благоприятствовали этим глупым людишкам, метущимся из угла в угол.

Родители Карлуччи.

 

В этот день родители Карлуччи пришли раньше обычного. Причины объективные. Они работали инженерами в крупной корпорации по производству материалов для мебели, соответствующей новым требованиям в дизайне и технологии. С потерей некоторой доли рынка в связи с ростом экспорта шведских технологий корпорация вынуждена была пойти на сокращение. Естественно, иммигранты и различные не защищенные дипломами и образованием индивиды попали в число увольняемых в первую очередь. Карлуччи же, распускавший слухи о вхождении своей семьи в “некие круги”, вовсе не стремился этим повысить свой авторитет в глазах окружающих. Просто он стремился раскрасить скромную реальность яркими красками. Жизнь его и его родителей была серой, скучной, а он совсем не  хотел с этим соглашаться. В нем было очень развито воображение. Но постоянная привычка к самоанализу не давала ему полностью проявиться и выразить себя. Поэтому, он все больше уходил в себя, перестал общаться с привычным кругом знакомых. Его очень тяготила нищета, в которую его семья неожиданно была повержена.

Карлуччи противопоставлял своим желаниям упрямые доводы рассудка. Карлуччи был упорным, и это, возможно, шло ему во вред. Поэтому он долгое время и посещал боксерскую секцию. Он был борцом. Но иногда лучше отступить. В этом извечный компромисс: что лучше, бороться, хотя в этом и мало смысла, или свернуть с прямой дороги, уступить своим слабостям, и, может, тогда добиться много большего. Эта борьба происходит в нас каждую минуту, от нее никуда не деться. Лучанцо почти всегда уступал: слабостям своего характера, своим желанием, чужой воле. К чему это может привести можно легко догадаться.

В этот деньродители Карлуччи почувствовали, что теряют почву под ногами, что они по существу изгои. Это вылилось во взаимные обвинения.

- Не кричи на меня. Я приехал сюда, дальше ты и так знаешь - вкалывал простым программистом, потом попал в эту корпорацию. И тебя устроил на работу тоже я. Я не виноват, что жизнь так повернулась. Я достоин большего. Какие надежды я подавал в школе,  в институте, и что теперь. Выброшен на улицу – защищался от нападок отец Карлуччи.

- Ты должен был быть тверже, должен был бороться за это место. Ты просто привык всегда сдаваться. Тебя все время все обходили по службе, еще там, а ты и слова не мог вымолвить. Ну вот пожалуйста, и результат.

Скучные обыденные конвульсии перед страхом потерять средства к существованию. Такие люди и уезжают в другую страну только, чтобы жить как им кажется лучше, то есть иметь побольше комфорта и еды. Они видны насквозь с их подергиванием щупалец и усиков. И отношение к ним соответствующее. Карлуччи не очень повезло с родителями. Но он и чувствовал себя с ними немного отстраненным. Бокс был для него небольшим проблеском, надеждой как-то уйти от тих тяжелых рассудочных людей с их вечным недовольством жизнью. То им не так, это не так, надев колодки, они так и тащатся в них, ничего в них не вызывает удивления, они никогда не забывают улиц. Надев очки, они читают книги в метро или увозят детей на пикник в субботу с собакой. Ну уж нет, Карлуччи и так казалось, что у него слишком никий лоб. По сравнению с Лучанцо хотя бы. Хотя кожа чистая – девушки все-таки к нему льнули.

И так без конца. Карлуччи слышал это снова и снова за дверью на кухню. Но постепенно главная тема, претерпевая множество стандартных вариаций, уходила на убыль. Все-таки они по-настоящему друг друга любили.

- Ну ладно, дорогая. Давай закончим этот бессмысленный разговор. Все наладится. Я найду новую работу, с моими-то знаниями и способностями. Ха-ха. И вообще, что у нас сегодня на ужин? Давай сделаем что-нибудь особенное.

- Может ты тогда вынесешь мусор и начистишь картошки. В честь праздника, так сказать. А потом разопьем бутылочку вина. Как никак у нас теперь что-то вроде долгосрочного отпуска. 

Послышались смех и беготня, потом шепот, а потом стало совсем тихо. Все-таки, не смотря ни на что, они были счастливы. Еще когда они познакомились, будучи студентами одного института. И дальше, работа инженером, а она - вначале на дому с ребенком. Но Карлуччи не был счастлив. Перспектива оказаться без карманных денег совсем его не прельщала. Вот тут и раздался громоподобный телефонный звонок.

- Привет, ну как дела? Узнал меня?   

Магда и ее путь навстречу судьбе.

 

О, каштановая холодная леди, пришло время возвестить о тебе. Твой грустный взгляд и свинцовая непроницаемость. А потом легкий кивок головы. Твоя непримиримость и ранимость. Вспышки радости и заботы. Я буду твоей собакой. Я буду лежать у твоих ног. Снова и снова. Ты была потеряна в дебрях самосознания. Но ты всегда находила выход. И тогда, когда озверевшие пули, казалось, разрывали воздух вокруг. Позволь мне сделать что-нибудь для тебя. Не знаю, что на меня находит. Наверное, твои немного полноватые руки все еще гладят мои взъерошенные волосы. Но я улыбался тебе, я шутил, чтобы скрыть отчаяние. О, каштановая холодная леди. Гвоздь программы, вечный вызов, с кучей поклонников вокруг. Высокая как баскетболистка. Прошедшая через огонь и воду. И медные трубы. Я буду жадно ловить каждое твое слово, когда тебя нет рядом. Ты боялась боли и резала руки. Это на тебя похоже. Новая слабость и новый порез. Ты хотела всегда быть сильной. Надеюсь, ты перешагнешь через меня.

Лежа в перекореженной, изрешеченной пулями, машине. Истекающая кровью, она вспоминала. Разные пласты памяти смешались. Ей становилось все легче. А может она представляла то, чего никогда и не было в реальной жизни. Над ней склонились синеватые лица Лучанцо и графини. Вел машину Филипп. Они попали в жуткий переплет. Все получилось не так, как было задумано. Кто-то их подставил. Их явно приняли за кого-то другого. Черные маски, бронежилеты, спецназ. Они не тянули на террористов или распространителей наркотиков. Что же произошло? Предательство.

Сегодня она надела свое лучшее платье в красно-коричневую клетку. Это было давно. Боль пульсировала, но сквозь пелену она возвращалась в то девственное время. В довершении гардероба она водрузила на голову шляпку с сиреневатым шарфом вокруг тульи. Это был ее первый отпуск на первом месте работы. Как никак сегодня был ее праздник. А как же, после непрерывной работы машинисткой почти полтора года, она получила отпуск на целых две недели. И это был первый день в веренице радости и свободы. Так ей представлялось. А что, ее дела шли совсем неплохо. Она жила в центре города, в большой двухкомнатной квартире, вместе с матерью, вечно пропадающей на гастролях балетной труппы. В результате, она привыкла к одиночеству. Приличная работа с приличным достатком. Ей не нужно было бояться промышленных кризисов, так как у нее был спокойный характер, хорошие манеры и необходимые навыки. Тогда она делала иногда пробежки по утрам, много читала, но оставалась в принципе одинокой.

Она вертелась перед зеркалом, поправляя поля шляпки то на один, то на другой бок, стараясь придать своему лицу выражение подлинной испорченности и божественного распутства. В этот день она приобщится к Движению. Но это все впереди. И кружащееся танго с графом, и Карлуччи у стеклянных стен клуба. Но они уже встречались и до этого. В городском саду на скамейке под гирляндами, в один из навязываемых общественных празднеств.

А сейчас, надо сказать, шляпка ей очень шла. Она отбрасывала как раз необходимую тень, которая намекала на таинственный разрез глаз и скрывала немного тяжеловатую нижнюю часть лица. “Какая же ты красивая, Магда”- прошептала она отражению и ее руки привычным жестом потянулись вниз к бедрам. Высокая как баскетболистка, немного нескладная, с полноватыми руками, с веснушками, с умными распахнутыми миру глазами, дочь балерины и ученой крысы, она стояла перед зеркалом, вызывающе выставив ногу вперед. Ее рот приоткрылся, бледные щеки зарделись, когда раздался звонок в дверь. “Почему же этого никто не замечает?”. Может  просто это не твое место и не твое время. Может твое место среди лебедей. Может ты потеряла и не можешь найти свою родину. Доверься мне. Я проведу тебя. Магда пошла открывать дверь.

“Кто там?”. “Это Джованни, сосед сверху, откройте пожалуйста”. На пороге возник человек средних лет и среднего роста. Почти старик. Он всю жизнь проработал на стройке, а потом травма плеча, полученная еще в молодости, все больше давала о себе знать и вынудила его выйти на пенсию. “Вы будете заказывать новые щеколды и жетоны на двери?”. Он не мог успокоиться и занимался тем, что постоянно что-то проворачивал на пару со своим братом по разным ремонтным и коммуникационным услугам. Естественно, это был его маленький бизнес и он кое-что имел с него. “Я еще не решила” – скромно промолвила Магда. Она была почти на две головы выше Джованни. И между ними ничего не могло бы быть. Даже в страшном сне. Магда была слишком прилична, а Джованни слишком труслив и совсем не в ее вкусе. Ко всякой другой девушке Джованни, не задумываясь, хоть раз да и поприставал бы. Но эта… Даже трудно сказать, какая-то стена и робость, как перед человеком из другого мира. “Хорошо, когда надумаете, сообщите мне”. “Хорошо, Джованни” – и она закрыла за ним дверь. “Вот что…” – Джованни поднимался по лестнице и хотел, но даже не мог ругаться. Никогда не понимал он этой девушки, живет одна, никого не водит, живет тихо как мышь.

Пора идти на улицу, прогуляться, посидеть в кафе – решила Магда. Погода стояла хорошая, не отличная, но и такая сойдет. Дул ледяной ветер, было начало весны, люди еще ходили в зимней одежде. Но светило солнце, грязь липла к ногам, птичий гомон заглушал уличный шум. Магда спустилась по ступенькам и вышла на залитую солнцем улицу. В луже Магда увидела отражение своей ноги, бедер, плеч, и где-то вверху покачивалась шляпка. Она улыбнулась сама себе и юной упругой походкой свернула за угол.

Там сразу ударил сильный ветер и чуть не сбил ее с ног. Тошнота подкатила к горлу. Унылое почти безлюдное место с торчащими кранами вдали. Сор, окурки сметались по тротуару. Кто-то ждал транспорт, арабы шли на стройку. Мгновенно потерялось то волшебное мгновение у зеркала дома. Но Магда продолжала путь. Она знала, стоит пересечь этот пустырь, и дальше потоки дорогих машин, гомон толпы и внимательные взгляды, дальше жизнь с ее показными ценностями.

Лежа в перекореженной, изрешеченной пулями, машине. Истекающая кровью, она вспоминала. Разные пласты памяти смешались. Одна пуля прошла навылет, вырвав кусок кожи и мяса у основания шеи. Другая застряла в предплечьи, чуть повыше локтя. Казалось, руки нет. Она ее не чувствовала. Все сидение было залито кровью. Филипп вел на предельной скорости, весь обливающийся потом, чумазый и с взъерошенными крылышками волос у висков. Все, что она видела перед собой, были синие безжизненные лица Лучанцо и графини, склонившиеся над ней.

Уговор.

 

Удар в сердце и поворот клинка внутри. Чтобы было больнее. Вот и проверочка. 

- Какое сегодня число? Отвечай же.

- Сегодня 22 апреля, и что? – Карлуччи был несколько сбит с толку началом разговора. 

- Сегодня ровно год, как наши встречи перестали быть только дружескими.

- Разве? Не может быть.

- А, купился. Повелся, повелся, я знаю. Ровно 10 месяцев и три дня, если быть точным, - и она расхохоталась в трубку.

- И вообще с тебя цветы и конфеты. Я все устроила. Эти два придурка от меня без ума. Старый пень тоже был бы не против, я думаю, да силенок уже нет. В общем так, через неделю, в этот же день подъезжай на грузовике и заберем часики. Буду ждать в 2 часа ночи.

- Я не смогу, Элли. Мы с Лучанцо выросли в одном дворе. Это просто предательство.

- Если бы ты знал, что Лучанцо о тебе рассказывал, как тебя называл, ты бы так не говорил. Ты же утверждал, что на все для меня готов.

- Нет, нет и нет. Я никогда не соглашусь.

Шорох стай птиц приближался все ближе. Кровь била в висок. Они хлопали своими крыльями и тревога все усиливалась. Галдение, воркование, карканье заполнили все пространство в мозгу, сливаясь в яркие вспышки фраз.

- Солнышко, - нашептывал голос с того конца Вселенной, - мы будем так счастливы, у нас еще все впереди. Тебе нужно будет только сделать над собой маленькое усилие. И все.

“Теперь тебе нужно держаться. Уйти в небытие. Только так ты сможешь снова обрести свободу. Вначале будет очень больно. Но ты должен выдержать. И тогда, в один из тех обычных  дней, ты снова станешь счастлив”. Так уговаривал себя Карлуччи.

- Ладно, шучу я. Не нужно нам ничего. Я счастлива с Лучанцо и люблю его, ясно тебе, остолоп. Так что, можешь забыть этот разговор, и вообще все, что между нами было. Да и было ли что-то? Может нам просто казалось. А на самом деле…

Время остановилось. Боль была настолько сильной, что мозг отказывался ее воспринимать. Но нельзя… Нельзя сдаться. Нужно зависеть только от себя! Даже природа тогда будет лежать у твоих ног. Невозмутимость голоса на том конце провода, его уверенность в своей власти. Но нет, тут ты не поддашься. Ты порвешь эту паутину. И снова сердце забьется в полную силу!

- Ну ладно, пока. Надеюсь, у тебя все будет хорошо.

Только сейчас боль дошла до нервных окончаний, ответственных за действия. Все-таки молчать было свыше человеческих сил.

- Как это пока? Подожди – Карлуччи не нашел ничего лучшего, как повторить эту фразу.

- Ну, давай еще раз. Давай. “То есть между нами все кончено?” – голос на том конце трубки дрожал одновременно от наслаждения и ощущения потери.

- Какой ты догадливый. Да, милый. Это последний наш разговор. The last.

Только одна мысль осталась. “Неужели я больше не увижу ее улыбки? Бессмысленное коловращение?”. Так всегда бывает. Но пройдя через потерю, ты обретешь много нового. Ты увидишь новые края отчаянья, на которых расцветает настоящее веселье. Ты найдешь свое последнее пристанище, за которое будешь держаться. Брось же всех! Останься один! И иди к своей земле.

Он долго смотрел на аппарат. Тело его не слушалось. “Надо взять себя в руки. Взять себя в руки”. Твердил он про себя снова и снова. “Боже, как тяжело”. Он не мог больше находиться в четырех стенах. Накинул куртку и бросился вон, на улицу. Только раствориться в толпе. Только не быть в одиночестве. Он быстро шел в толпе, спешащей по заведенному кругу. Его спортивная куртка выделялась на фоне плащей и свитеров. Вначале он стискивал кулаки в желании отмщения. Отомстить, любым способом. Но потом ему стало противно. Терять драгоценные капли жизни на бессмысленную борьбу. Ну нет. Когда на тебя во все глаза глядит ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. И стоит только сделать к нему шаг. Протянуть руку!

Он вышел на сверкающий огнями проспект Корсо. Уже темнело. В конечном счете, это не так уж и страшно - умереть и возродиться вновь. Только жалость по поблекшему, выброшенному на помойку, идеалу. Это был провал. Полный. Но это был и перелом в жизни Карлуччи. Кто не испытывал поражений. Но только они дают надежду на перерождение. Падайте же метеоритовым дождем на мою голову! Избавьте меня от жалости к себе! Разбейте меня. Я больше не хочу чувствовать. Достоинство и человечность во мне вопиет и ищет укрытия. К черту его! Ухватись за последнее, что у тебя осталось, за улыбку и смех отчаянья.

Только жестокость по-настоящему человечна.

Встреча с клерком.

 

Наконец Карлуччи, снедаемый недобрыми предчувствиями, решил согреться в одном из блещущих  теплыми отсветами огня кафе, коих в большом количестве раскинулось на протяжении всего Корсо. 

Зайдя внутрь через крутящуюся стеклянную дверь, он сразу ощутил сильный аромат дымящихся кофейных зерен и сигаретных смол. Карлуччи подошел к стойке. Девушка приветливо ему улыбнулась. На ней был бордовый фартук с вышитой эмблемой заведения. Он долго вытаскивал из кармана завалявшуюся мелочь. Пока девушки хихикали за пышущими паром агрегатами, Карлуччи оглядывал зал. Ничего нового. Все как обычно. Молодежь важно глотала молочные коктейли. Подающие надежды литераторы чинно затягивались обкуренными трубками.  

Он направился в соседний зал, где освещение было более приглушенным. Он стал искать свободный столик. Но таковых не оказалось. На этом можно было бы и закончить. Но я продолжу. Все, что он увидел, были белесые подрагивающие ресницы и белокурые волосы, подстриженные и взъерошенные. 

У вас не занято? – Карлуччи решил примоститься здесь, потому что вокруг в основном все столики были заняты.

Парень поднял тусклые глаза и покачал головой. Карлуччи грузно опустился на стул и стал рассматривать окружающую обстановку. Напротив него переливался зеленоватыми отливами аквариум, весь в желтых и красных мерцающих полосах. Он видел оживленно болтающую публику, клубы дыма, поднимающиеся к потолку. Здесь уже царил полумрак.

За соседним столиком новоиспеченный автор пытался втолковать рецензенту выгоды своего многолетнего труда. Он взбивал косматые пряди, перекладывал ногу на ногу, пускал дым, но, видимо, все было тщетно. Издатель его не понимал. Ему, видимо, даже становилось постепенно чуть жутко. Чуть поодаль бессмысленно щебетали, звонили, тарахтели и пыжились от важности. Тут Карлуччи неожиданно обнаружил, что с ним заговорили.

-Извините, конечно, это не мое дело, но мне кажется, что вы очень нервничаете. Не надо так убиваться. Это не стоит того – серые глаза смотрели спокойно и чуть насмешливо.

Карлуччи дернулся. Тут что-то произошло. Обращение к нему было таким неожиданным. И таким проникновенным. Все окружающее исчезло и слепило слабыми вспышками. И в это мгновение жизнь пронзила Карлуччи своими острыми лучами. Он был не один. Глаза человечества смотрели на него. Все вокруг завертелось. Небо и Земля взмыли в одном вихре. Мы выходим один на один. Поколение клерков, выступаем против скуки и уныния. Проезжая каждый день в переполненных электричках, плача от неудач, мы выходим на Большую дорогу. Карлуччи все понял по глазам.        

- Вы знаете, у меня тут есть небольшая доска для шахмат. Не хотите сыграть? -  молодой человек потянулся вниз и достал из-под стола доску с расставленными на ней фигурами. Фигуры стояли ровно, как будто были приклеены. Но они легко передвигались.

- Не откажусь – и Карлуччи от удовольствия поежился – На что играем?

- На кружку темного пива – ответил наглый юнец. Видимо, он имел все основания считать партию уже выигранной.

Свою игру парень часто перемежал немецкими восклицаниями в духе команд при отступлении или наступлении войск.

- Ворвартс, Ангрифф! – неиствовал  безумный клерк. Волосы его встали дыбом как после взрывной волны. Но вскоре его энтузиазм стал ослабевать. Все чаще мелькали восклицания вроде:

- Цурюк зихен! Вертейдиген.

Карлуччи очень волновало душевное состояние своего оппонента. Но вот его словесные излияния стали все реже. Положение становилось серьезным. Назревал мат.

Зеленый сумрак постепенно окутывал кафе. Только искусственный аквариум таинственно  фосфоресцировал водными флюидами.

Немец качнул головой и партия была кончена. Он поздравил Карлуччи с интересной игрой и держался с достоинством.   

- Ну что, вам теперь не так плохо, как раньше? Позвольте вам рассказать одну историю, в которой вы наверное найдете много совпадений со своими злоключениями?

- Ну что ж, заказывайте пиво, а я закажу вам, и я весь внимание – Карлуччи даже улыбнулся, что было для него не совсем свойственно.

Барменша игривым движением поставила кружки на стол и клерк начал свой рассказ.

- Я родился в глухой деревушке в Веймаре. Но отец у меня был архивариусом городской библиотеки, и я очень скоро начал познавать ее сокровища. Этому потворствовали и мой отец, и моя фантазия. Меня назвали Вольфгангом. И вы можете представить, как при моем длинном носе надо мной издевались одноклассники. Не проходило и дня, как кто-нибудь не намекнул мне проверить заряд пистолета, стать секундантом или попутчиком в Ад. Я возненавидел этого безумного старца с всклокоченными волосами. Этого примерного бюргера  с печальными глазами. Этого алкаша, пьющего вино ведрами. 

Но вот, казалось бы, мои мучения остались позади. Отец отправил меня в Йенский университет. Каждый день я походил мимо его бюста с пустыми глазницами, который во всех вселял неимоверный ужас. Я полюбил кино и ходил смотреть все фильмы подряд в местный кинотеатрик. Там я и познакомился с ней. 

Вы наверное никогда не видели как тает иней у нас в Западной Саксонии. Дак вот, она была похожа на чуть припорошенную снегом кромку льда на тротуаре. Она была очень современна и экстравагантна одновременно. Каштановое каре, широкие плечи, черный плащ с погонами, сзади ее могли принять за юношу. Она была лесбиянка. Я это понял, когда для меня уже не было пути назад. Но она надо мной не смеялась. О нет, совсем нет. 

Теперь мне уже никто не звонит. Но я с этим справлюсь. Вначале она просвещала меня. Водила на разные закрытые просмотры. Там я впервые увидел настоящее кино…   

Я терял интерес к учебе. Мир кино все больше манил меня. Тогда она училась на режиссерских курсах. Я помню… Помню ту вечеринку, когда она привела меня в ее компанию. Мы пили очень много… Извините, а вы не торопитесь?

- Нет, нет. Мне сейчас некуда идти – пролепетал Карлуччи. Рассказ начинал интересовать его.

Я помню как она разговаривала то с одним парнем, то с другим. Причем делала она это так, что казалось насквозь порочным. Когда она разговаривала, как-то странно щурила глаза и затягивалась. Потом она накинула свой черный плащ и мы ушли гулять по ночному городу. Да что я вам рассказываю, вы и сами все это прекрасно понимаете, как это бывает. Все началось скоро и довольно неожиданно для меня. Потом… Время быстро летело, я не верил своему счастью. И вот как-то раз у нас была условлена встреча. Помню, как я почти бежал, спотыкался. По пути я решил купить букетик. В цветочном магазине я выбрал георгины и дальше несся еще быстрее, расталкивая прохожих. Вот наконец и мигающие огни кафе, где она должна была меня ждать. Я пересек длинный проход меж столиков и приближался к затемненному углу. Она обычно забиралась в такие слабоосвещенные гроты. Но из темноты, вполоборота ко мне я увидел совсем незнакомую женскую улыбку…

Когда  я приблизился ближе, Клэр (так ее звали) встала ко мне навстречу. Она казалась очень возбужденной. Сидящая за столиком женщина насмешливо переводила взгляд на меня и на Клер. Ее представили. Я вежливо поклонился, пытаясь сколько мог скрыть раздражение и досаду. Подошел официант. Мне показалось, что он подмигнул Клэр и ее подруге, устроившихся рядом в нише. Я оказался как бы отделенным от них. Они там о чем-то шептались. Это было уже слишком. Они и не скрывали своей увлеченности друг другом. Эта рыжая бестия закидывала назад голову и скалилась, в то время как моя Клер украдкой и виновато то и дело поглядывала в мою сторону. Но несмотря на отчаянье, меня все больше охватывало какое-то ущербное возбуждение. Ее подруга, ее очень красивое, продолговатое лошадиное лицо, раскрытый в смехе огромный рот, легкое простенькое платье, задранное выше колен, и явное обожание, оказываемое моей возлюбленной этой двухметровой кобыле, смутили меня. Что-то странное, вызванное небольшой дозой алкоголя и откровенным бесстыдством, закружило меня в вихре противоречивых желаний. Я уже хотел было встать и откровенно протестовать, но я испугался выглядеть смешным. Через некоторое время я смутно различал сквозь туман алкоголя сплетенные пальцы в коротких вспышках.

Они ушли вскоре. Это была пощечина. Обыденная в своей очевидности, в которую нехотелось верить. Я остался сидеть, отупело всматриваясь в мерцание отражателей. Перед самым уходом Клэр посмотрела на меня виновато, словно извиняясь за ту пытку, что мне принесла. Пытку и наcлаждение. Я закрывал глаза и продолжал видеть их вытянутые шеи с набухшими жилами, соприкасающиеся в жадном порыве.

Пошел дождь. Мое большое сердце омывали струи. Я шел, а он все усиливался. Я просто хотел поделиться этим сердцем с кем-то. А его бросили в лужу. Я шел, а дождь все не переставал…

Глаза клерка потухли. Карлуччи внимательно наблюдал за собеседником. Клерк как-то весь съежился, как будто из шара выпустили воздух. Пауза длилась несколько минут. Наконец, Карлуччи решил нарушить молчание.

- А что было дальше?

- Казалось, небо оплакивало мое израненное сердце. Струи дождя падали на ночной трамвай, идущий к кольцу. Огни расплывались, от сигарил першило в горле, внезапные толчки из груди били меня и выбрасывали слезы. Снова и снова мир подходил к своему концу.    

Дальше было еще хуже. Я унижался, выпрашивал встречи, лежал у ее ног. А она все больше и больше времени проводила со своей новой подругой. Но тем сильнее я ее желал. Я подбирал объедки с чужого стола. Еле сводя коны с концами, я все-таки осыпал ее различными подарками. Я чувствовал, что она испытывает уже ко мне презрение, сменившее безразличие. И все бы это кончилось очень плохо, если бы не один случай. И не моя тяга к красоте.

Я шел один по вечерней улице. Витрины магазинов бесстыдно выставляли себя, высвечивая детали и скрывая во мраке половину. И тут я увидел его. Это платье, выставленное на всеобщее обозрение. Женщине оно бы было немного ниже колен. Чуть скошенное внизу, черное. Серебреная каемка обрамляла кромку подола и вырез в виде петли. Рукава, прикрывающие руки до запястий были прозрачные и с вышитым узором на одном рукаве выше локтя,  а на другом – ниже. Это были переплетающиеся стебли цветов. В нем было что-то польское. В этом платье. Аристократичное и вульгарное. С одного бока собирались складки и спадали, как театральные кулисы.  

Я подумал, как бы хорошо оно смотрелось на моей Клэр. И тут же одернул себя. Какая же она моя? Но мне так хотелось подарить его ей! В нем бы она была еще худее, еще изящнее, настоящая королевская лилия. И как бы она смотрелась в фойе на каком-нибудь спектакле, куда мы бы пошли вместе… На следующий день я пошел в этот магазин. Сердце бешено стучало, как будто я признавался в любви.  

 

Пражская кокетка, с темным каре

В обветшалых кафе

К тебе клеились все

 

Ты сама выбирала себе

Пару, парня или девку

Или сразу вдвойне

 

Звезды падали с неба в твои рукава

И позорно искрились

На час или два

 

Я бы и сам был не прочь

Прогуляться с тобой

Но я пил и следил

      Верный твой…

 

И вот я - счастливый обладатель. В магазине я сказал правду, хочу преподнести подарок своей девушке. Что ж тут необычного? Продавец, средних лет, с баками, многозначительно кивнул и стал складывать товар, затем опустил его в фирменный пакет и, видимо что-то пытаясь этим сказать, кивнул на прощание еще раза три. Я был на улице и вне себя от счастья. Завтра, я преподнесу его завтра… Шел первый снег.

Но на следующий день я не застал ее. И на следующий. А когда мы все-таки увиделись и я заикнулся о подарке, дескать, пойдем, у меня есть дома кое-что для тебя, она только улыбнулась. На этом все и закончилось. Если бы не это платье, я сошел бы с ума. По вечерам я доставал его из шкафа, отряхивал, гладил руками и вешал на дверцу шкафа. Я мог часами на него глядеть и это доставляло мне радость. Я знал, что может быть надену его на ту, которая будет того достойна. Осознание возможности подарить красоту, отдать ценное еще более ценному, вселяло в меня силы. Я даже иногда одевал его на себя. Нет, нет, не подумайте, что я хотел стать женщиной или еще что-нибудь в этом роде. Совсем напротив. Хотя, я думаю, в том было гедонистическое начало. Но не оно главное. А главное, что я представлял себе ту избранницу, которая наденет то платье, и физическое соединение меня и моей мечты невообразимо будоражило сознание. Я выставлял вперед ребра и думал, что это ребра той, будущей женщины. Я вытягивал шею и думал, что так будет поворачивать голову и она. Я выставлял вперед ногу и думал, что также будет обтягивать ткань ее бедра. И я смог выжить. Через несколько месяцев я действительно встретил женщину, вполне совпадающую с моим представлением. Это было в фойе театра, в который я от нечего делать зашел вечером. Шла комедия с флиртом, мне стало даже весело, но скорее от выпитого перед началом спектакля шампанского. И вот в антракте я столкнулся с моим платьем. Мне вначале так показалось, потому что на женщине было тоже черное платье с ассиметричным вырезом чуть длиннее колен. Я обомлел. Аскетичное лицо с темными кругами под глазами, в которых отражался ум и необычность. Не помню, что я тогда говорил, наверное, мы общались на одном, известном только нам, языке.

- Вот так, молодой человек. Не знаю, как вы отнесетесь к моему рассказу. Только, если вам сейчас плохо, помните, вы должны пройти этот путь. Наверное, каждый человек находит свое счастье, рано или поздно. Только не нужно отступать и принимать суррогат за истинное. Для истинного всегда приходится жертвовать собой.

Они расстались друзьями.    

Сладкая жизнь.

 

- Да оторвись же ты от своих рыбок! – в сумрак комнат ворвался словно ветер сладковатый привкус духов Элли.

Джитто оторвался от аквариума, к которому наклонился и что-то сыпал до прихода гостьи, и широко улыбнулся, разведя руки в стороны. Элли подкралась и стала прыгать.

- Поехали, поехали. Я порвала с ним!

- С кем, с Карлуччи или с тем, другим? Я уже запутался…

- С Карлуччи, со всеми. Мне хочется быть только с тобой. Поехали. На наше любимое место.

- Ну если ты так хочешь…

И вот они выезжают. Вокруг страшный визг и гвалт. Они вливаются в поток машин Корсо. Машина с откидным верхом, ярко-красная, она сразу выделяется. Они мчатся или жалко тащатся в общем круговороте. Еще холодный ветер, несущийся с берега. Схематические упрощенные пятна, выхватывающие лицо. Вот два пятна – это глаза, еще пятно – это нос. Джитто видел это в отражении зеркальца. Видел как колышутся волосы Элли, как чертики. Видел смазанную улыбку. Видел мочку уха. Он крутил руль, даже немного франтовато. На перекрестках – полицейские в белых перчатках, с пронзительными свистками. Крики по сторонам, разносчики газет. Обрывки фраз, оттаянная жестикуляция. Запахи лука с торговых лавок, неглубокой канализации, смешивались с жареными кофейными зернами. Холодный ветер трепал юбки и срывал листы газет с поддонов киосков. Они ехали, схематические каракули, две палки, скобка вниз как улыбка Элли, треугольник вниз как прическа Джитто, в дорогой машине, как отражение капиталистического мира. 

Им надоело ждать в очередной пробке, и они оставили машину у столба с указателем. Пройдя несколько шагов, они зашли под зеленый навес над столиками. Не успели они присесть, как к ним подбежал услужливый мальчишка. Кругом сновали с тупым упорством белые фартуки. Деньги достаются тяжело. Но зато как потом хорошо спится. Кто-то пьет по вечерам виски, а кто-то – чай. Но, поверьте, пить крепкий чай после трудового дня – то же не так-то плохо. “Что желаете? Что будете пить? Конечно, sir” – это у них неплохо получается. Все вертится вокруг. Цветы на столиках, солнечные блики из-под козырька, улыбки беспечности и отсутствия нужды.

Элли заказала холодный чай с лимоном и мороженое. Джитто – бифштекс и кока-коллу. Он проголодался. Некоторое время голова Джитто с прилизанными волосами была опущена, он отчаянно пережевывал. Элли веселило, как сильно выпирают и ходят в такт с челюстями уши ее друга. Он жадно пил и, то и дело, комкал и подносил ко рту салфетку. Элли то же не отставала. На них было любо-дорого смотреть. Мальчишки-кельнеры изредка шептались и обсуждали публику, стоя в тени. Но у них не особенно много на это оставалось времени между беготней по заказам от столика к столику. Они все старались выжить и только для вида и в силу привычки иногда прохаживались относительно посетителей. В основном же, они глубоко уважали и завидовали имущему классу, тем, кто может себе позволить в разгар дня нежиться под еще холодным солнцем за стаканом граппи. Целый день на ногах. Им приходилось спать не более шести часов. А еще необходимо было содержать в чистоте брюки и белую куртку. Но они не жаловались. Мир еще только приоткрывался.

После того, как Элли и Джитто насытились и каждая складка на Элли была разобрана по косточкам кельнерами, они решили двинуться к Площади Испании, где всегда обитало много знакомых. Элли запрыгнула на переднее сиденье. Скопление машин к этому времени рассосалось и они беспрепятственно добрались до открытой эспланады с огромными ступенями, ведущими к готической часовне. Как обычно, лестница к этому времени уже была вся покрыта туристами и зеваками. Объехав всю площадь по кругу, наши герои вторглись в очередное кафе, с бесчисленным количеством вынесенных на улицу крытых тентами столиков. Их восторгу не было предела. Они пробовали то и другое. Хохотали и кормили друг друга с рук. Пирожные, тортольетки – все шло в ход. Старая ратуша отсчитала положенные пять ударов. Пять часов! А они уже сыты, веселы и самое интересное еще впереди. Итак, они стали высматривать в толпе давнишних знакомых. Не может быть, чтобы никто не появился. Элли фыркала от недовольства. Ну где же они? Все те, кто так надоедают, когда их никто не ждет, и кого нет, когда есть время и деньги, чтобы повеселиться. Джорджитто тоже негодовал. Эти гордецы оставили их среди праздной публики, от которой становилось все тоскливее. Не возможно передать их радость, когда они все-таки приметили увальня Сэмми, протискивающегося между столиками. Он чуть ли не наступал на лакированные туфли. За ним двигалась в нахлобученной шляпке с огромными полями долговязая Магда. Элли отчаянно махала и вскакивала. Наконец, после неимоверных усилий, ей удалось привлечь внимание.

Подошел Сэмми. Магда казалась отстраненной. Она покраснела, как обычно, то ли от застенчивости, то ли от внутреннего здоровья. Она присела на стул и стала озираться вокруг. Сэмми тоже сел. Воцарилось молчание. Видимо, между ними что-то произошло. Элли вся навострилась, как испытанная сплетница. Надо их разговорить, решила она про себя.  

- Ну, где были, что видели? Что такие невеселые?

Молчание.

- Да так, гуляли. Хотели купить чаю в Бабингтоне, да там опять столпотворение – соизволила раскрыть рот Магда.

Она принимала скучающий вид, обводя взглядом всю площадь и говорливое сообщество.

Джитто предложил выпить английского чая с пирожными прямо здесь, не толкаясь среди вспотевших туристов. Он как всегда исполнял роль богатого дядюшки, которая ему даже очень нравилась. Подбежал официант средних лет с лысиной, но прямой и легкий. Джитто заказал два чайника. Между тем Сэмми описывал невыразимый вкус домашних печений, которыми его угощала бабушка на вечерних чаепитиях. Элли стало весело. Она только этого и ждала. “Однако, эта нескладушка стала пользоваться успехом. С каких это пор?” В ней нарастало чувство женского соперничества. Она ничего не могла с этим поделать. При этом она всем своим существом была открыта Магде. Она действительно сопереживала ей, и Магда ей действительно по-человечески нравилась.

- Ты эту шляпу на блошином рынке купила? – стала она допытывалась у Магды.

- Да, тут две улочки наискосок – Магда иногда бывала совершенно лишенной злости и чувства юмора.

- Бабушка добавляла всегда немного корицы, - не унимался Сэмми – Правда, на сахар тоже не скупилась. Но главное – это, как вы думаете что?...

Все затаили дыхание. Неужели…

Сэмми предложил идти смотреть салют в саду Пинчо по поводу открытия новой станции метро. Но Элли и Джитто уже жалели, что окрикнули друзей. Им захотелось остаться одним. Постепенно опускались сумерки.

- Ну, мы пойдем тогда – Магда всегда проявляла твердость. Сэмми еще колебался. Но видя, что они не ко двору, тоже поднялся. Они уходили между столиков, также как и пришли, высокая девица и отчаянно жестикулирующий юноша с большой головой.  

Как-то быстро зажглись фонари. Элли и Джитто молчали. Надо было куда-то двигаться, но они словно онемели.

Они шли по узким улочкам. Где-то вдали громыхали отзвуки фейерверка. Здесь же было пустынно, только иногда мелькали на балконах простыни или огоньки от зажженных сигарет. Некоторые высовывались и перекидывались словами с соседями напротив. Они уходили все дальше. По кривым изгибам и стокам вод. Элли иногда прыгала на одной ноге. А иногда они пинали друг другу камешек. Из-за поворота неожиданно выскочил торговец с огромной сумкой, набитой посудой, так, что Элли пришлось прижаться к стене. Получилось, что Джитто прикрыл ее. Двумя руками он уперся в стену. В полутьме Элли презрительно щурилась. Ноздри ее раздувались. “Ну, давай, давай же”. Еще немного. Но Джитто стало неприятно. Вся магия, вся феерия исчезнет, стоит ступить на унылую дорогу. Джитто схватил мочку уха. Элли засмеялась. Наверху раздался звонок телефона. И они пошли дальше. Так они вышли на Via Condotti. Перед самым пролетом они чуть не столкнулись с худым парнем. Он как раз заворачивал в узкий проулок. Элли в тени не разглядела лица, но ей показалось, что это Лучанцо. Он быстро исчез в сгустке темноты. Они влились в поток и их потащила дальше ошеломленная толпа.

Они смотрели по сторонам. Витрины ювелиров и портных переливались роскошью. Джитто ликовал. Он воскликнул:

- Обожаю манекены! Посмотри вокруг, сколько денег! А вокруг нищета и борьба за существование. Как я люблю тот мир!

- Да здравствуют деньги! – вторила ему Элли.

Звезды улыбались им. Все вокруг сверкало. Осколки стекла на мостовых, отсветы витрин, розовая кожа Элли.

Они завернули в кабачок. Здесь играли джаз с самого основания Рима. Похоже было, что честь выступать здесь переходило от отца к сыну. И сорок лет назад те же африканцы стучали в свои барабаны, потому что ничего другого делать не умели. Но это у них получалось.

Когда Элли и Джитто распахнули полог и направились к столикам, один из музыкантов очаровательно скалился. Он пел, действительно неплохо. Джитто почувствовал кураж. Он качался в темп. Элли толкнула его в спину, чтобы он не загораживал проход. Дым стоял настолько густой, что звуки вязли в нем. Это создавало дополнительное отражение, почти эхо. Они нашли свободный столик и грохнулись на стулья. Сразу же подоспел официант. Это был пухлый молодой человек с зализанными назад волосами. Щеки его отливали такой молочной белизной, что уже это одно могло поднять настроение. Здесь работал высший цвет официанства. Дальше был только ресторан в Савойе. Потому и этот молодой человек держал себя очень прямо и старался во всем угодить.

Сноп проектора выхватил овал прямо над столиком в центре зала. Это так подействовало на Джитто, что он взбудоражено подливал себе и Элли еще и еще шампанского. Теперь он не отрывал от нее глаз. Она сказала:

- Я так давно не пила шампанского. Я так давно нигде не была. Спасибо, что затащил меня сюда.

Джитто знал, что волшебство рассеется, стоит ему прикоснуться к ней. Но сейчас он пьянел все больше. Бряцанье и светящиеся круги по залу совсем свели его с ума. Он наполнялся как шар и готов был взлететь. Элли что-то кричала, Джитто просто качал в ответ головой с идиотской улыбкой, хотя ничего не слышал и не понимал. После одного из очередных бокалов шампанского Элли протянула руку и накрыла кисть Джорджитто. Джитто стало еще лучше. Он чуть ли не проглотил с вишней косточку. Он улыбался и красиво поглощал вишни одну за одной, элегантно выплевывая косточки.   

Элли подсела ближе. Теперь, чтобы Джитто что-нибудь расслышал, ей приходилось наклоняться к его уху. Все принимали их за влюбленных. И им это очень нравилось. Какая красивая пара. Иногда Элли слегка била ладонью Джитто по локтю. Несносный. Он еще шутит. Джитто трясся так, что его нос чуть ли не цеплялся за чашу с мороженым на столе. Но волшебство может рассеяться. Она сияла. Казалось, она вся осыпана дешевыми блестками. Певец на сцене, вытянув шею, отдавал себя, выводя тоненьким, часто фальшивящим, голосом песню о все том же вечере после дня, проведенного в борьбе за существование. Звучало смешно и честно. Многие выходили на площадку подвое и танцевали. Все одно и то же. И это никогда не кончится. Этот юноша, негр, со срывающимся голосом, с признаками взросления на лице, с пышной шевелюрой, в накрахмаленной розовой рубашке. Он знал, о чем поет. И несмотря ни на что, становилось тепло. Этот паренек, и его отец сзади, с саксом, они просто боролись за жизнь. Этот вечер, и следующий, они не знали, доживут ли до следующего. В их бедном грязно квартале их могли запросто прирезать этим утром за то, что они не так посмотрят или посмотрят не на то, что можно. Но все равно, им было весело. Потому что это была песня, роднящая их с миром.

Элли пригласил какой-то фланер с огромным цветастым галстуком. Она согласилась. У парня была улыбка до ушей. Она танцевала и кидала Джитто издевательские взгляды. Тот старался, как мог, делать вид, что это его нисколько не беспокоит. Он играл роль эдакого богатого папаши. Но это почти было правдой. Он действительно нисколько не ревновал. И действительно был рад повыбрасывать немного денег на ветер. Она украдкой посматривала на него из-под челки, а он из-под прикрывающей глаза руки. Парень с галстуком чуть не разорвал рот, пытаясь быть особенно милым. Он спросил, как ее зовут, и все такое, но Элли сказала, что она Элли и окончила школу. После этого разговор захлебнулся. А жаль. У парня действительно был модный галстук. Когда парень в галстуке так беззащитно улыбался, а из-за откинутой челки почти не было видно глаз Элли, и она почти положила голову на его плечо, Джитто почувствовал нечто вроде жалости к себе.

Блюз закончился. Элли вернулась на свое место. Площадка опустела. Они не хотели, чтобы тот вечер заканчивался. “Да здравствуют деньги! Да здравствует борьба за существование!”. Их крик гулко разносился по пустынным утренним проулкам. В воздухе стоял конденсат.

Завтра будет новый день, полный забот и борьбы. После выпитого шампанского хорошо спалось и голова наутро была ясной.               

И только…

 

Идя по бесконечным улицам. Шаг за шагом. Всматриваясь сквозь соленую пелену в настороженные лица. Спотыкаясь о чужие ноги.

И только несколько обрывков фраз

И только вечерний свет фонарей

И только твоя неожиданная улыбка

Озаряющая лицо

Остались от тех мгновений.

 

И только полупустой троллейбус

Отражающийся фиолетовой полосой

И только твоя полуусмешка

И победительная уверенность

Растопчут мелочность времени.

 

И только несколько строк

Написанных тобой для меня

И только моя сломленная уверенность

И предвиденье провала

Отражаются теперь в моих глазах.

 

И только бесшабашная радость

Любой вечеринки с тобой

И только меняющийся на глазах мир

Превращающийся в праздник

Заставляют меня верить в лучшее.

 

И только пустая дорожка в лужах

По которой я пробегаю утром

И только пустой трамвай

Ведущий в никуда

Принадлежат мне.

Cегодня и всегда.

 

Петляя по лабиринту улиц. Видя фиолетовые отражения в лужах. С соленой пеленой перед глазами.

Нет больше сил. Все старое умерло. Сделай шаг к людям и улыбнись им. Даже если они тебя презирают.

Положение обязывает.

 

Создавалось впечатление, что Джорджитто нисколько не волнуется. Хотя в принципе мог бы. Шло совещание с крупным магнатом по производству мыла. Мыло специальное, для проблемной кожи. Ориентирована продажа была в основном на подростков. Поэтому введение в дизайн этикеток лозунгов и атрибутов Движения могло существенно повысить уровень продаж. Магнат сидел напротив Джорджитто и, вертя паркеровскую ручку на полированном столе, щурился из-под очков в дорогой оправе. Джитто, покрасневший и весь светящийся радушием, размахивая руками в воздухе, описывал неограниченные возможности, открывающиеся в ходе сотрудничества.

- Все-таки, нам нужно продвижение в массы. Наши идеи требуют большей аудитории. Вы знаете, что закосневшее в предрассудках общество не способно проникнуться всей глубиной философии Движения. Нужно постоянное напоминание о нашем существовании. Может тогда они и отвернутся от своих телевизоров и утренних газет, и взглянут в глаза потерянности.

Магнат понимающе кивал головой. Ему нравилась идея. Видение множества прыщявых юнцов, приобщающихся к возвышенным истинам, одновременно очищая свои личики, очень радовало его.

- Я с вами полностью согласен. По оценкам экспертов уровни продаж должны повыситься примерно на пять процентов. В связи с массивным освещением скандала в прессе и на телевидении, все связанное с Движением вызывает у неформальной молодежи повышенный интерес.

Джитто улыбаясь смотрел на свои новые серые туфли. Дела на бирже шли на удивление хорошо. В деловых кругах он приобрел дополнительный вес. Некоторый ореол мученичества и левизны очень эффектно сочетался с прогматизмом маркетинга. Эта сделка могла бы принести огромную прибыль для Движения. И тогда все, и даже Элли, взглянут на него иначе. Он бы принес все новое царство, сотканное из акций, инвестиций, рекламных ходов, к ее ногам. На меньший дар он был не согласен.

- Замечательно, было очень притно иметь с вами дело, - магнат приподнялся, протягивая руку с торчащим из-под фаланга полосатого пиджака манжетом свежевыстиранной рубашки.

Джорджитто привстал и пожал в ответ руку с легким нажатием. За окном высотного бизнесс-центра яростно светило солнце. Да, день удался на славу. Солнечные лучи, рассыпались на множество разноцветных бликов, преломляясь в сияющих чистотой окнах офиса. Их протирали каждый день. Каждое утро. Высотная бригада работала безукоризненно. Когда дверь за магнатом закрылась, Джитто повернулся на каблуках и, вскинув руки к идеально серому потолку, издал победный клич. “Предай меня. Сломи мою уверенность!”. Еще один шаг. Он уже близок к своей цели. Никто никогда его не поймет. Все-таки положение обязывало. Никак не меньше чем царство к ногам. Никак не меньше, чем жертва для того, чтобы быть рядом.

В дверь осторожно постучали. Это была секретарша. “Войдите”. Джитто сидел за столом, высоко подняв голову, в ожидании взирая на вошедшую. “У вас еще две встречи на сегодняшний вечер. Вот визитки. Когда подавать обед?”. Джитто внимательно перебирал карточки, вертя их под разным углом. “Отмените их, я думаю на сегодня достаточно. Обедать сегодня буду не здесь. Я сейчас покину офис”.

И вот он сбегает по ступенькам с 24 этажа, хотя есть свободные лифты. Мелькают лестничные пролеты. Он так рад, что сможет хоть что-то сделать для нее. Он перепрыгивает через ступеньки. Наконец его время пришло. В пролетах окна в ослепительных лучах как витражи. Крутящиеся входные двери. И вот улица. Диссонирующий шум. Все-таки это ЭУР. Сити новейших времен. Свистки постовых. Скрежет шин. Равномерная поступь и гул движущихся масс. Он уверенно пересекал дымящийся на солнце асфальт, когда услышал над собой взвизг. “Джитто” – пронеслось и растаяло в воздухе. Он резко обернулся, толпа несла его к противоположному бордюру. На какое-то мгновение ему показалось, что он различил среди лиц знакомую белобрысую челку и подведенные глаза, но это оказалась девочка в школьном костюме. Что бы это могло значить?  Он присел на скамейку и стал всматриваться в разгуливающих важно голубей. Конечно, это все напряжение последних дней. Столько встреч и переговоров. Но Джорджитто всегда искал вначале иррациональное объяснение. Разве этого мало. Он знал, что заслужил самое худшее. Но уже все равно. Машина запущена. А вот опять та девочка. Не может быть. Это Элли. Десять лет назад. Она была такой. Длинные костлявые ходули. Смешная нацистская челка, наивные открытые глаза. Она бежала мимо него. Торопилась на урок биологии. Наваждение. Ну конечно он заслужил это. Ее ранец выпал из рук. Рассыпались тетради, карандаши. Она наклонилась, чтобы собрать вещи. “Можно тебе помочь?”- Джитто склонился рядом с девочкой. “Конечно, Джитто”. Боже, откуда она знает мое имя. Искренние чистые глаза смотрели на Джитто. Она полуулыбалась. Глаза искрились озорством. А потом они стали очень серьезными и почти печальными. “Мне очень плохо. Помоги мне” – прошептала девочка. Проходящая пожилая пара удивленно взирала на копошащегося в песку на дорожке молодого человека. Джорджитто перебирал горстки гравия и песка, стоя на коленах посреди аллеи. Он шептал, вперив свой взгляд в противоположную скамейку. “Я тебе помогу, Элли. Все уже готово. Ты достойна этого”.

Неудачное стечение обстоятельств.

 

Да. Иначе и не скажешь. Им нужно было просто ждать с неприметной машиной на окраине города. Дорога к заливу в утреннем палевом солнце. Унылые постройки многоэтажек. Пустыри и свалки. Со стороны залива веяло прохладой и свежестью. День обещал быть довольно жарким. Разреженное чистое голубое небо приоткрывалось из-за утренней пелены тумана. Рядом с пережившей свой век, осевшей на колеса, развалюхой столпились графиня и вся команда. Здесь были Филипп в качестве шофера, Элли в качестве медсестры, Лучанцо в качестве охранника, Магда в качестве проводника по лабиринту улочек в случае погони. Филипп постоянно отирал подержанным платком с лоснящегося лба выступающие капельки пота. Он волновался как никогда. Магда была сдержана и немногословна. Лучанцо мечтательно всматривался в зарево разгорающегося дня. На крыше автомобиля с потрескавшейся в нескольких местах краской была расстелена карта. Участники погони внимательно изучали намеченный маршрут, выведенный красным фломастером. Все шло по плану. Еще какой-нибудь час и автобус должен показаться из-за поворота извилистой пыльной дороги. Они и не заметили, как на пустыре позади них, среди сваленных в беспорядке остовов малолитражек, баков, ржавых труб стягивались отборные силы. Отдел по борьбе с наркотиками намеревался сегодня наловить крупной рыбы.

Операция разрабатывалась за четыре дня до намеченного срока. Информация поступила из самого достоверного источника. Поступила неожиданно и очень кстати. Проверенный информатор вдруг выдал ошеломляющее известие. Огромная партия опиума и некоего очень сильного химического симулятора под названием Белый Ангел должна была быть отгружена на окраине города у дороги к заливу, Кастелуччо. Известен стал и получатель. Движение для привлечения на свою сторону все большего числа сторонников решило использовать более эффективные средства. Уже давно полиция подбиралась к этой организации. Но ей не за что было ухватиться. Кроме философского и популистского бреда в листовках и публичных выступлениях. Но они не тянули на целенаправленный подрыв устоев государственной власти. Только недавнее заточение лидеров в исправительные больницы действительно поколебало авторитет Движения в рядах умеренных сторонников. Однако с другой стороны более радикальное крыло увеличило свои ряды. Финансовая подпитка не только не ослабла, но и набирала обороты. С другой стороны, в отделе по наркотикам дела шли совсем никак. Последняя крупная операция прошла два месяца назад. Причем она обернулась в конечном счете фарсом и многие задержанные были выпущены с условными сроками. Теперь же давалась возможность убить сразу двух зайцев. Изнывающий от скуки инспектор Кровени ухватился за эту возможность.  

Он снова перелистывал объемную папку по делу Движения. Он видел фотографии всех активистов. Как жаль. Вот он, тот подросток, который когда-то, лет пять назад, сидел на стуле против него при резком свете одинокой лампочки в потолке. Да, это тот самый. Те же мечтательные глаза, выдающийся вперед нос, откинутые длинные волосы. Не повезло парнишке. Как же его угораздило попасть в эту грязную организацию. Неудачное стечение обстоятельств. Не иначе. Кровени приготовил себе еще одну чашку чая из пакетика и добавил туда ломтик лимона. Опять эта щетина, а вроде еще вчера на ночь чисто выбрился. Огромные мешки под глазами, нездоровая полнота, выразительная мужская волосатость. Да, он имел успех у женщин. Пучеглазые умные глаза. Он умел найти к ним подход. Рядом с ним женщины ощущали себя в полной безопасности и расслаблялись. Тогда этот парнишка показался ему очень усталым и запутавшимся. В конечном счете, он помогал и ему этим арестом. Нужно было вырезать этот гнойник. Пеппе заслужил это. Кровени знал, что сейчас Пеппе работает тихо и скромно в автомобильной мастерской. Значит, и ему это все-таки пошло на пользу. Ощущая себя почти ангелом-хранителем человеческих судеб, комиссар удовлетворенно откинулся в кресле.

Завтра утром они нанесут решающий удар. Информация подтвержденная. Действительно, завтра именно по той дороге рядом с Остиенце должен проследовать крытый фургон с полиэтиленовыми порциями в банках из-под кофе. Все сходилось. Им нужен был опытный шофер. Несомненно, побег Филиппа был осуществлен именно для этого. Все, нужно было прикрывать эту лавочку. Уже и его пятнадцатилетняя дочь бредилы всей этой чепухой про борьбу с ускорением и обмельчанием времени. Чушь какая-то. Полукоммунистические бредни. Как можно бороться со средствами массовой информации, если они помогают нам, развлекают, дают ощущение приобщения ко всему мировому сообществу. А что, опять возврат во времена мракобесия и невежества. Вы этого хотите, господа? Взращивание субъективных и личных пристрастий. А если каждый идиот или маньяк начнет их “взращивать”, к чему мы тогда придем?  Работы отделу и так хватает. Кровени громко хлопнул тяжелой ладонью по толстой папке, подняв столб пыли.

Он был во главе отряда в то утро. С рацией на перевес. Расположившись за грудой какого-то покрывшегося зеленым мхом лома из остатков бампера, контейнеров для мусора, мотков проволоки, он неторопливо отдавал распоряжения группам захвата. На дорогу и собравшуюся около потрепанного, но довольно вместительного, продолговатого, автомобиля  компанию открывался идеальный вид. Они были как на ладони. Комиссара на несколько секунд посетило сомнение. Как они могут быть так беспечны? Однако если учесть тот факт, что данный въезд в город не пользовался особенной популярностью из-за слишком долгого и запутанного пути к центру через кварталы новостроек и нагромождения пустырей, то открытость и спокойствие группы уже казались более обоснованными. 

Постепенно утренняя прохлада уступала место раскаляющейся духоте. Еще часа два и от песка начнет исходить волнообразное марево. Комиссар отдал приказ на приготовление к операции, так как по его прогнозам до прибытия злосчастного фургона оставалось не более двадцати минут. Бойцы специального подразделения перебежками занимали удобные позиции за грудами труб и бетонными плитами с торчащими прутьями арматуры.  Пот, засученные рукава военных светло-бежевых рубах, жвачка. Парни лет двадцати, были и тридцатипятилетние, с послужным списком. Один, короткостриженный, со скадками около рта, кручковатым носом, яростно жуя, поглядывал на дорогу из-за сложенных башней изношенных грузных покрышек. Капли пота на кончиках носа, на бровях, они падают или стекают по щекам с висков.

Магда залезла внутрь машины, там было еще довольно прохладно. Карлуччи грустно смотрел на открывающийся поворот дороги с чахлыми зарослями травы по обочинам. Филипп в который раз достал грязный платок и смахнул выступившие бисеринками капли пота со лба. Слышно было как осыпался песок где-то на окраине пустыря. Наверное дикая собака забрела в погоне за кошкой. Кто еще здесь может быть? Тишина и гудение пригородных поездов вдалеке.

Бронированный автобус набирал ход среди заброшенных полей, островков леса. До города еще километров 10. Стальные двери играли солнечными бликами. Внутри были только графиня и граф. Команда охраны высадилась еще в пределах Гетинде. Им пришлось завязать глаза. Они уже сообщили начальству о неудачных стечениях обстоятельств, при которых графу и графине удалось обезоружить и выбросить их на дорогу. Обстоятельства сложились так еще с самого начала. Непонятный вызов автобуса для перевозки графини и графа в другое отделение. Откуда пришел приказ, никто не мог понять. Из-за разросшейся бюрократической паутины, процветавшей в системе исправительных больниц, не возможно было выяснить исходного инициатора данного приказа. Но он был. Запротоколированный, со множеством печатей и подписей. В итоге удвоенная сила гипноза маргинальных персонажей светской хроники сломила неокрепшую психику молодых неопытных волонтеров. И так, с повязками на глазах, цепочкой, с завязанными руками, они плелись по обочине пыльной дороги в сторону главного корпуса больницы. Им ничто не грозило.

Шофер автобуса яростно вертел баранку. Поворот за поворотом. Клубы пыли из-под колес. Запах жженой резины. По тормозам и новый вираж. Вот сейчас и покажутся пустыри и унылые ряды многоэтажек.

Когда автобус показался из-за поворота это для всех стало неожиданностью. Хотя он и появился минуту в минуту с предполагаемым сроком. И то и другое крыло завороженно  замерло. Автобус, скрипя резиной по песку, переваливаясь с бока на бок, медленно приближался к группке у машины. Комиссар поднял вверх кулак, что означало боевую готовность. Бронированная махина резко притормозила, скрежеща и лязгая составными частями.  Ресницы вздрогнули. Роса утра на них разлетелась в разные стороны. Элли никогда не будет просить о помощи. Предательство на пороге. Ее длинный нос и вздрагивающие ресницы, когда раздалась автоматная дробь.

Машину подавления уже невозможно было остановить. Это был не фургон. Комиссар это понял сразу после появления автобуса из-за поворота. Но очень много было поставлено на карту. Еще одного позорного фарса отдел бы не перенес. Пусть же они будут принесены в жертву. Что-то должно происходить. Нельзя все время ждать. Глупо конечно, но ничего не поделаешь. Рука комиссара со сжатым кулаком медленно опускалась вниз. Первая очередь по бронированным дверям автобуса. Лучано от неожиданности присел. Магда заворожено смотрела изнутри машины на покрывающийся замысловатой кривой пробоин корпус автобуса. Гильзы сыпались на редкую поросль чахлой травы. Одна за одной. Еще горячие и дымящиеся. Посыпались осколки лобового стекла автобуса. Отряд перебежками приближался к накренившейся набок от стены пуль груде стали и технологичных решений. Шофер с пробитым плечом завалился на сиденье. Он получил все что хотел. Тело молоденькой медсестры. Он был почти счастлив умирать так, под пулями отдела по борьбе с наркотиками. Теряя сознание, он успел нажать на кнопку аварийного открытия запасной двери автобуса, которая находилась как раз не в поле обстрела.

Первым среагировал Филипп. Он, нелепо размахивая руками, бросился к автобусу. Пригибаясь к земле, граф и графиня решительно вынырнули из-за корпуса, раскачивающегося от ударной волны. Они были на удивление спокойны и хладнокровны. Перехватив по пути мечещугося Филиппа, они, петляя, дотащили его до спасительной колымаги. Тут град пуль перешел и на нее. Длинная серая вольво. Давно отслужившая свой срок. Это был ее последний рейс. Времени больше не оставалось. Нужно было спасаться. Когда открылась боковая дверца, они увидели лежащую на сиденье, истекающую кровью, Магду. Очередь пробила заднее стекло. Одна пуля прошла на вылет у основания шеи и вырвала часть плоти. Другая застряла чуть повыше локтя. Филипп, бормоча слова молитвы, подал машину назад и, резко разворачиваясь, с визгом, старое вольво умчалось по петляющей дороге. Вслед отряд открыл ураганный ожесточенный огонь. Как будто ливень из пуль обрушился на землю. Свинец барабанил по покрытому в некоторых местах ржавчиной, корпусу. Корежа и срывая оставшиеся пласты краски. Разлетающиеся в стороны осколки стекла. Прижавшиеся к сиденьям тела.   

Когда она обращалась ко мне, я был так счастлив. А когда игнорировала, я впадал в отчаяние. О, моя холодная леди. Подними еще раз на меня свой стальной взгляд. Я буду всегда ждать. Предай меня, унизь меня, я уже готов к этому. Еще один раз. Лежа в перекореженной, изрешеченной пулями, машине. Истекающая кровью, она вспоминала. Казалось, руки нет. Все, что она видела перед собой, были синие безжизненные лица Лучанцо и графини, склонившиеся над ней. Филипп, чумазый от дорожной пыли, с взъерошенными клоками курчавых волос, окружающих как ореол лоснящуюся лысину, угрюмо уставился в рваный проем. Петляя по бесконечным улочкам новостроек, чтобы уйти от завывающих сирен полицейских машин. Еще один резкий поворот и гонющиеся за ними, шарящие по облезлым фасадам зданий, щупальцы фар остались позади. Еще одна улочка. Поворот за поворотом. Они оставляли позади себя весь старый мир. Теперь все изменилось. Перевязать рану. Для этого хватит бинтов. У Элли все запасено. Промыть спиртом и забинтовать рваную рану на шее. Магда закричала и забилась от боли, когда тампон со спиртом коснулся обугленных запекшихся краев.

Когда комиссар с несколькими оставшимися сотрудниками проник внутрь автобуса, они обнаружили там только сваленные в углу одного из сидений скомканные полосатые пижамы и колпаки. Никаких упаковок с кофе. Никаких полиэтиленовых порций. Это был полный провал. Обычный медицинский автобус для перевозки пациентов. Покосившийся, весь в пересекающихся дорожках от пулевых выбоин, с полустершимися красными крестами по бокам. Комиссар схватился за сердце и рухнул на ближайшее сиденье. Он ощущал на себе недоуменные вопросительные взгляды молодых парнишек, полностью экипированных для ведения военных действий. Война с детьми. Господи, что же это. Заявление на отставку. Но вначале спасти всех, кого можно еще спасти. Комиссар резко выпрямился и выкрикнул в рацию приказ немедленно прекратить преследование. Группа кинулась в кабину шофера. Он был еще жив, но без сознания. Лужа крови засохла в виде корки на грязном полу кабины. Оставалось только надеяться на чудо. Медицинская помощь вызвана. Комиссар молился про себя. Нашлись бинты и рана была перевязана с наложением холодного компресса. Все пошло в ход. Впрыскивание крови из шприца, анаболики, искусственное дыхание. Он не должен был уйти. На его губах застыла счастливая улыбка. 

Но то, что ты говорила мне, ты не говорила больше никому. И как ты улыбалась мне, ты не улыбалась больше никому. Ты была той, для которой я бы нес ранец по дороге из школы. Моя первая школьная любовь, которой не было. Из окон звучал вальс. Тогда еще. А потом оттуда доносились только гимны и хриплые крики над неистовыми маршами. Жестче, еще жестче.

Но вот наконец бетонные плиты блоков сменились красноватой кирпичной кладкой. Впереди была магистраль, ведущая к центру города. За ними уже никто не гнался. А Филипп все так же вел на огромной скорости, лавируя среди неторопливого потока. Следующая остановка – больница Св. Виктория. Графиня указывала путь. Только бы успеть. На губах Магды блуждала невинность. Ей снился самый лучший сон.

Когда развалюха пересекала перегруженный перекресток, Лучанцо обратил внимание на движущуюся в раскаленной дымке девочку в полосатых гетрах и школьном платье. Не может быть. Она была точь в точь как Элли. Но десять лет назад. Смешная рыжеватая челка, немного подведенные синими тенями глаза. Длинные палки-ноги. Такие же руки. Она куда-то спешила, размахивая ранцем. Наваждение. Машина резко рванула на разрешающий знак светофора. Оставляя позади счастливую, беззаботную фигуру.

Какое странное совпадение.

Танго в кафе.

 

Ей снился самый лучший сон, какой она когда-либо видела в жизни. Находясь на пороге между жизнью и смертью. Она вспоминала.

Padre mia. Sancti, espero, dispere.

Sanctus, sanctus, sanctus. Dominus Deus.

Sabaoth, Pleni sunt caeli et ter ra

Gloria, gloria, gloria. Tu a.

Sanna in excelsis.

Элли стояла на коленях перед запыленными часами и повторяла молитву, заученную с детства. Руки сложены у груди, она крестилась. Ее лицо с воздетыми к небесам глазами, кроткое и жестокое. Круги под глазами, вены вздулись, губы, вспухшие, с красными покусами, выговаривают древние чахоточные формы. Высокая архаичная колонна часов окруженная запыленным хламом. Тряпка, покрывала, сверток со старыми газетами, детали от велосипеда. Спущенные шины, бидоны, миски, деревянный ящик с поржавевшими инструментами. Сколько еще продолжать. И кругом пыль, физически видимая, кружащаяся клубами в луче света. Проникающего через щелку в тяжелых гобеленах на окнах. Ты разве не помнишь. Тот немецкий мальчик все еще идет к тебе.

Benedictus, qui venit in nomine.

Domini, in benedictus qui venit in nomine.

Domini, benedictus, qui venit,

Qui venit in nomine.

Губы тянутся к кресту на бледно-зеленой цепочке. Теперь встать, отряхнуть колени, тыльной стороной ладони протереть глаза. Пыль, cкопившаяся в воздухе, не давала свободно дышать. Привкус соринок на языке, спертое дыхание, кашель. С этим надо что-то делать. Теперь подойти к окну, раздвинуть шторы, попытаться открыть окно. На ручке, на подоконнике, на рамах, на самом стекле - слой грязи. Копившийся годами. Но ручка не поддается. Окно не открывалось уже год или два. Дерево засохло, расширилось. Механизм не поддавался. Нужна была физическая сила. Тогда Элли легко запрыгнула на выступ и, нажав на щеколду всем телом, ура… она поддалась и форточка с треском распахнулась. Огромный серый клуб, взвившийся в воздухе. Но вот подул ветер, потом еще. Уже стало легче дышать. Порывы гнали по комнате обрывки старых газет и желтые тетрадные листы.

Магда устала за сегодня. Она обошла все магазины в центре, посетила многие кинотеатры, посмотрела таки более-менее подходящий фильм, который произвел на нее огромное впечатление, посетила пиццерию, съела мороженое, отказала в знакомстве двум молодым людям. Сомнительного вида. Да, день выдался на славу. Если так весь отпуск пройдет… Но Магда знала, что такие дни бывают так же редко, как выпадение совпадающих чисел на игральных костях. И она хотела получить от него все сполна. Несчастный грустный мальчик, так и не выразивший того, что хотел. И когда грудь разрывалась, лучше было бы смеяться.

Опускался вечер, зажигались огни. Улицы были запружены праздношатающейся толпой. Отдых после утомительного трудового дня. Законное право. Кругом машины самых разных марок и расцветок. По двое, по трое, или по одиночке, устремляются в рестораны, горящие разноцветными зазывными лампочками. Волосы женщин развеваются на легком ветру, их глаза влажно сверкают. Комфорт и радость. На этот вечер. Молодые люди, сама галантность. Друзья у кружек с пивом. Они сами по себе. Хитро подмигивают и улыбаются о чем-то своем. Их глаза, прищуренные, видят в лицах и вокруг само время, его остановку и непрерывный бег. И они тонут. В грохоте бушующего вокруг гвалта, в обрывках всплесков сердечности и откровенности. Чтобы завтра проснуться с ощущением, что время снова очищено, и снова готово к движению вперед.

За поворотом улицы Магда приметила кафе. Завораживающее и притягивающее. Переливаясь волнами холодного света, оно мерцало вызывающе и в то же время беззащитно. За стеклянными стенами собралась разношерстная публика. Строгость небрежной утонченности в глазах и одежде. На сцене небольшой оркестрик. Несколько пар кружились на эстраде в центре. Красно-синие шары, кружащиеся под потолком. Ложащиеся от них на лица и одежду отсветы в виде шахматного узора. Атмосфера бесповоротной радости и праздника. Без дураков. Ей так хотелось попасть внутрь. Но она стеснялась и боялась. Она сравнивала красивые вечерние платья на женщинах внутри со своим, и осознавала, что на сей раз явно проигрывает. Но ей нужно было только зайти, потолкаться среди этих эффектных фантомов, ощутить вкус этого эфемерного праздника, а потом выскочить на свежесть и чистоту заморозок ранней весенней ночи.

Множество голосов, сливаясь с фоном оркестра, резонируя и заполняя эхом все пространство, яростно врывались в сознание. Разный интеллектуальный бред. Магда шла, опустив голову, сквозь ряды обращенных на нее вопросительных взглядов. Пикассо, Модильяни, очень интересные темы… Головки женщин с качающимися страусиными перьями в волосах, склоненные друг к другу. Искушенный шепот. Широкие улыбки, носы, удлиненные как птичьи клювы. Эти фразы уже когда-то звучали. Все это уже было сказано. Конструктивизм и минимализм. Очищение. Обреченность троянского героя. 

Но ты шла, опровергая все догматы. Пустота и тщедушие мысли. Только твой вызов, брошенный превосходящему большинству, даст надежду. Скромность и порок. Воспитанность и откровенность желаний. Эстетизм и жадность чувственности. Но тебя это мало трогало.

Официант жестом пригласил Магду к свободному столику. Это был столик на двоих за колонной, на довольно приличном расстоянии от эстрады. Магда заказала бутылку вина, легкий салат, фрукты и кофе. Окружающая публика была достаточно хорошо воспитана, чтобы не проявлять к незнакомой посетительнице слишком назойливое внимание, однако Магда успела поймать на себе быстрые, изучающие взгляды. Вылупившийся из яйца темноволосый птенчик. Все, что происходит в нашей жизни, происходит не один раз и не в одном месте. Все повторяется. Снова и снова. Как наваждение. И в этот раз.

Ты закидываешь ногу на ногу, ты пригубляешь вино. С деланной самоуверенностью. Резкая вызывающая улыбка, словно порез.

Она скучала, хлопала, прислушивалась к окружающим разговорам, ела, пила вино. Постепенно она поняла, что интерес к ней, изначально довольно слабый, теперь совсем погас. Она смотрела на танцующие пары, и ей становилось грустно. Далекие самодостаточные миры окружали ее, одинокую, пульсирующую звездочку, никому не светившую и никого не греющую.

Оркестр грянул танго. На площадке, образованной свободным от окружающих полукругом столиков пространством, собирались пары, вступающие в ожесточенный бой друг с другом. Из дальнего конца зала, пересекая площадку танцующих, решительной походкой к Магде направился длинный cтарик. Его дряблые щеки тряслись в такт ходьбы, он немного сутулился. Выпирающие скулы, выдающийся вперед нос с горбинкой, большие впадины глаз, тонкий рот, растянувшийся в плотоядной улыбке, - он гордо нес свою голову. С зачесанными назад еще не совсем седыми волосами. Несмотря на количество морщин, издали его можно было бы принять за подростка. Длинные руки, ноги и шея, умоляющий, взбудораженный взгляд. В глазах заинтересованность, нахальство и следы пережитых надломов. О, моя холодная леди. Ты это заслужила. Только время могло бы пригласить тебя на танец. Вечно молодое и вечно старое. Вечно прекрасное и вечно вызывающее отвращение. Вечно стремящееся вперед и вечно возвращающееся все к тому же месту. Вечно дающее надежду и вечно ее перечеркивающее. И вот они идут меж столиков, ловя взгляды со всех сторон, исполненных одобрения, сарказма, насмешки или просто любопытных. Уходящая в невозвратимость богатая наивная эпоха.

Брошенный условностям вызов, шаг вперед, назад, два существа, сплетенные общей виной. Борющиеся с собственным несовершенством. Гул портовых городков, крики чаек, зазывные анонсы дерзких девчонок. Ревность, ревность, ревность. Жертва, поклонение.

Амазонки, порабощающие Ахиллов. Смелые выпады великосветских богинь, смущение и желания юности. Предчувствие провала, смех, издевательство, падение. Последний бой, угасание надежды, сожжение мостов. Откинуться назад, сделать выпад, поворот, и снова начало схватки. Начать все сначала без оглядки на прошлое. Оставить все позади, разрушить всю эту рухлядь. Отчаянно кинуться в безнадежность.

Карлуччи завороженно наблюдал с улицы за танцующими в ярко освещенном кафе. Начинался мелкий дождь и первые капли поползли по стеклу, смазывая очертания и краски. Ему захотелось просто побывать среди всех этих людей, вдохнуть атмосферу праздника, а потом выпорхнуть на сырой дождливый воздух. Через стекающие по стеклу струи фигуры внутри причудливо преломлялись. Карлуччи обратил внимание на одну пару. Пожилая, но еще полная очарования изгиба бедер, плеч, тонких щек, женщина в длинном серо-голубом платье крепко прижимала к себе нагло вскинувшего голову, пожирающего ее глазами, юношу. Взлохмаченные волосы, сильно выраженная небритость и красновато-грязная кожа. Одет он был в полосатый свободный костюм. Их силуэты извивались в потоке воды как отражение заходящего солнца на волнах. Дерзновенная юность, потерявшая все, не имеющая права ни на что, ничего не достойная, но посягнувшая на все, подчиняющая себе весь сок, весь аромат жизни, все богатства прошлого. Таким видел Карлуччи этот мир сквозь водопад дождя. И он шагнул внутрь.

То время было прекрасным.

 

То время было прекрасным Я его никогда не забуду

Ты поворачивалась ко мне во время танца

Высокая как цапля с аристократическим розовым лицом

Ты улыбалась мне по-детски, ты разучивала со всеми па

Потом мы учились танцевать танго вместе

Ты была смущена или расстроена моими попытками развеселить тебя

Учительница тоже смотрела без интереса и снисходительно

Моя аристократическая цапля с длинным лицом

Я тебя никогда не забуду, то время прошло и осталась

Только боль, что это никогда не повторится

Смешно и нескладно ты пыталась повернуться

На своих высоких каблуках и недоверчиво улыбалась

Мне иногда, а я сидел – замкнутый и заброшенный

Под наркозом красоты твоих длинных рук

То время было прекрасным, оно и сейчас прекрасно

Я не хочу, чтобы оно ушло. И когда учительница

Пыталась образумить меня и научить правильно танцевать

Танго, и когда ты расстроилась и задумалась о чем-то

Своем. Наш счет – 1000:0

В твою пользу. Но

Это время прекрасно, я всегда буду в нем.

Кровени ищет виновных.

 

Когда рассеялся туман, Кровени ощутил настоящую боль. Его выставили дураком, еще один глупый фарс. Несколько дней он ходил как заведенная кукла, только прислушиваясь, не насмехаются ли над ним за спиной. Но насмешек не было. Все понимали. Всякое может случиться. Куда все делось? Он потерял покой. Он уже был ни в чем не уверен. Приходя домой, он видел лица дочки и жены, но они казались ему совсем чужими. Дочь прятала под подушкой сигареты и женские журналы. Он все это знал. Нужно было поговорить с ней. Но он чувствовал, что уже не имеет никакого права кого-либо наставлять. Да пусть все пропадет пропадом. Он чувствовал на себе огромную тяжесть. Ответственность за невинные жертвы лежала на его сердце. И он решил, что нужно сделать. Нужно найти виновного во всем этом. А потом уйти. Он больше не имеет права судить.

Перво-наперво, он навестил информатора. Кровени прекрасно знал, где его искать. Но на ипподроме его не оказалось. Ставки, ставка за ставкой. Этот человек имел две страсти – скачки и сериалы. И у него было странное имя  – Людвиг. Хотя не такое уж и странное, если учесть, что его родители были беженцами из Восточной Германии. Жил один, в квартирке неподалеку от центра. Свою информацию он собирал в основном отираясь среди букмекеров, толкачей, и разных завсегдатаев на ипподроме. Таким образом, он убивал сразу двух зайцев. Приятно и с делом проводил время. Когда-то у этого высокого представительного человека средних лет была хорошо оплачиваемая работа в государственном учреждении, семья. Но однажды утром, он проснулся и сказал себе, что с него довольно. Он любил лошадей, любил толпу, любил азарт. Вначале неплохо получалось букмекером. Но одна нелегальная операция привлекла внимание полиции к его особе. Ничего не оставалось делать. Людвиг умел располагать к себе людей. И информация от него всегда была достоверной. Но только не в этот раз.

Кровени нажал на звонок. Изнутри раздавались обрывки фраз телевизионной передачи. Дверь открылась и на пороге предстал ничего не подозревающий Людвиг. Кровени оттолкнул Людвига и вломился в прихожую. Не обращая внимания на хозяина, он прошел в гостиную. Он сел на диван и уставился в установленный посередине комнаты телевизор с внушительным экраном. Еще одна новая серия. Еще одна возможность скрыться за чужими горестями и радостями.

- Людвиг, откуда ты узнал про этот чертов фургон? – устало проронил комиссар.

- Мне дал наводку Влачек, ну вы его конечно знаете. Такой юркий маленький с вечно грязными длинными волосами. Все время маячит среди букмекеров, подбирая всякие отбросы.

- Он тебе так все слово в слово и передал?

- Ну конечно, стал бы я что-нибудь придумывать,- Людвиг смотрел на комиссара, улыбаясь одними глазами.

Кровени покачал головой, безропотно соглашаясь с очевидным доводом.

- Ну как тут, события развиваются? Кто же оказался дочерью мистера Фортунато?

- Мари, никогда бы не подумал.

- Это точно, вот кто на него меньше всего был похож. Ладно, пока, пойду к нашему старому поляку.

- А что случилось, комиссар?

- Вместо фургона, напичканного наркотиками, оказался медицинский автобус с двумя психами, сбежавшими из лечебницы, только и всего.

- Есть жертвы?

- Есть, - комиссар резко поднялся и направился к двери. Когда комиссар вышел, Людвиг вернулся из кухни с новой дымящейся чашкой крепкого чая и с удобством устроился на продавленный диван.

В отличие от Людвига, у которого дома был постоянный источник радости и успокоения, у Влачека там был источник постоянной тревоги и расстройства. А именно его излишне энергичная и подозрительная жена. Поэтому комиссар был уверен, что застанет его на ипподроме. Он сразу его заметил. Влачек крутился около окна для приема ставок. Длинные волосы его были взъерошены, очки сползли на бок. Вечный потертый портфель подмышкой. Комиссар приблизился сзади и рванул ворот поблекшего и потерявшего свой первоначальный цвет плаща Влачека. Тот развернулся и близоруко щурясь медленно узнавал комиссара.

- Чем обязан такой чести? Лицезреть Его Высококомиссарство лично? – Влачек явно уже немного принял для тонуса. Обычно днем его нормой была бутылка вина и полбутылки виски. Ну еще шесть кубиков льда в придачу. 

- Я могу тебе сейчас же прикрыть кислород, если ты мне кое о чем не расскажешь, - комиссар не был настроен спокойно выслушивать всю эту пьяную галиматью.

- Я всегда к вашим услугам, Командор, - если бы не взбудораженный рассеянный взгляд, Влачек мог бы сойти за адвоката с приличной клиентурой, засиживающегося допоздна за работой.

- Кто тебе наплел про фургон с наркотой? Ну, выкладывай сейчас же.

Тут к окошку подбежал весь вспотевший здоровяк, похожий на простака-фермера, измученного бесконечными ремонтами своей косилки.

-  Влачек, ты не видел Толстого Тэда?

- Он тут крутится, час назад мне впихнул безнадегу. Я его сам жду не дождусь.

- Не отвлекайся, Влачек. Меня твоя личная жизнь не интересует – Кровени отпихнул незадачливого фермера на задний план.

- Так-так. Дайте вспомнить…, - тут Влачек действительно задумался. Он возвел глаза к стеклянной полусфере потолка, что должно было по-видимому в его представлении означать озадаченность, и видимо данное занятие очень сильно его утомляло, так как взгляд его становился все более печальным и затравленным, - А, вспомнил. Это крошка Джиго мне ее подбросил. Ну вы знаете его. Такой милый ангелочек. Всегда стоит на перекрестке Лабордино и 8-ой.

- И какие же у тебя с ним дела? – Кровени и так все знал, но решил поиздеваться над примерным семьянином.

- Ну знаете, когда что. Да что рассказывать, вы и сами все прекрасно про всех знаете. Ну иногда проводим весело время. Только моей ни слова. Ну, как мужчина мужчину, вы же меня понимаете.

- Вот как раз не понимаю. Ладно, никуда не выезжай из города, может понадобишься для показаний.

- О’кей, майн комиссарен,- Влачек попытался сымитировать жест отдания чести, но у него получилось что-то среднее между приветствием фюррера и взмахом обожженной руки домохозяйки.

Лавируя между группками, перетекающими одна в другую, комиссар оглянулся. У окошка Влачек, гордо выпятив вперед свой набитый макулатурой портфель, бесстрашно оборонялся против нападок покрасневшего от избытка чувств фермера.

Приближался вечер, и комиссар знал, где найти в это время ангелочка-Джиго. Он знал также, что Влачек очень сильно втрескался в этого пацана. И что они часто снимали частные апартаменты в гостинице, если Влачеку фартило. И что Влачек также часто снабжал Джиго травкой, до которой тот был большой охотник. Боковое окно такси было открыто настежь и вечерний теплый ветер приятно освежал после утомительной дневной жары и трепал волосы. Джиго уже должен был выйти на работу в это время. Остановившись на перекрестке, водитель, оборачиваясь за платой, хитро заговорщески подмигнул комиссару, на что тот ответил таким холодным взглядом, что шофер, уже готовясь выдать заранее приготовленную остроту, вынужден был похоронить ее в себе.

Кровени прошелся между рядами выставленных на продажу мужских тел, не обращая внимания на зазывные кивки и похлопывания по рукаву. Уже где-то у перекрестка с 9-ой улицей он наконец заметил Джиго. Тот, выставив вперед бедрышко, хлопая приклеенными ресницами, вел торг со стеснительным молодым человеком, похожим издали на рядового сотрудника гигантской корпорации. Комиссар приблизился к парочке. Когда он достал из кармана пиджака свой полицейский значок, стеснительного молодого человека как ветром сдуло. После него остался только душный приторный аромат недорогой туалетной воды.

- Ну вот, такого клиента спугнули. Комиссар, что-то вы сегодня не в духе, - Джиго так и остался в обольстительной позе.

- Послушай, у меня нет времени упражняться тут в остроумии, да еще с тобой. Твой дружок Влачек в большой беде. Но ты можешь ему помочь, если расскажешь мне, откуда ты сподобился узнать про тот чертов фургон с Белым Ангелом.

- Вы сейчас с кем разговаривали?

Кровени потерял терпение. Этот наглый малец издевался над ним. Он схватил его за ворот обтягивающей майки и поволок к темному провалу арки. Сильно ударив его спиной о кирпичную кладку, он два раза резко сдавил юнцу горло.

- Эй, полегче, - простонал Джиго,- хорошо, хорошо, что вы так разволновались. Я понимаю, конечно, когда страсть выходит за рамки разумного, то…

Комиссар отпустил мерзавца, достал из кармана пачку сигарет и затянулся. Он выжидающе смотрел на нежное, лукавое лицо Джиго.

- Ну что касается Влачека, то пропади он пропадом со своими проблемами. И пальцем из-за него не пошевелю теперь. Так что помогать ему не намерен. Но так как вы все равно не отстанете, то конфиденциально сообщаю. (Можете включать свою записывающую игрушку). Данная информация получена была мною от Мар, моей бывшей подружки. Эта стерва сейчас далеко отсюда. Укатила с каким-то богатым придурком, который только и был способен на то, чтобы дарить ей всякие побрякушки и твердить как осел постоянно:”You’re wonderfull”. Дебил какой-то. Хотел бы сообщить, так к слову, что прежде чем укатить в эту богом забытую дыру, ей бы не мешало вернуть мне те пятьсот тысяч лир, которые я ей одалживал месяц назад. Это все.

Это действительно было все. Комиссар молча стоял и докуривал сигарету. Джиго стрелял в него глазками. Наконец он произнес:

- Комиссар, вы такой мужественный. Столько волос… Может, воспользуетесь положением, но не бесплатно конечно.

Комиссар напоследок еще несколько раз тряхнул херувима хрупкой спинкой о каменную твердь стены, и с некоторым чувством удовлетворения направился к ближайшей станции метро.

Это действительно, как выразился ангелочек-Джиго, было все. Мар уехала и ниточка обрывалась с концами. Комиссар конечно все проверил, но придраться было не к чему. Все выходило очень правдоподобно. Может, кто-то и сказал неправду, но сейчас это выяснить уже было невозможно. Да и надежда достучаться или дождаться Мар была бесконечно мала. Кровени поставил для себя точку в этом деле и на следующей неделе подал прошение об отставке. 

Большая ванна.

 

- Тебе чего принести, холодного чая или виски? – кричал Джиго в шортах с бутылкой лимонада, проходя мимо ванной.

- Нет, ничего не надо, спасибо. Можешь зайти, потереть мне спинку – глухо доносилось из-за деревянной двери.

Джиго, напевая песенку, услышанную им сегодня по старому транзистору на кухне, и дергаясь, встряхнул два коктейля и добавил туда по кусочку льда. Потом, также напевая, направился к двери в ванную и открыл ее ногой в шлепанце.

Мар была истинной итальянкой, в теле, румяная, с большими грудями. Однако, талия у нее оставалась тонкой и изящная горбинка на носу придавали ей изысканность. Двойной подбородок и складки жира около бедер говорили о жизнелюбии и плотоядности. Она, потупив глаза, поспешила скрыть груди в комьях пены, когда вошел Джиго.

- Что это ты такое принес? Мне нужно следить за фигурой – проворчала Мар.

- Просто немного сока с водкой, попробуй. Тебе это не повредит, уж поверь мне – Джиго протягивал покрывшийся крупинками стакан.

Она тряхнула завитками крашеных волос и проглотила чуть не половину стакану. Потом жеманно вытерев тыльной стороной руки рот, прикрыв глаза, выгнулась и снова погрузилась в пену.

Джиго присел на краешек огромной вытянутой полости. Ванна достигала в длину около двух с половиной метров, а в ширину где-то сантиметров семьдесят. Она была не совсем чистой,  местами покрытая синеватыми пятнами, но Джиго старался поддерживать ее в относительной чистоте.

Джиго лениво плескал свободной рукой воду, а другую то и дело подносил, чтобы сделать глоток. Сверху лицо Мар казалось удлиненней и она походила на маленькую девочку, особенно сейчас, когда она вспенила волосы и убрала их со лба. Она ополоснула волосы, на мгновение скрывшись под водой, в тот же момент из пены вознеслись два розовых полушария, увенчанные синевато-коричневыми пятнами. Но, казалось, что эти подробности совсем не волновали Джиго. Он вперил свой взор в шкафчик с туалетными принадлежностями, прибитый к стене напротив. В этот момент он даже чем-то напоминал Бонапарта, правда, только в профиль.   

Мар протянула руку и дернула за край рубашки, надетой на Джиго и расстегнутой на две пуговицы.

- Эй, ты! О чем ты там думаешь? – Мар дергала за подол рубашки, кривя губы.

- Я? Думать? Ты меня с кем-то путаешь – и немного обвисшие щеки Джиго заколыхались в такт его мотания головой. Под рубахой уже обозначился небольшой живот. И это притом, что Джиго необходимо было держать себя в форме в виду усилившейся конкуренции на улице.  

- Ты на меня совсем внимания не обращаешь – твердила Мар.

- Да ладно, тебе что, не достаточно того старого придурка, который везде за тобой волочится? Что он тебе на тот раз подарил, куколка?    

- Да что ты понимаешь? Он – профессионал. Не чета тебе. Настоящий джентльмен – когда колье подарит, когда – платье. И об искусстве может часами говорить.

- Ты же ведь великий знаток. Как же я мог забыть.    

- Да. И в последний раз, когда мы с ним прохаживались по длинным глухим коридорам Дворца Выставок, я смогла отличить Джорджоне от Веронезе.

- Ух ты. Действительно сложно.

- И знаешь, что он мне сказал? Нет, ты только послушай. Говорит – Вы как глоток воды для меня, я уже не помню, когда жил.

- А ты не заигралась, крошка?

- Он такой милый и у него такие грустные глаза, и около них много морщинок, когда он улыбается.

Странно, но при отражении от мыльной воды, куда-то пропадали и второй подбородок и оплывающие щеки Джиго, он казался совсем осунувшимся. Он смотрел сверху и плескал воду. Мар то и дело вскидывала глаза на Джиго, в которых отражалась борьба между обладанием некой тайны и желанием ее раскрыть.

- Ладно. Так и быть. Ты сейчас такой милый. Расскажу тебе кое-что. Только больше никому. Понял? Ты же наверняка хочешь получить самый лучший препарат. Тем более, что он почти безвреден. Ну и доза соответственно – только дает предощущение. Новый век знаешь ли на дворе.     

Джиго внимательно смотрел сверху вниз на девушку. Его все больше охватывало чувство узнавания. Он знал, что скажет дальше Мар. “Маленькие полиэтиленовые пакетики из-под кофе”.

- Маленькие полиэтиленовые пакетики из-под кофе. В одном пакетике пять доз. Как ты на это смотришь? Наша доля – двадцать пакетиков Белого Ангела. И только за то, что мы беремся распространить пол кило среди наших знакомых от имени Движения. По двадцать долларов за пакетик – ты представляешь.

- Что мы должны делать?

- Вообще-то партии прибывает через два дня, рано утром. Но нам там быть не нужно. Через два дня после прибытия со мной свяжется одна из активисток и передаст нашу долю. Кажется ее зовут Элла или как-то похоже. Ты ее не знаешь?

- Впервые слышу. А где это произойдет прибытие товара? Мне просто интересно.

- Зачем тебе – резко оборвала Мар и стала энергично массировать волосы.   

Джитто не ожидал такой грубости. Раньше у них с Мар не было секретов.

- Подожди. Ты что-то скрываешь?

Вода в ванной уходила на нет. Мар поеживалась в опустевшей фактуре.

- Может принесешь еще коктейль? И большое полотенце, что лежит в шкафу – крикнула вдогонку уходящему Мар. Она сидела на корточках, обхватившись руками.  

Джиго принес полотенце и растер Мар. Потом появился и напиток. Теперь Мар очевидно согрелась.   

- Ну, и где то таинственное место? – не унимался Джиго.

- Ты меня в тупик ставишь. Я же знаю, как ты любишь похваляться перед своими дружками на простое. Или все разболтаешь этому придурковатому поляку в очках с его дурацким портфелем. Видишь, я многое про тебя знаю.

Полноватая, с толстыми ляжками, Мар возвышалась над удрученным Джиго, который энергичными движениями продолжал механические движения.

- Да ты что. Я уже полгода этого подкаблучника не видел. Пусть катится к своей мегере. В последний раз он все бегал звонить своей Маруше или как там ее, и рассказывал сказки, что он-де у адвоката. Грязный интриган!

- Да, у нас с тобой еще те поклонники.

Эти словоизлияния немного успокоили Мар, но Джиго оставался начеку.   

- Ты понимаешь, как важно сохранить прибытие в тайне – урезонивала Мар, одевая белье и рассматривая себя в трюмо. Джиго стоял с недопитым бокалом сзади. – Если полиция узнает, они как волки бросятся на этот кусок мяса.

Джиго молчал и ждал.

- Все окажутся в опасности. Я и ты, твой полячок.

Джиго молчал.

- Ну – Мар обернулась к нему – Ну, давай забудем про это. Зачем портить вечер? А?

- Ты обязана мне рассказать. Или у нас секреты?

Мар смотрела сверху вниз на казавшееся вытянутым лицо Джиго. Что-то в серо-стальных глазах, иногда сужавшихся как бы от боли, как у женщин, заставляло ее идти на поводу у этого мальчишки.

- Ну ладно. Ты меня доконал – Мар медленно переступила через край ванны и поставила одну ногу на кафельный, постоянно протираемый лежащими рядом тряпками, пол.

- Знаешь ту шоссейную дорогу у вокзала Термини, что выводит прямо на площадь Пятисот. Вот там и появится крытый фургон набитый коробками из-под кофе в восемь утра.

Теперь, рядом с величественной Мар, Джиго казался даже худым со своим намечающимся животиком.

- Я знаю, что ты говоришь неправду, но я верю тебе – Мар надевала белье, а Джиго подавал ей предметы туалета, развешанные на веревке над ванной.

Воспоминания. Какую мистическую силу вы имеете над людьми. Мы на короткое время погружаемся в ту исходную материю, из которой вышли. Все окрашивается в цвет вечности, от которого сжимается сердце и хочется вернуться. Я вспоминаю ту кухонку с красно-коричневым, выложенным плитками, полом. И как они сидели за круглым деревянным столом без скатерти и пили заваренное вручную кофе.

Эти двое, изживающие свою молодость, на пороге, берущие деньги за свою красоту, которую теряли. Обманывающие всех, и себя тоже, но игривые и легкие, лишенные корысти. Перебрасывающиеся только им понятными жаргонными словечками. Обманщики.     

Спасение Магды.

 

В течение трех недель около постели Магды сменялись по очереди участники злополучного побега. А она, на короткое время приходя в сознание, снова впадала в беспамятство. Пулю вытащили к счастью во время. Еще немного и загнивание распространилось бы на кость. Но все складывалось более менее благополучно. Постепенно восстанавливались порванные ткани на шее и заживала рана на предплечье. Магда потеряла много крови и поэтому требовалось некоторое время на возвращение организма к норме.

Отдел по борьбе с наркотиками оказался под негодующим перекрестным огнем прессы, общественного мнения и вышестоящих чинов. Полиция поспешила снять со сбежавших из лечебницы пострадавших руководителей Движения все обвинения. Все это произошло под шум широкой компании в прессе и телевидении и под давлением сторонников Движения из политической элиты. Так что паршивые овцы родовитой патрицианской семьи могли теперь наконец вздохнуть свободно. Неожиданно, к счастью или несчастью, внимание прессы и публики переключилось на реальные похищения и показательные убийства, чинимые активистами Красных Бригад. Общество вздрогнуло от ужаса. Простреленные колени, горящие машины, сдавленные голоса по телефону с требованием выкупа – все то наводнило мерцающие блюдца ежедневных новостей, которые притягивали к себе лица усталых людей. Наибольшее впечатление произвел эффектный расстрел машин эскорта и похищение премьер-министра. На многие дни разговоры крутились вокруг красавцев похитителей, переодетых в форму летных офицеров, расстрелявших охрану, не потратив ни одного лишнего патрона, и не пожелавшие даже прикрыть лицо привычными платками. Долгие вечера транслировались бесконечные переговоры с требованием освобождения из тюрьмы активистов и крутящимися бабинами магнитофонных лент на заднем плане под рубрикой “Горячая линия”. И когда эта сумятица и нагромождение взвинченных полос завершились смертью плененного премьер-министра, все смолкло, еще не веря в происшедшее. Наступила тишина.    

Магда иногда бредила. Она все твердила про геометрию и правильные треугольники, потом про бесконечно малые точки. Лучанцо практически не отлучался из палаты. Он отирал пот с ее лица влажным платком, когда приходила лихорадка. А она все шептала, шептала… Про желтые окружности и вписанные треугольники. Она звала. Звала Карлуччи. Но он так и не пришел. Зато рядом всегда был Лучанцо. И Элли. И графиня. И граф. И все они дышали свободно. Пока за окнами бушевали газетчики и зрители вечерних новостей, они просто ухаживали за выкарабкивающейся из пропасти. Они не были сломлены. Наоборот, последние события еще больше сплотили их. Они шутили, ребячились, сменяли друг друга на посту у изголовья выздоравливающей. А она все вспоминала. Все тот же сон, повторяющийся снова и снова. Все та же терраса…

С террасы, расположенной над кафе, открывался прекрасный вид на спускавшиеся вниз к морю узкие улочки, развивающееся белье на балконах смотрящих друг на друга приземистых домиков, выполенных в неоклассическом стиле с примесью модернистских ухищрений. Крыши серовато-коричневыми черепками чередовались равномерно, прерываясь иногда возносящимися ввысь шпилями храмов и новостройками бизнесс-центров. На город опускалась ночь. Редкие прохожие спешили домой. К теплому искусственному свету и улыбкам родных. Дождь постепенно стихал. Наступает определенный период и нужно перейти черту. На этот раз им предстояло перейти ее вместе. Магде и Карлуччи.  Возможность начать новую жизнь. Граф представлял полную свободу.  Все три его бывшие жены были счастливы. Они теперь были свободны. От обязательств, от ненужных связей, от притворства. Которые окружали их на протяжении долгих лет.

На фронтоне балкона медленно оплывая, мерцали свечи. Старый граф встречал новоприбывших лицом к лицу. С серо-зеленой чашей в одной руке и длинным ножом с геральдической рукояткой в другой.

И Мар понимала. Понимала, что эта жизнь больше никогда не повторится. Только и всего. И если не сейчас, то уже никогда.

Это ее последний шанс. И когда Джитто предложил ей это, она быстро прикинула что к чему. Акции автомобильного гиганта давали ей возможность безбедного скромного существования. Пришлось разыграть перед Джиго небольшую комедию. Отставной актеришка прекрасно справился со своей ролью богатенького папаши. А в Америке ее уже ждал небольшой домик в деревенской глуши. Но ей не нужно было много. К тому же она надеялась, что пригодится Джитто и в дальнейшем или найдет что-нибудь подходящее на Бродвее. И так эта цепочка раскручивалась в обратную сторону. Мар, плескаясь в ванне, между делом сообщающая Джиго о готовящемся в скором времени приеме большой партии Белого Ангела на окраине со стороны залива. И как бы им заполучить кусочек этого аппетитного пирога. Джиго в отеле на взмыленном Влачеке, награждая его пощечинами, нашептывает о небывалом пришествии исусственного зелья. Влачек с вечным портфелем среди стоящей на ушах толпы конфиденциально сблизившись с Людвигом, дает новую наводку.  Людвиг у телевизора, набирающий номер телефона комисара Кровени, выполняя свою работу. Людвиг на кухне, наливающий себе новую чашку крепкого чая с лимоном, предвкушающий приятный вечер с очередными чужими слезами и смехом на огромном экране. Комиссар Кровени сдувающий пыль с желтой папки.   

Этот спектакль их забавлял. Они танцевали одни, уже никого не замечая. Лицо графа выплывало из темноты как необратимость.

Карлуччи, войдя в кафе, сразу же стал искать лукавое лицо незнакомки. И тут он заметил ту девчонку. Она сидела вполоборота. Граф о чем-то сосредоточенно ей рассказывал. Но это уже было. Тогда в парке. Он всматривался в лицо этой девчушки со смешным коротким ежиком на голове. Веснушки и странное несоответствие верхней и нижней частей лица. Аристократизм и грубоватая простоватость. Он стал приближаться к ней, еще даже не решив, что сказать. Тут он увидел, что к компании присоединилась и его таинственная незнакомка с наглым юнцом. Карлуччи замедлил шаг. Но вдруг что-то произошло, что заставило его подойти. Просто взгляд. Прищуренные глаза графини. Так наивно пытающиеся разглядеть подходящую фигуру. Близоруко ожидающие и приглашающие. С натянутой как стрела спиной, высоко закинув голову, она замерла. И Карлуччи сделал шаг навстречу.

- Кажется, мы знакомы? – обратился Карлуччи к Магде и графу.

- Ах да, наш молодой друг. Просим, просим, очень обяжете своим присутствием, - граф сразу же захлопотал вокруг нового персонажа.

Магда серьезно смотрела на Карлуччи. Ни тени улыбки, ни тени сочувствия потугам несчастного молодого человека. Так получилось, что Карлуччи и Магда оказались рядом. В этот раз. В это мгновение. Он старательно ухаживал. Из кожи лез вон, чтобы понравиться. Графиня и граф перемигивались, кивая головой на новоиспеченную парочку. Всем было очень весело. Еще одна бутылочка красного. Еще больше улыбок. Вдруг графиня захлопала и заливаясь от смеха, выдала:

- Смею представить высокопочтенной публике мага и чародея, обладателя многих премий и званий, отъявленного негодяя и предателя, графа Доличетти, - при этих словах сам достопочтенный граф привстал и был ярко высвечен в лучах вращающегося под потолком шара. Он с достоинством отвесил поклон, чем привел графиню в совершеннейший экстаз.

- Итак, дамы  и господа, сегодня или никогда, маг перевоплощений и обретения дает последнее представление. Надеюсь, вы не откажетесь ассистировать нашему несчастному профу?

Видя устремленный на них доверчивый взгляд, Карлуччи и Магда не смогли отказать. Они поднялись на террасу. И там граф уже ожидал их. Все было приготовлено. Им пришлось преклонить колени и скрестить руки над зеленой чашей. Это была чудесная ночь.  

Вначале все походило на игру. Граф задавал различные глупые вопросы, на которые молодым людям приходилось с неудовольствием отвечать. Например:

- Как бы вы распорядились найденным сокровищем? Купили бы дом? Не находили бы его? Отдали бы себе?

Что отвечать на такой бред? Они в недоумении глазели на свихнувшегося старикашку. Когда с вопросами было покончено, граф приступил к главной части своего незабываемого выступления. Он, подняв руку с ножом высоко над головой, стал исполнять старинный танец тюрингских крестьян, кружа вокруг склоненных жертв. Все это производило комическое впечатление. Вдруг он остановился. И сталь ножа отразила внезапно хлынувшие с неба струи дождя. Острие указывало прямо на желтый обод луны. Дождь загасил все свечи на балконе. На фоне желтой окружности вырисовывался геометрически правильный треугольник клина уходящих в невозвратимость птиц. Печально и красиво разносился их прощальный клич.

- Представление окончено, дамы и господа – граф резко опустил руку с клинком и одновременно стая растаяла в желтом сиянии.

Когда Карлуччи и Магда спустились вниз к веселящейся компании, в их глазах все еще сохранялся желтый отсвет с черными тающими в нем крупицами. С этого момента в их жизнь вошли борьба и беспокойство. Так произошло преобщение новых молодых сил к Движению. Обычная процедура.

У изголовья.

 

Пока Магда медленно возвращалась к жизни, шумиха вокруг расстрела медицинского автобуса отборными силами полиции постепенно улеглась. Над городом нависли успокоение и безмятежность. И все эти дни у изголовья бредящей, не высыпаясь, сменяя гноящиеся кровавые повязки, проводил Лучанцо. Часто с ним оставалась Элли. И то время было прекрасно. Между пытающимся всеми силами помочь Лучанцо и остро нуждающейся в этой помощи Магдой установилась невидимая, почти родственная связь. Вот он сидит, с огромными синими обводами под глазами, за столиком под слабым больничным абажуром. Напротив него Элли, они пъют чай, только что заваренный и очень крепкий. Они смотрят друг на друга доверчиво. К концу ночи уже сказывается усталость. Но они смеются. Воспоминания о дворовых стычках и сценках. Иногда Магда возвращается к действительности и начинает стонать или повторять всякую чепуху. Лучанцо тут же вскакивает и стирает выступившую на губах пену. Она вся в испарине, мечется, глаза полузакрыты. Лучанцо меняет повязку и влажным компрессом освежает ее лицо. Элли хлопочет рядом. Она следит за пульсом и поступлением крови. Но вот больная успокаивается. Лучанцо еще несколько минут следит за губами Магды.

- Ну что ты там застрял? Она уже заснула. Иди сюда, – нервничает Элли. Излишняя забота, проявляемая Лучанцо, даже если и к Магде, начинает задевать ее.

Лучанцо наконец возвращается к столику.

- Прости, милая. Но мы должны ее вытянуть оттуда. Я не смогу заснуть спокойно, пока ее состоянию что-то угрожает.

- Да, я понимаю. Конечно, я тоже сделаю все, что в моих силах. А теперь сядь, успокойся, и может ты поспишь немного?

Так они и проводили эти беспокойные ночи. Но Карлуччи все-таки пришел в один из таких дней. Он долго стоял около кровати. В этот раз Магда бредила больше обычного. Она выплевывала слова, брызгая слюной. Казалось, она осуждает Карлуччи. В отсутствии на том пустыре, в отсутствии за все это время. Тогда он остался на ночь. И постепенно стал все больше заменять Лучанцо. Но Магда уже шла на поправку. Вместе с сознанием к ней возвращалось ощущение радости и предчувствия свободы, как всегда бывает после долгой тяжелой болезни. Смешно сказать, но между Лучанцо и Карлуччи постепенно завязывалось соперничество за тело оживающей. Ну конечно, не за само тело, а за право оказать ему первую необходимую помощь. Обхохочешься. Наблюдая, как теперь они уже втроем сидят за низким больничным столиком. Конечно, все доводы Карлуччи не принимаются во внимание, так как у него нет даже обычного козыря в виде наличия на злополучном пустыре в то злополучное утро. Они сосредоточены на процессе чаепития. Конечно, чай очень крепкий и вкусный, но не до такой же степени.

Чрезвычайно серьезная Элли в белом халатике, с рыжим хаосом на голове, очень внимательно вглядывается в кирпичную дымящуюся жидкость в чашке. Лучанцо, гордо вскинувший свой длинный красноватый нос, искоса поглядывает на Карлуччи, клеймя его этим взглядом каждую секунду. Напыщенный Курлуччи, недоумевая и презрев мелкие происки своих врагов и друзей в одном лице, покраснев от напряжения, уставился на остывающий чайник. И вообще, разве он виноват, что отношения с законом этой маленькой злобной партийки зашли так далеко. Нет, и еще сто раз нет. Он ни в чем не виноват. Он сразу разглядел никчемность и бездарность идеологии и руководителей смехотворной секты. Он…Он всегда был выше этого. Вот так. А теперь они обвиняют его в бездеятельности и пассивности. Ни за что. Он не согласится с этим, ни за что. In no circumstances. Вдруг, со стороны кровати страждущей слышится то ли шуршание, то ли посвист. Моментально, Карлуччи и Лучанцо вскакивают и, смерив друг друга весьма недружелюбными взглядами, устремляются к источнику неопределенного движения. Но тревога ложная. Больная просто облизнула губы, улыбнулсь во сне и мотнула головой. Карлуччи с беспредельной тщательностью поправляет уголок подушки, а Лучанцо с важным видом, приложив ладонь ко лбу Магды, удовлетворенно кивает. Они возваращаются с видом хирургов, только что вытащивших с того света жертву автомобильной катастрофы. Но реальность в виде некой инстанции по имени “Снисходительный взгляд Элли” мгновенно возвращает их на землю и пригвождает к  позорному столбу тщеславия.

- Может вам установить почетный караул у изголовья принцессы и бороться за честь поправлять подушечки прекрасной спящей дамы? – отрывается Элли.

Заклейменные ядовитым язычком ведьмы, Карлуччи и Лучанцо погружаются в состояние, выражающееся в отгораживании от назойливой реальности и уходе в недра своего никем непонятого я.

Вскоре Магду навестил и Сэмми. И первое, что она увидела, когда наконец вернулась из долгого коматозного сна, был устремленный ввысь указательный палец Сэмми в момент изречения очередной глубокомысленной сентенции своих прародителей. Она не смогла сдержать улыбку и слабым голосом попросила повторить при ней эту бесценную заповедь. Сэмми в длинном сером плаще так и остановился на середине недоговоренной фразы с поднятым вверх перстом, как инквизитор при прочтении приговора. Вся компания бросилась к кровати Магды. И когда наконец Сэмми закончил столь продолжительную нравоучительную литургию, Магда попросила благословения у его высокопоставленной, высокочтимой и благочестивой особы, что было незамедлительно приведено в исполнение. Чем привело всю компанию в неописуемый восторг и глумление.

И тогда все казалось им прекрасным. А через неделю Магда выписалась из больницы и вернулась в Большой Противоречивый Мир.

Возвращение домой.

 

Влачек возвращался после трудного, наполненного нудной беготней, дня к себе, в оазис любви и тепла, к своей Олимпии. Да, такое имя было у его благоверной. Влачек, кряхтя и на ходу поправляя на носу очки, поднимался по залитой всякими нечистотами узкой лестнице. На дверной дощечке у входа в его скромное жилище значилось “Леопольд Влачек. Коммивояжер. Частная юридическая практика”.

Он остановился у двери и достал из кармана ключи. Изнутри тянуло чем-то вкусненьким. Влачек с радостью потирал руки, предвкушая ужин с говядиной и картофелем, на что определенно указывал его нюх. Он быстро юркнул внутрь. Это была небольшая двухкомнатная квартира с кухней и отдельной довольно вместительной ванной. Он снимал ее в многоквартирном доме, буквально  упирающегося в стену противоположного через узкую мощеную улочку. Он снимал ее последние пять лет. С предыдущей похожей квартирки ему с его женой пришлось убираться за неуплату. В общем-то дела сейчас шли у него совсем неплохо. Если учесть как плохо они шли еще каких-нибудь пять лет назад. Когда его почти не засадили. Тогда была компания, показательный излов всякой шушеры, к которой был причислен и Влачек. Все это было вызвано неспособностью совладать с действительными, изъедающими государство, болезнями – мафией и коррупцией. Чтобы хоть как-то ответить на негодование широких масс перед самыми выборами, приходилось брать не качеством, но хотя бы количеством. И тогда в дело пошли все – наркоманы, сутенеры, букмекеры – в общем всякая шушера. Тогда ему удалось отвести от себя протянутые заскорузлые длинные пальцы закона. Вообще-то ему просто повезло. Пока он ютился то здесь, то там, а его жену согнали за неуплату, прошло время выборов, общество успокоилось. Кстати, некоторое время он жил у Людвига, а его жена вынуждена была снимать комнатку на чердаке на те гроши, которые ей смог передать Влачек, которому казалось, что он соблюдает все правила конспирации, если поднимает воротник своего несвежего плаща и носит бабочку. Он очень переживал, что не может надеть темные очки из-за своего плохого зрения. И он ограничивался тем, что придавливал дужки прямо к выпучивающимся от этого глазам, а не носил их на носу как обычно. Еще - он редко брился тогда. Но эти времена прошли. Слава богу.

Он на короткое время остановился в прихожей, чтобы надеть тапки, а затем, повесив плащ и не выпуская портфель, двинулся на кухню. Когда он появился и жена увидела его, Влачек распахнул руки и, подражая местным выражениям чувств, покачиваясь, не спеша, с огромной улыбкой, стал приближаться к ней. Олимпия оправдывала свое имя. Это была дородная женщина, одного роста с  Влачеком.

- Ну, и что заставило Вас так долго ждать? – начала Олимпия с непередаваемым акцентом. 

Влачек продолжал льнуть к объемному телу. Он отошел, окинул взглядом это объемное тело и ворох волос в завитках, и произнеc:

- Нет, ты сегодня превзошла себя. Моя дорогая супруга, я искал цветы, чтобы украсить тебя ими сегодня ночью, но так и не нашел. Обегал всю площадь Навона – добавил он как  бы невзначай.     

Этот высокий стиль считался у них прелюдией перед стоящей перебранкой. Олимпия тряхнула головой и уперлась в бока. Влачеку показалось, что одна из бигуди покатилась по полу. Но нет, тут работала местная парикмахерская с химическими колпаками. Он уже хотел ретироваться в свою маленькую комнатушку и притвориться за разбором дел и отхватить там стопочку коньяка, но это был не его день.

- Мне все равно, какую ты там площадь обегал: Испанскую, Навона или самого папы Римского. Но только денег за квартиру для этого кровопийцы у меня не осталось, а он сегодня опять тут ошивался. Только что не лапал меня. Съедал глазами. – Ее глаза при этом обратились к потолку. -Так что вместо того, чтобы бегать кругом по всем площадям и ипподромам, лучше бы заработал бы жене на скудное пропитание. – При этом она чуть ли не всплакнула, что было страшней для Влачека любой взбучки. Она утерла слезу краем фартука и, махнув рукой на несчастного, указала ему на стул. Тот чуть ли не на цыпочках подошел к столу и как забитый школяр уставился в край желтой скатерти.

Олимпия подавала жаркое. Это было прекрасно. И это так же чувствовал Леопольд. Какая идиллия без гроз, какое наслаждение домашним очагом без борьбы на улице за существование. Влачек чувствовал это всем сердцем. Он так любил свою Олимпию. Он вернулся, пройдя трудный тернистый путь, как Одиссей. Он вернулся с добычей. Сейчас он ее порадует, она еще всхлипывает. Но ничего, пусть пострадает, ей это на пользу, а то раздалась немного, подумал про себя старый проныра. Он любил драматические паузы и ждал удобного момента, чтобы бросить свой козырь. Когда жена молча ставила на стол тарелку с жарким, он предложил достать из буфета бутылочку красного. Олимпия остолбенела от подобной наглости. Она ловила ртом воздух.

- Бутылочку тебе? Красного! А чем ты будешь задабривать сеньора комиссара, когда он к нам явится выгонять за неуплату? A?      

- Так уж водится, моя дорогая. Кому-то везет, а кому-то нет - произнес Влачек, разводя руки – Но нам повезло. Отныне у нас будет вдоволь вина и мяса. Ты слышишь? Плохие времена миновали. Это я тебе говорю, Леопольд Влачек.

- Ты и представить себе не можешь, что значит информация в наш неспокойный век, достопочтенная Олимпия – продолжал он. – Для меня все может обернуться наипрекраснейшим образом. Ты же помнишь Людвига, у которого ютилась несколько недель, когда была облава? Не мотай головой.

- Я твоими тирадами сыта по горло – Олимпия смотрела на него верху вниз и отряхивала руки от соли. – Мне все равно, хоть архангел Гавриил, только ты мне ответишь, если еще хоть раз домовладелец будет вот так смотреть на меня, мерзко ухмыляясь.

-  Дак вот – как ни в чем ни бывало взялся за свое Влачек – эта ходячая мумия, эта длинная жердь пообещал мне разузнать кое что о новых кобылах из муниципальных конюшен, и об их тренировках. А нюх у него на фавориток что надо. Да и у меня, надо сказать. А если мы рассмотрим эволюцию этих крошек в развитии, то сможем делать единственно правильные выводы через год и тогда…

- На кобыл вы все падки. Только тебе-то куда? И я то из жалости с тобой нянчусь. Где тебе угнаться за рыжими жеребицами.

- Ты все про одно. Пойми ты, это деловое соглашение. Я ему про наркоту, а он мне – про лучшую из лучших на пробеге. У меня есть новость – пальчики оближешь – прямо для комиссара, - Влачек неистово работал челюстями, и иногда его трудно было понять.

Олимпия сидела напротив и с состраданием наблюдала, как ее благоверный уплетает вторую порцию, за которой он встал сам, не утруждая хозяйку. Наконец, Влачек откинулся на спинку стула.

- Ты поняла хоть что-нибудь? Неси давай бутылку. Я же говорю, это серьезное дело, и уже на мази. Я договорился с Людвигом о встрече завтра в пять. Он мне, я ему. И дело в шляпе.

- А чего тут не понять. Еще раз в кутузку решил угодить. Давай. Мало тебе моих унижений и слез и насмешливых взглядов? Так что ли? И что за наказание мне такое. У всех мужики как надо, а у меня – что? Хочешь вина? Давай. Напейся, как умалишенный.

Влачек почувствовал, что дело принимает серьезный оборот. Нужно было срочно менять тактику.

- Ну что ты, зайчик? Мы же не бедствуем. Как никак, всегда есть и мясо, и вино. А кто не дал нам умереть с голоду в этом вертепе? А? Я, и только я. Ну, не высший шик, но и не беднота – он поправил очку на носу и кивнул, убеждая себя. – Конечно, сейчас не лушие времена…

- Вот именно. Лучших у нас и не было.

Воцарилось молчание.  Тогда Влачек решил применить свое последнее, решающее средство. Он опустился перед Олимпией на колени и положил голову на ее колени. Она гладил его жирные, длинные волосы и успокаивала как ребенка.

- Конечно, это не то, о чем я мечтала, но все же…

Влачек вспомнил, как сегодня хохотал с Джиго над неуклюжим Людвигом и глупцами, празднуя все предстоящие барыши от лошадок. Он поднял голову и впился губами в обширный бюст жены.

- Ну, ну. Ты этого не заслужил. Я свою часть работ сделала, так? – Влачек кивнул в ответ и поправил очки. – Теперь твоя часть – иди мой посуду. Я уже без сил и должна прилечь. Давай.

Влачек покорно подошел к мойке и стал губкой, промоченной в жидком мыле, протирать жирные тарелки и сковородку. Он даже был рад доказать свою верность и исполнить эту повинность. Такая работа была ему по душе. Он все надраил до альпийской белизны. Когда он обернулся, жены его уже не было на кухне. Она действительно уже растянулась на постели, отбросив едва открытый журнал с программой и необходимейшими новостями об изменении в личной жизни кумиров телеэфира. Влачек однако отметил про себя, что для него места не осталось почти никакого. Это его возмутило. Однако через минуту он трезво рассудил, что это еще небольшая плата за его грешки. Это его порадовало.

“Старый греховодник” – думал он про себя – “А ты еще можешь фору дать всем этим молоденьким бездельникам. Конечно, у них же нет твоего обаяния, сноровки и остроумия. Кто еще умеет так ловко извлекать пользу из знакомств и связей. Скоро, скоро, его темные лошадки начнут приносить доход. И так из года в год. Он станет на ноги. И уже не будет краснеть перед заносчивыми дружками Джиго, кичащимися своими побрякушками и кабриолетами. Только бы больше никогда не встречаться с этим олухом из Оклахомы, этой деревней из деревни, этим подкаблучником-фермером, которому он подсунул два самых никчемных номера на прошлых выходных. Лапища у него чугунная, когда он жал руку”.

В таких невеселых размышлениях проводил время Влачек, сидя в своей комнатушке, служащей одновременно и его личным кабинетом.

Набросок.

 

Как же здесь много пыли. И очень сыро. И темно. Хотя работал маленький электрообогреватель и светились несколько факелов по стенам. Джитто поежился. Уже который час он делал набросок. Руки замерзли и он обдувал их изредка. Главная сложность заключалась в передаче определенного стиля, который он долго изучал и копировал. Не составило большого труда достать работы периода обучения в колледже. Он даже скопировал и подпись. Замысловатую со множеством завихрений и витков. ГРАФ ДОЛИЧЕТТИ. Джитто много раз выводил ее снова и снова, раз за разом. Еще немного резких штрихов и можно считать дело законченным. Сделал дело, гуляй смело. Повторял про себя Джитто. Трудно сказать, когда именно в его голове зародился этот план. Может в тот день, когда он принес к себе в дом очень дорогой экземпляр редкой рыбки. Переливающейся от розового до фиолетового. Он и не знал о некоторых ее свойствах. Но когда на следующий день он обнаружил всех ее соседей по аквариуму мертвыми, а ее плавающую и светящуюся самым что ни есть ярким фиолетовым цветом, он заворожено целый час наблюдал за ее кружениями и танцами на фоне бездыханных останков. Оказалось вот что. Ее свечение было настолько ярким, что ослепляло остальных рыбок. А потеряв зрение, они очень скоро умирали. Тогда, осторожно достав эту убийцу из позрачного склепа, он поместил ее в специально купленную акваторию с затонированными стеклами, где она пребывала в полном одиночестве. Он всегда теперь надевал специальные очки, когда кормил ее. Тогда он и понял, что настоящая жизнь должна быть подобно яркой радуге, ослепляющей и внушающей ужас, уничтожающей все дряхлое и не достойное ее света. Ту рыбку он назвал Элизой.

И сейчас, в этом мерзком подвале с огромным деревянным креслом посередине, с цепями по стенам, он вспоминал про Элли. Для нее нужно было приготовить настоящий сюрприз. Достойный ее яркого опасного свечения. Грандиозная феерия. Но здесь он бывал и задолго до того, как решился на этот шаг. Мало кто знал, но эта комната, была некогда местом увеселений бывшей владелицы этого особняка. Неизвестно, дошел ли этот антураж до наших дней из мрака иезуитского прошлого, или был воссоздан со всей дотошностью одним из очередных владельцев особняка во время зарождения Республики, но факт остается фактом. Она, со сливающейся со стеной потайной входной дверью, с тяжелыми уродливыми колодками по углам, существовала. Джитто мог бы пересчитать по пальцами участников гульбищ в этих заплесневелых серых стенах. И он, как двоюродный племянник, о чем не догадывался даже ее муж, граф Доличетти.

Зачем он это с ней сделал? Она была так беспечна и игрива. Так жива и непосредственна. Она была нужна этому обществу. Да, пусть с наигранными, театральными отношениями. Со всей лживостью и напыщенностью. Но это был ее мир. Ее естественная среда. Без нее она бы не прожила и дня. Но нет, ему нужно было изменить ее, лишить того, что составляло ее главную прелесть. И сейчас, она где-то далеко проживает совсем другую жизнь, когда нужна всем и Джитто здесь. Так нужна. Ее смех и прищуренные глаза, ее небесная красота и порочный румянец. И когда она хлопала его по плечу, совсем как подросток… А граф взял и смел все это. Отдал ее другому миру. Другой жизни. И кому это, к черту, нужно. Лучше этого искусственного, блистающего порхания нет ничего. А теперь, эта тяжелая реальность с ее тупой трезвостью и расчетом наступала на них. На элитарную касту. И граф, сам того не сознавая, подбрасывал дрова в собственную топку. Идиот. Джитто задыхался от ярости. А я так ему доверял, так его боготворил. Я и сейчас его люблю. Люблю его длинную шею и цаплеподобную вытянутую фигуру. Его ранимость и интеллигентность. Но что делать, они со своей помешанной сестричкой загубят все дело. И вся каста пойдет ко дну под грузом обыденной тупости и серости. Джитто ощущал себя спасителем всего тонкого, легкого и чистого. Еще один штрих и работа будет закончена. Обнаженная красота на фоне орудий боли. Это так манило. Приоткрывало двери в тайну. В самую основу жизни. И как это было прекрасно. Джитто уносился иногда в те дни, когда их общество кружилось в бесконечном вихре. Говорят, она сейчас преподает французский в каком-то богом заброшенном месте. Он подошел к пыльному длинному столу. Казалось, все еще на нем вырисовываются бедра и шея новой богини праздника. Они все время были разные.

Все, теперь можно начать представление. И он будет режиссером. Боги погибли, да здравствуют боги. Джитто потушил один факел за другим и, освещая себе путь карманным фонариком, осторожно прикрыл массивную дверь, задропировал стыки специальным составом, и стал медленно подниматься по ступенькам наверх, вон из подвала.

Устав.

 

Вот перечисление пунктов слуайно дошедшей до нас программы Движения. Дается как есть, без редактирования.

1.      Никогда не сдаваться. Стоять до конца.

2.      На удар отвечать двумя.

3.      Не растрачивать впустую время.

4.      Идти до конца.

5.      Ты снова на передовой.

6.      Новая аристократия – аристократия идущих к цели.

7.      Борись с обесцениванием того, что составляет для тебя сущностную ценность.

8.      Создай свои ценности.

9.      Главная ценность – время. Борись с его опошлением и обесцениванием.

10.  Скорее говори НЕТ, чем да.

11.  Люби только того, кто этого достоин.

12.  Твои ценности и твоя любовь – стоят твоей жизни.

13.  Твои ценности и твоя любовь – стоят того, чтобы за них умереть.

14.  Главная цель – остановить бег времени, чтобы ценность достигла в этот момент совершенства.

15.  Любыми способами стремись достигнуть совершенства своей ценности. Только это остановит время.

16.  Совершенство – в определенном соотношении гармонии и дисгармонии.

17.  Ломай гармонию – чтобы достигнуть совершенства.

18.  Ломая все достигнутое – чтобы достигнуть совершенства.

19.  Умирай и возрождайся каждый день – чтобы достигнуть совершенства.

20.  И только это, только это – имеет смысл.

И только из смерти рождается жизнь, и только из уродства рождается красота, и только из НИЧТО – рождается все.

Таков был устав Движения. Всего двадцать пунктов и две строчки. Пафосный и лаконичный. И только всего. 

Часть 3.

Как любят чудовища.

Старинные часы.

 

- Элли, ты где? Не прячься. Я тебя найду, проказница.

Дед Лучанцо шел по коридору, испытывая острое наслаждение от того, как мягко ступали почти сваливающиеся с босых ног шлепанцы. Он чувствовал легкость во всем теле. Онемевшие за ночь ноги сейчас уже совсем расходились и он ощущал себя почти на ходулях. Ему не терпелось отчитать эту девчонку. Уже который раз она не исполняла своих прямых обязанностей. Кто должен носить ему каждый час чай с лимоном? Кто должен хвалить и возносить до небес его подвиги? Кто должен преклоняться перед его мудростью и летами? Кто должен делать горячие ванночки для ног утром и вечером? Кто должен был приготовить на ужин самые вкусные, самые отваристые, спагетти с томатным соусом? Деда их обожал. Кто как не эта поскакушка? Кто как не девчонка его своенравного внучка? Ответ очевиден. Конечно, Элли. Но ее нигде не сыскать. Полчаса она громыхала чем-то в спальне Лучанцо. После этого хлопнула дверь и поминай как звали. Вот так молодежь. Он открыл дверь, ведущую к Лучанцо. Деда ожидал увидеть знакомую картину: пыль, витающую в воздухе, пыль в комьях на полу, на подоконнике, застеленную пледом кровать.  Но он увидел что-то новое. Ставни были распахнуты, пыль почти всю смело ветром. Занавески колыхались. В углу, где возвышалась башня часов на фоне хламья, осталось только немного обрывков газет. Постель была не застелена.

Деда неверными шагами подошел к тому месту. Сколько раз он стоял здесь и любовался волнами волос и лепкой лица, надписями у основания. Теперь ничего этого нет. Нет башни, похожей на тауэр, нет символа борьбы и свободы, нет того, что связывало все прошедшие дни. Нет аристократизма. Он стоял и смотрел на желтые оборванные края газет. Не хватало только этого. На старости лет у него отобрали самое дорогое. Он догадывался, кто это сделал. Эта сама-по-себе девчонка. Да как она посмела выкинуть чужую вещь! Что она в этом понимает. Какая нахалка!

Он подошел к окну. На улице сияло солнце. Деда ненавидел солнце. Сильные порывы ветра подхватывали занавеси и били по лицу. Деда это любил. Он задернул тяжелые занавеси. Стало лучше. Он подошел к кровати и плюхнулся на продавленную зеленую поверхность. А может это и к лучшему. Новое сменяет старое. Когда не на что опереться, начинаешь летать. Или падаешь. И то и другое лучше, чем то, что видишь каждый день. Нет, она не имела права. Это семейная реликвия. Ему не терпелось все ей высказать. Он чувствовал себя последним на передовой перед надвигающимся. Возможно, последний, уходящий в никуда. С улицы доносились крики детей и хлопанье дверей. Весна предъявляла свои права. Вот кто-то поднимается по лестнице. Шаги все ближе. Наверняка, это Элли. Старик решил сразу перейти в атаку и бросился к входной двери.

Дверь открылась. И, действительно, – это ее зеленые колготки. Бросив короткий взгляд на деда, она прошла в спальню. Серьезного разговора не миновать. Деда глубоко вздохнул и пошел за ней.  

- Что это вы делаете, маленькая леди? – деда стоял в проеме двери.

Элли тяжело опустилась на кровать. Она качала ногой и не реагировала на вопрос. Она казалась усталой, не желающей разговаривать. Она полностью ушла в созерцание покачивающегося носка туфли. Лодовико сделал несколько шагов к ней. Им овладевала злость. Злость к этим спокойным, никчемным людишкам. Вот она сидит, представитель жующего поколения. Их уверенность, отсутствие интереса к не представляющему практической ценности, вызывали у него отвращение. Но по отношению к ней он был несправедлив. Она была другой.

- Куда ты дела часы, глупая девчонка – повысил голос старик.

Что-то тяжелое давило Элли. Усталость парализовала ее. Она даже не могла поднять головы. Но ей совсем не хотелось ругаться. Ей нравился тот старикан. Она чувствовала свою вину. Ей оставалось только качать носком. Пауза затягивалась. На улице визжали школьники.

- Я отнесла их на свалку – наконец разнеслось по комнате. – Я хотела вначале их продать в лавку Сакса и Корелла. Я знаю, они бы дали хорошие деньги. Но потом передумала и отнесла их на свалку.

Лодовико знал, что она это скажет. Он только ждал. И вот приговор был произнесен. Приговор всему, что он любил, всему, что он ценил. И что не имеет перед ней никакой ценности. Ему бы надо было сейчас кричать, или даже ударить ее. Но что-то его останавливало. Может быть комформизм, а может быть – понимание, что нельзя вечно дорожить даже самым дорогим. Нужно иногда ломать его, чтобы расчистить место. И это тоже говорило в старике. Он был мудрым. И все равно – это был комформизм. Лодовико всю жизнь с ним боролся и так и не смог победить. Он уже было сделал шаг и занес руку. Но она вызывала в нем жалость. Все-таки она была не обычной. Она была с другой планеты, как и его внук. Она видела эту красоту. Но она пошла дальше его. Как он может порицать? Да и стоит ли эта рухлядь таких нервов. Он опустил руку. Он ждал. И все-таки ярость пробилась наружу.

-  Ты, маленькая дрянь, ты что себе позволяешь! – заорал он. Его бесила ее спокойствие и даже высокомерие. – Да как ты посмела! Ты в чужом доме хозяйничаешь. Ты осквернила этот дом. Убирайся к чертовой матери! Убирайтесь вместе с Лучанцо, если он тебе это простит.

Он брюзжал слюной. Голос почти сорвался. Тут только Элли пришла в себя. До сих пор никто на нее так не кричал. Все ей сходило с рук, все ее проделки. Все ей сходило, потому что в нашем мире таким людям все дается очень легко. Но она не была такой. Она этим почти не пользовалась. В конце концов, она давала взамен людям ощущение необычности обыденного дня. Она хотела только праздника, она боролась за праздники для всех тех, кому она нравилась. И она истощала себя. Теперь она была врагом. Но ей этого не хотелось. Хотелось бы все уладить как-нибудь. Она не знала, что сказать. Видимо, она действительно зашла слишком далеко. Какое-то умопомрачение. Она вспоминала, как достала большую сумку, положила часы набок, предварительно их обтерев тряпкой. Потом втиснула их в проем сумки. Полуокружность башенки так и осталась торчать из-под расстегнутой молнии. Потом вышла на улицу. Светило солнце, дети кричали и бегали друг за другом. Она как во сне двинулась к лавке старьевщиков, которую навещала на прошлой неделе, чтобы узнать стоимость часов. Когда она шла к старьевщикам в холодном солнечном сиянии ей предстала картина, смутившая ее.

По улице вышагивали огромные цапли. Они шли между развалин домов, от которых синий пар смешивался с пылью. Она не верила своим глазам. Цапли покачивали в такт своими длинными шеями. Она доставала им только до низа туловища. Эти гигантские птицы и развалины кругом. Розовые вытянутые шеи в сизом тумане.

Сакс и Корелл были польскими евреями, восседавшими в своей лавке с незапамятных времен. Правительство сменялось правительством, цены повышались, а они все с той же улыбочкой встречали покупателей. Ничто в мире не могло быть постояннее. Зазвенел колокольчик на двери и вошла Элли со своей дурацкой спортивной сумкой. Рядом со столиком, за которым восседали хозяева, дымился кальян. Сакс был лысоват, небольшие завитушки курчавились вокруг макушки. Он щурился и изучал гостью. Он произнес свою дежурную фразу: чем могу быть вам полезен?

Элли как оружие вытянула из сумки остов. Скупщики переглянулись, им было это не в первой.  Девочке нужны деньги, нет проблем. Антиквариат родителей – нет проблем. Все сгодится, всему найдется место – если только это представляет интерес и может окупиться. А уж в этом Сакс и Корелл поднаторели. Они изучали часы. Корелл был похож на Сакса – только нос шире и чуть полнее. В основном же в них сияла крестьянская крепкая хватка и смышленость. Они стали осматривать товар. Как всегда, они начали с того, что всячески показывали, что их это не интересует.

- Часы девятнадцатого века – констатировал Корелл – С наслоениями, сделанными в середине двадцатого. В общем, дешевка. Много безвкусной лепнины, явные несоответствия. Вот, взгляни, башенка вместе с барельефом головы и развевающимися волосами видимо была надстроена позднее. Посмотри на несоответствие пород дерева и краска в этих местах легче отслаивается.

Сакс скрестил позади пальцы крестом, что означало, что вещь выполнена до эпохи Регенства. Два пальца в виде буквы V означали бы, что вещь выполнена после эпохи Регенства. Элли наблюдала по стенам передвижение длинных теней. Они напоминали ей тех цапель, что она видела по дороге. Она спросила про тени.

- А, это тени от тросов над трамваями. Здесь рядом остановка – бросил в ответ Корелл. Они завели часы и они мрачно пробили. Казалось, Корелл и Сакс осмотрели все, что могли. Это были явно не тени тросов, Элли была уверена. Однако, за дверью раздался лязг железа и звон колокольчика. Это трамвай.

Сакс и Корелл отошли к столику и стали совещаться. Ценный экземпляр. Правда, не целиком, но остов и циферблат не оставляли сомнений в подлинности. Но они не могли дать более 60 процентов от истинной стоимости. Надо было на что-то жить и еще договориться с потенциальным покупателем, да еще, немного отреставрировать. Они предложили ей цену и Элли согласилась без колебаний. Пока отсчитывалась необходимая сумма Элли осмотрелась по сторонам. В основном хлам, выделялся персидский ковер на стене и пара канделябров. Выходя, Элли оглянулась. Сакс и Корелл уже не обращали на нее внимания. “А в них есть что-то ирландское” – подумала про себя Элли. Искривленная полоса рта осталась фосфоресцировать в мозгу, когда она вышла на свет. Они знали свое дело. Выходцы из бедных польских кварталов, они шаг за шагом шли к своей мечте. И теперь их глаза светились настоящим участием к людям, приходящим к ним. Но теперь нужно найти покупателя. За годы работы у них образовалась своя клиентура. Сделать несколько звонков, обычное дело. Может и не выгореть. Но всегда 50 на 50. Они всегда рисковали, когда брали вещь. Корелл уже набирал цифры старого телефона, из которого торчали желтые проводки в месте присоединения жилы.

Когда Элли вышла на улицу и сжимала в руке пачку банкнот, она вздохнула облегченно. Казалось, она выполнила то, что давно довлело над ней. Деньги никому не мешали, особенно полтора миллиона лир. Рядом с трамвайной линией шла стройка. В тусклом небе повисли краны. Элли знала, что по вечерам на них загораются красные огоньки, которые перемигивались в темноте. На этой стороне многие дома шли под снос. Элли проходила мимо кирпичных остовов и рабочие улюлюкали ей вслед. И правда, ей очень шли эти зеленые колготки.

Она уже огибала стройку, как внезапно ее пронзил стыд. Как она могла! Обмануть надежды, которые на нее возлагали, деда Лучанцо так хотел, чтобы у его внука все сложилось. А что она сделала? Она увидела перед собой дедушку, его простодушное восхищение и гордость реликвией, своим родом. А кто она такая, простите? Без рода, без племени, сирота. Она только все портит, все ломает. Но в глубине души она была уверена, что имела на это право. Если ей так захотелось, так и должно быть. Предавать тех, кто тебя любит, разве это не прекрасно? И потом, ей действительно нужны деньги. Но нет, на этот раз она перешла черту. Это уж слишком. Все еще подумают, что это она из-за денег. Это она-то! Этот мерзкий поступок, она с самого начала знала, что его совершит. Искупать в грязи самое дорогое для старого деда и его внучка, их веру в свой аристократизм. Слезы набухали на глазах. Они же близки ей, эти люди, они же импонируют ей. Дед со своей хрипотцой, в огромных шлепанцах, Лучанцо, с маленькими пальцами, смотрящий даже не на клавиши. Она боялась этого, и все-таки это совершила. Вот что не приемлемо, сожаление. Оно прокралось в нее. От злобы на себя она стала бить кулаком по кирпичной стене. Слезы все-таки прорвались, но какие-то хилые. Панцирь еще сковывал ее сердце. Она повернула назад и смешно пробежала мимо гогочущими парнями в касках.   

Сэмми как всегда на высоте.

 

Иногда они устраивали маленькую игру. Встречались как незнакомцы в баре. Как будто впервые познакомились. Карлуччи пытался забыть все, связанное с жестоким разрывом. И вот в один из грустных вечеров, они с Сэмми решили навестить свое любимое гнездышко.

- Вот увидишь, все наладится. Найдешь себе другую птичку. Вот послушай, что всегда говорила моя бабушка в таких случаях, - и Сэмми задумчиво прикрыл глаза, в почтении приобщаясь к Великой Мудрости Веков. – “В больших городах большие люди, в маленьких – маленькие. Краповые платья – для красивых девушек, для дурнушек – заботливые мужья. В дальний путь запасись большим количеством снеди, и не забудь по дороге кормить птиц и лисиц. Если тебя бросила распутная красотка, не расстраивайся, парень, собирайся в дорогу и отправляйся в город на поиски работы”.

- Ну и где связь? – Карлуччи уже устал от этой чепухи, которая сыпалась из Сэмми непрерывным потоком.

Гм. – Сэмми задумался, его лоб перерезали редкие морщины, но он так и не мог отыскать в своей памяти подходящее объяснение, услышанное из уст бабушки ли дедушки. – Ну,  … В общем, не важно. Это народная мудрость. Смысл ее постигается не сразу и подсознательно – Обрадованный проделанным оборотом, Сэмми с удовлетворением заказал у бармена еще пинту пива и с осознанием заслуженности сего дара, пригубил пенящийся хмель. 

Но Карлуччи уже думал о другом. Воспоминания о воспаленном искореженном лице Магды не оставляли его. Его дежурства у ее кровати. Косые взгляды Элли. Странное соседство. И что городит опять этот шут гороховый? Ему мало, что все уже оборачиваются на его идиотские жесты?

- Сэмми, скажи, ты давно знаешь Джитто? – при этих словах Сэмми сжался, его уши сжались и покраснели как у зайца.

- Конечно давно, он же старый престарый друг Элли. Я еще помню как они все катались в его длинном порше по магазинам за пирожными. Они не разлей вода. Ну ты и сам это все прекрасно знаешь.

- Да конечно. Но что мы знаем о нем самом. О его прошлом. О его семье. Он же ничего не рассказывает.

- Да и хрен с ним. Главное, что он помешан на Элли. И его денежки капают в копилку нашей партийки.

- Ты совсем обнаглел и распоясался. Хотя я того же мнения. Давай за это дрябнем.

- По баллантайнсу?

- По баллантайнсу.

Карлуччи почувствовал себя намного лучше после повторного вступления в ряды Движения борцов со Временем. Горячие губы Магды снились ему по ночам. Он стал забывать острую кинжальную боль. Элли. Да кто она на самом деле такая. Не знаю такой. Так он себя утешал. Но еще он предчувcтвовал, что скоро должно что-то произойти, что-то окончательное и бесповоротное. Детство, двор. Все это отступило. Впереди маячил последний бой, финальная сцена. И нужно было отыграть ее с честью. У Карлуччи было такое ощущение, что он несется с огромной скоростью в машине. Но ее уже не остановить. А опасный поворот все ближе и ближе. Остается только кричать во все горло любимую песню.

Сэмми тоже было не по себе. Он до сих пор не мог забыть иссиня-черное лицо Магды с пузырящейся раной на шее. Это были уже не игры. Они ввязались в серьезное противостояние. С одной стороны аморфная масса обыденности, с другой – они, горстка сумасшедших, вызвавших ее на бой. И государственная машина подавления тоже на другой стороне. Сэмми было страшно. Тем более он знал, что скоро готовится гигантская акция. Но уйти сейчас – значило предать все, и друзей, и юность, и первую любовь. Начинался последний отсчет. А сейчас можно еще хватить виски. Это делу не помешает. Борьба с серой массой Времени не имеет реальных очертаний, но наносит вполне ощутимые потери. Он как мог стремился забавлять друзей. Особенно он старался перед Магдой. Свое амплуа он исполнял с мастерством и вдохновением. Но здесь была одна тайна.

Израненное тело и черные круги под глазами, худоба и сильные плечи. Печальная Леди, поборовшая смерть. Разве она могла кого-нибудь оставить равнодушным. И Сэмми стал ее очередной жертвой. Длинная американо-итальянка с католическим именем являлась ему во сне. Но здесь ему предстояло отвоевывать ее у своего друга. А это было нелегко. Но детство осталось позади. Бывшие друзья станут врагами. И начнется настоящая битва, где каждый сражается своим любимым оружием.

Сэмми вознес персты к небесам и произнес:

- Да рассудят нас боги. Мы у черты. Лучше прыгнуть с утеса, чем стать добычей орла – так всегда говорила моя бабушка. Предадимся Бахусу в преддверии схватки.

Карлуччи вскинул вверх руки. И так они сидели, взметнувшись вверх. А потом они затянули свою любимую песню. Но их уже ничего не могло остановить. Это был их вечер. Их закат. Им было так хорошо и уютно сидеть среди переливающихся этикеток в то время, как за окнами наваливалась мгла.    

Накрапывал легкий дождь. Они сидели в городском саду. На ветвях висели, попеременно мигая, еще не убранные с предыдущего праздника, иллюминированные цепи. Магда пыталась понять, что же надо от ней Лучанцо. Что он все ходит вокруг да около? Они сидели на, постепенно все больше покрывающейся каплями, деревянной скамейке, ободранной и всей в желтовато-серых подтеках. Магда предусмотрительно расстелила, разорванный по шву, полиэтиленовый желтый пакет.

В темноте деревьев постепенно нарастал стрекот. Капли дождя падали все реже и реже. Надвигалась духота. Поверх неупорядоченных вспышек еще не высохших ламп неуверенно бледнел обод луны.

Лучанцо выкинул в мусорку бумажный кулек из-под орешков, которые они купили в одном из немногих оставшихся фургончиков. Он окинул взглядом ее гордый профиль и внушительные формы. Она застыла. Тусклый свет фонаря над ними только ласкал посеребренную гладь щек.

- Зачем ты сюда меня привел? – Магда полуобернулась и смотрела серьезно на  прячущиеся и ищущие что-то под ногами глаза Лучанцо.

- Просто. Захотелось тебя увидеть. Вот и все. – Лучанцо наконец поднял глаза. – Как шрам? Заживает?

На шее Магды шрам теперь выделялся только свинцовой косой полоской в виде молнии. Магда чуть заметно улыбнулась про себя, но когда она отвечала, лицо ее ничего не выражало.

- Ничего так, спасибо. Вот, смотри – и она пригнулась к Лучанцо, нажав пальцами около того места на шее, где оставался темный след от ранения. Лучанцо сглотнул. Кожа, источающая таинственный аромат и наполненная первобытной живой силой, была так близко. Он не мог удержаться и протянул руку к мерцающим жилкам на упругой шее. Магда непроизвольно чувственно прыснула.

В духоте, на бархате неба, загорались первые блестки.

- Если бы тебя еще раз ранили, я бы не отходил от тебя ни на шаг. Как собака.

- То есть для этого мне бы пришлось пережить это еще раз? Быть почти на грани жизни?

- Ты, как всегда, очень логична, – Лучанцо улыбался – Но нет, второй раз уже так не будет. Всегда можно найти что-то хорошее, правда? 

Они замолчали. За оградой парка раздавался лязг и звонки подъезжающих и отходящих трамваев. Мокрые капли на ветках и проводах, окаймляющих лампочки, преломляли свет и оставляли смазанные следы. Они напоминали извилистые фосфоресцирующие трассы.

- Я до сих пор испытываю чувство вины. Ты одна ответила за всю нашу глупость. Получилось так. Но… И все равно, я пытался искупить, зализывал твои раны.  Просто я не мог противиться… Я потерял свою волю… Она отняла ее…Она околдовала меня.

Магда недоверчиво всматривалась в смутные контуры лица Лучанцо.

- Ты хочешь сказать, что этого можно было избежать? Что все было предрешено изначально? И кто-то все знал заранее? Так?

Лучанцо грустно усмехнулся и уткнулся взглядом в свои ноги.

- Ты меня  не так поняла. Просто я хотел поделиться с тобой. Мне с тобой так легко и просто. Я устал. Я… Если бы ты… Ну, протянула мне руку… в знак прощения… Может быть, еще не поздно. Я смог бы вырваться. Мы нашли бы выход… Ведь еще все можно остановить…

- Нет.

Ответ был резким. Лучанцо оторопело смотрел на дрожащие губы.

- Не втягивайте меня в свои дрязги. Ясно? Я вам не тряпичная кукла.

Последние слова заглушило назойливое жужжание пронесшегося сзади мотороллера. Вокруг разносился неугомонный вороний треск. Некоторые подлетали к кульку с рассыпанными по нему ядрышками и ухитрялись стащить один из них.

- Я только хотел сказать… Что только от тебя хотел бы слышать слова прощения. И… Не доверяй никому.

- Мне не за что тебя прощать. Но если ты так этого хочешь, то пожалуйста: я тебя прощаю. Ну что, ты доволен?

Лучанцо боролся с собой. Он хотел оскорбить, накричать на эту самодостаточную, сильную девушку. Она и не собиралась понимать его, вникать во что-либо. Она была сильнее его. Но нужно было держать себя в руках.

- Ты не хочешь меня понять. Тебе легко жить. Ты же ничего не видишь, кроме себя. Ты бы могла спасти меня. Помоги же мне! Я хочу признаться. С того самого дня, как я поддерживал твою тяжелую голову на заднем сиденье, и из твоей раны на шее текла кровь, с того самого дня, я… чувствую, что ответственен за тебя, что… должен быть с тобой рядом. Ты одна можешь мне помочь.

- А ты умеешь убеждать. Настойчивый… Только я так не могу. Я чувствую, что это все из-за необходимости. Из-за другой. Я всегда буду об этом вспоминать. Она всегда будет стоять между нами. И я не хочу причинять ей вред.

- Я так хотел бы быть таким как ты, сильным и непреклонным. 

Мелькали прутья в решетке сада. Трамвай сдавал ход. Послышался ржавый, падающий, скрежет тормозов. Из медленно раздвигающихся дверей с облупленной во многих местах красной краской можно было видеть скрывающуюся в полной тьме извилистую аллею в сад. Отсюда не было видно последнего поворота аллеи и стоящей в нескольких метрах от него скамейки. И висящих на ветвях мигающих гирлянд. Не было видно, как со скамейки поднялись двое, отряхнулись и побрели к выходу из парка. Двери с шумом захлопнулись, отрезав теряющийся во тьме кусок пространства. Общественный сад Пинчо тонул в вороньем галдеже.     

В кафе.

 

За столиком небольшого кафе, на открытой террасе, дымя зажженной сигаретой, сидел усталый от недосыпания, комиссар Кровени. Мешки под глазами налились еще больше обычного. Но он искал, он ждал, когда наконец появится хоть какое-нибудь сообщение о красавице Мар, подружке Джиго, сбежавшей в Америку. Он надеялся, что рано или поздно, но Джиго выведет его на виновницу его злоключений. Вот почему он с нетерпением почти каждый вечер просиживал на этой террасе, высматривая на противоположной стороне улицы выходившего на промысел наглеца.

Наконец, у брыжущих светом витрин магазина одежды, стала собираться стая служителей красоты. Они выставляли вперед бедрышки, откидывали в экстазе голову, приоткрывая длинную шею, зазывно хлопали длинными ресницами. Кровени напрягся. Вот и его наблюдаемый. Джиго, задержавшись у группы, сбившейся для перекура, вынырнул оттуда с трофеем за ухом и делая короткие затяжки по пути.

Погода ухудшилась. Налетал резкий холодный ветер. Джиго приподнял воротник серебристой рубашки с длинным вырезом посередине и занял выжидательную позицию у столба с дорожным знаком. “Вам что-нибудь еще?” - над комиссаром склонилось гладкое, по-приятельски участливое, лицо официанта. Кровени заказал еще одну чашку кофе и со злорадством закутался в теплое пальто. “Подождите”, - выкрикнул он вдогонку официанту. “Мне еще стакан воды”. “Сию минуту” – официант скрылся в темном служебном коридоре.

Ветер гнал по тротуару разный мусор, обрывки газет, песок. Иногда его порывы подносили к ногам комиссара следы тления и разрушения. Вот и сейчас он застал около лакированного носка шуршащее, скатывающееся ниже по террасе, черное обугленное перышко. Кровени приостановил его падение, прижав ступней к полу. С одного боку оно было совершенно обкромсано и кое-где красноватым. Комиссар приподнял носок туфли и перо продолжило свой путь. Наискосок. Галогеновые лампы у потолка нервно помаргивали, что придавало всей атмосфере характер праздничного ожидания. Коробок с красной этикеткой, поставленный боком, темно-синяя пепельница из толстого стекла с изломанными окурками, коричнево-белая чашечка кофе на блюдце с пятнами по ободку. Это то, что ты видишь обычно каждый день. Комиссар удовлетворенно откинулся на спинку стула. Все шло своим чередом. Летом здесь танцуют парочки. Но сегодня далеко не лето. Он не хотел больше никуда идти, его охватывало оцепенение. Лениво он отмечал происходящее у яркой витрины.

Около Джиго остановилась черная, искрящаяся чистотой, машина. Джиго наклонился к открытому окошку. Из темного проема показалась кисть руки с белым манжетом, которая погладила покрывшуюся мурашками оголенную грудь парня. Джиго залез в салон на заднее сиденье.

«Вот черт» - выругался сквозь зубы Кровени и сорвался с места. Он ненавидел  этого мальчугана, ненавидел его клиентов, ненавидел погони за черными машинами, ненавидел раннюю весну, ненавидел праздники. Он поймал на ходу такси и запрыгнул на сиденье рядом с водителем.

Вечерний город тонул в огнях. Булыжник мостовой расцвечивался синими отсветами неоновых витрин. «Это случается со всеми»,- мудро высказался водитель. «Да, да»,- рассеянно отвечал Кровени. «Они всегда уходят».

«Кто?»- вернулся к реальности Кровени. «Я тоже был тогда не в себе», - заговорщески подмигнул водитель. “Черт бы тебя побрал, со всем твоим опытом” – ругался про себя комиссар, когда захлопнул за собой дверцу.

В глухом дворике старой части города черная машина остановилась. Парочка скрылась в подъезде обшарпанного особняка, еще хранящего черты бывшего великолепия. Кровени, скры­ваясь в тени стены, крался за ними. Он зашел в подворотню противоположного дома и занял выжидательную позицию у окна, выходящего во двор.

Он не соби­рался конечно же здесь сидеть до утра, так на всякий случай минут 15. Вдруг повезет и что-нибудь проклюнется. В подворотню зашла пожилая жен­щина с собакой и неодобрительно, с опаской, посмотрела на Кровени. Он сде­лал вид, что закуривает у освещенного окна перед выходом. Ему даже при­шлось приоткрыть дверь. Охровый обод отчетливо выхватывал все неровности и бороздки на недавно выбритой щеке, складки у уголков глаз. Когда шаги замолкли в вышине, он вернулся к наблюдательному пункту. “Обывательница, лучше бы дала своему второму псу под дых, хоть какое развлечение” – думал Кровени, когда вверху хлопнула дверь и стихли обрывки коротких фраз. 

Вначале он не поверил своим  глазам. Он потряс головой и ударил ладонью по щеке. Нет, сомнений быть не может. Тот же потрепанный портфель, очки на носу, длинные жирные волосы. Это Влачек собственной пер­соной.

Через некоторое время Джиго и Влачек показались в освещенном проеме противоположного особняка. Белый махровый халат едва прикрывал мерзнущего полнеющего Джиго. Влачек стал судорожно что-то искать в портфеле, нако­нец на свет был извлечен листок бумаги и торжественно сожжен на глазах сглотнувшего комиссара. Клочья пепла развеялись черными точками по ветру. На мгновение серое облако отражалось в зрачках комиссара. Потом паутина рассеялась.

Влачек элегантно повернул кистью в воздухе и устремился к аркообразному просвету. “На этот раз не уйдешь, старый фюррер” - процедил Кровени и рванулся наперерез. Кровени перехватил его у самой ниши.

“О, комиссарен. Их бин нихт шульдиг.” - выпалил, радостно выпучив глаза, стареющий ловелас. Комиссар крепко сжал нежную дряблую ручку Влачека. Тот стал извиваться и корчиться от боли. “Их бин тре, я есть вернопод­данный” - визжал в экстазе поляк. “Хватит, мне надоел этот бред!” - Кровени включался в игру. Ему на самом деле очень нравились эти потасовки,  в которых каждый из них играл свою роль.

“Я все видел, отпираться бессмысленно. Этот листок имеет отношение к бегству Мap?”. Проницательность комиссара заставила Влачека взглянуть на него други­ми глазами. Cнизу вверх. По продолжительной паузе и изумлению в глазах поляка Кровени понял, что случайно попал в точку.

Но Влачек во время одумался и принял снова индифферентный, виноватый вид. “Если Map это Джиго, тог­да конечно. Это просто стихотворение, которое я посвятил своему херу­вимчику, но которое ему так не понравилась, что пришлось его сжечь”. Они некоторое время бессмысленно смотрели друг на друга. Наконец, Влачек не выдержал, снял очки и стал протирать их вынутым из заднего кармана платком.

Но Кровени почувствовал, что напал на след, и не хотел отпускать добычу.

“Отвечай!” - Кровени тряхнул Влачека как мешок с картошкой. “Хорошо, ка­кие ваши условия?” - перехватил инициативу старый проныра. Кажется, раз­говор переходит в деловое русло, подумал про себя экс-комиссар. Влачек продолжал пялиться, выставив вперед плечо, что наверное должно было означать суверенность.

“Зa нужную информацию я выдам тебе нашего человека среди букмекеров. И тогда ты может быть сможешь избежать многих неприятностей. Но так как ты у них в любимчиках - это не надолго”. “Я и так его знаю, давайте что-нибудь посущественнее. Например, планы городского муниципалитета на молод­няк из конюшни в ЛаВиад”. “Каково, это будет для тебя слишком жирно. Ты не  знаешь и никогда сам не узнаешь, кто у вас под боком льет воду на нашу мельницу”. “Ах, а я так надеялся узнать под каким именем будет бегать та, что никак не угомонится в шестом загоне, такая огненная крошка с огромным задом”.

”Хорошо, Ваши по­желания будут учтены в будущем. А теперь перейдем к делу”. “Ну дак, по рукам?” – предложил Влачек и протянул дрожащую ручку комиссару. Тот некоторое время неприветливо смотрел на протянутую руку, потом отведя глаза, потряс ее два раза. Влачек некоторое время плотоядно жмурился. Потом он приблизился к комиссару и, теребя пальцами по истертой коже портфеля, стал вкрадчиво верещать. Он, то и дело, бросал быстрые взгляды вверх, на комиссара, из-под съехавших на нос оправ.

Правда, услышанная Кровени, заставила его целую минуту всматриваться в висящею на истертой нитке пуговицу на рубашке Влачека. Правда, услышанная Кровени, портила все его карты. Правда, услышанная Кровени, была тем, чего он боялся. Это была купчая на приобретение некой собственности в штате Луизиана в размере двадцати трех тысяч шестисот двадцати трех фунтов стер­лингов на имя Л.Ф.Коллини.

У Влачека была копия этого сертификата, ко­торый он и продемонстрировал комиссару. Он хитро подмигнул, виновато развел руки и поспешил ретироваться, запихивая и мня на ходу опасный документ. Вот к чему все вкратце сво­дилось.

Лучанцо и театр.

 

Лучанцо любил театр. Любил его свечение в вечернем воздухе. Любил толпу у входа. Любил стоящие неподалеку дорогие машины и выходящих оттуда женщин с меховыми мантильями небрежно переброшенными через плечо и их спутников, блещущих свежим бритьем. Любил афиши и высовывающихся из маленького окошка билетерш. Любил старух, подающих программки, и гардеробщиков. Любил момент, когда приглушается свет, и любил шушуканье парочек за спиной. Любил девушек в фойе, жмущихся друг к другу, и женщин среднего возраста, напряженных и влекущих. Любил шампанское на буфетном столике и искрящиеся бокалы в руках прожженных театралок и театралов. Любил самые первые минуты спектакля, когда еще не утих шум в партере. Любил аплодировать и видеть, как это нужно. Но больше всего он любил тот момент, когда актеры начинали между собой свою, особенную, игру, которую, как они думали, никто не замечает. Но Лучанцо ее замечал. Особенно это выдавали паузы, и то, как они на них реагировали. Поистине, они были мастерами пауз. Лучанцо, когда это происходило, хотелось кричать на весь зал: “Началось! Вот оно!”, - но он смотрел по сторонам и бросал эту затею. Он начинал отмечать переход обычно уже на втором спектакле. Это всегда происходило по-разному. Часто в разных местах пьесы. Лучанцо видел, как актеры повисали в пустоте и между ними начиналось своеобразное перемигивание. Театр в театре. Но как иначе перенести эту жизнь. Когда все серьезны там, где не надо, и не серьезны там, где надо. А тут – все как надо. Серьезность доходит до гибели, а несерьезность – до гротеска. И там, где нужно. Определенно, пьесы пишут люди, которые устали все время ждать в приемной.

Это все эгоизм. Хотя бы на два с половиной часа можно с ним расстаться. Так думал Лучанцо и ценил эти два с половиной часа. Старые знакомые, когда вы на сцене, вы светите нам. Они перемигиваются и говорят: “Привет, старичок! Ну что, покажем им сегодня”. “Пожалуй, почему бы и нет”.  Они не шутят, ведь они могут умереть. Лучанцо читал по губам.

Вот он сидит, в средних рядах партера. Дешевые места – отличный вид. Постановка начинающего английского драматурга. Модный, и много юмора. Рядом с Лучанцо сидит женщина, как будто только что вышедшая из-за рецептуры в библиотеки с испуганными глазами. Однако через ряд, наискосок, длинная шея со сверкающим ожерельем. Лучанцо часто смотрит туда, но не драгоценности, конечно. Ему так хочется быть там, на сцене. Среди своих друзей и соратников. Его выступления в ночном клубе, когда он над толпой, и она его принимает или отвергает – так близко. И ему хочется кричать на сцену – вы такие же как я!  И я такой же как вы. Соседка справа достает конфету и разворачивает ее. Проголодалась бедняжка, в библиотеке не разжиреешь. Другая, через ряд, все время проводит холеной ладонью по шее, и так, и эдак. На нее все пялятся. Рядом с ней – важный, поджарый, господин, все время порывается что-то достать из кармана. Ему здесь явно не по душе. Вот он достал платок, вот обмахивается программкой, вот оглядывает зал. Все здесь кажется ему ненатуральным и наигранным. Не то, что у него, в строительном управлении. Вот где настоящие страсти. Но Лучанцо так хочется туда, на сцену. Хотя бы на несколько минут… Эти актеры для него уже как друзья. Вот местная знаменитость – уже под шестьдесят, а все еще статен и внушает уважение, как старый лев. Но в нем еще больше насмешки над собой. Тонкие усики, он приковывает к себе внимание, блещет как шампанское. Рядом с ним – игривая зрелая пантера, когда они вместе – зал лежит. Юноши в первых рядах заворожено ловят каждое ее движение. И даже сколько между ними было недомолвок, скандалов, безумного хохота и детских издевок за все время, пока они шли вместе, как братья по оружию – даже это можно прочитать. Это витает в воздухе, где-то между ними. Рядом с ними молодая чета даже кажется старее их. Хоть они и из кожи лезут вон, чтобы произвести впечатление, у них все получается шиворот-навыворот. Они смешны в своем молодом прагматизме. В их взглядах – только профессия. Но так начинают все. Но иногда все же и они вызывают улыбки. Все-таки, запах и тела - что надо. Но без звездочки не обойтись. И тут ходит, страдает, сомневается, сходит с ума – все тот же, человек-пугало, двигатель действия, не важно мальчик или девочка. На этот раз – парень. В английской традиции. Он смешон и жалок, и это действительно так. Лучанцо часто ловил себя на вопросе: “Неужели это было?”. Действительно, многие задавали себе этот вопрос, не понимая, что же происходит, когда появляется этот клоун. Он мог вызывать все: глумление, дикий смех, жалость, очищающие слезы. На него строился спектакль. И он давал руду.  

Лучанцо казалось, что он видит себя. Видит свою жизнь. Он не мог оторваться. Он даже забыл про соседку справа и через ряд. Как это похоже на него. Тот же жалкий клоун. И когда он пытается докричаться до сердца, Лучанцо кричал вместе с ним. Жестокое отворачивается. Не умеющее забыть себя – отворачивается. Ну и ладно. Они вместе пойдут дальше. Так далеко, как только можно. Без оглядки на окрики о безопасности. Но тут наступал антракт и двигались стулья. О, это было самое прекрасное – вырваться из зала и прямо в буфет.   

Лучанцо в толпе. Тут разговоры, модные сплетни. Он в центре и все слышит. “У премьер-министра новая любовница”- “Да что вы, не может быть”. “У местной примадонны новый ухажер” – “Да что вы,  кто бы мог подумать, а с виду разваливается”. “Я купила колготки с подвязкой на правой ноге всего за двести лир” – “Да что вы, адрес – я записываю”. “У моего патрона мания преследования – он боится, что его жена придет в офис в неподходящее время” – “Да что вы, вы у него в любимчиках?”. “ Вчера не игра была – а послеобеденная  прогулка лоботрясов, нет на них управы, мы уже даже до финала так не дотянем” – “И не говорите, куда катится страна”.  Все толкаются, жмутся – мужчины к женщинам, женщины к мужчинам. А иногда и женщины к женщинам.

Лучанцо видит свою соседку справа. Она украдкой лопает пирожное. Проголодалась бедняжка. Хоть бы чем-нибудь запивала, дак нет же, всухомятку. А вот и светская дама с переливающимся колье. Потупив глаза, слушает увещания своего мужа, а тот наклонился почти к самому уху и иногда обводит зал взглядом. Вполне светские люди. Воспитанные, интеллигентные. Таких Лучанцо любил. Наверное, трезвонит о своих друзьях и их злоключениях, или о проблемах на работе. Счастливые, завистливо подумал Лучанцо. Вот так бы и он хотел бы поверять все свои тайны Элли. Но она другая. Совсем другая. И ничего-то у него в жизни не получается, как у других людей. За что это? А может это наоборот – отличительная печать, печать чего-то высшего, более высшего, чем земные радости. Может быть от него чего-то хотят, чего-то ждут, и поэтому лишают обычного покоя? Может быть, он призван, он - на передовой, там, у вечной черты? Может он, наоборот, в любимчиках. Но все равно, очень завидно, когда видишь вот такое единение, понимание. Но эта мысль немного усыпила давнюю боль. И потом, жизнь прекрасна. Может быть, в личном плане ему не очень повезло, зато он иногда слышит и играет то, что никто не играет и не слышит. Даже если это и бездарно, все равно, это – его, исконное. И этот факт примиряет его с землей, по которой нужно каждый день идти. В Лучанцо шевельнулся его давний бесенок. Пять попыток. Он так делал раньше. Давал себе пять попыток на вечер, чтобы закадрить девчонку. И пока они не исчерпаны – нечего и думать о возвращении домой. Шампанское подействовало. Тем более, что после бездвижного сидения и смотрения в одну точку.

Он обходил буфет. Много, много всего. Но мало редкого. Черт. Опять не его день. Как всегда, когда он устраивал себе это дерби, подходящих кандидатур – как не бывало. Или все то из-за Элли? Она вцепилась в него как заноза, и он уже не видит самобытности других женщин. Нет, нужно спасаться, нужно развлекаться. Не однолюб же он, в самом деле. Это он-то, Лучанцо Коллини, никогда ничего не принимавший всерьез? А может, и так. Но Лучанцо не хотел быть таким. Он хотел быть бонвианом, покорителем женщин. А ему уготована роль эдакого верного рогоносца, над которым все смеются. Боже мой. Испарина покрыла лоб Лучанцо. Нет, только не это!!! Он бежал по залу как в лихорадке. Но вокруг одни жующие или пьющие, довольные собой и жизнью, с подругами или с молодыми людьми. Много молока и никакого надрыва. Довольство. А зачем, скажите, тебе, мужику, надрыв? Но у Лучанцо был не совсем обычный вкус. На любителя. То, что для Элли было игрой случая, для Лучанцо было плодом огромной работы и выбора. Он выбирал, выбирал, и наконец, подошел к одной, все время хлюпающей носом. Неудача. Нет. А казалось, заигрывает. Продолжаем обход. Никого нет. Лучанцо удручен. Однако, вот у следующего столика. Такая курочка бальзаковского возраста. Как раз во вкусе. Длинная темная юбка, большой рот, подглазники. У Лучанцо сильно бьется сердце. Нет, он боится. Он не решится. Слишком хороша. Но он, в ужасе глядя на себя со стороны, приближался к ней. Как бы со стороны: “Извините, женщина”. Пауза. Она вопросительно смотрит на незнакомого. Он улыбается своей (как ему кажется) коронной улыбкой. Со стороны, наверное, это кажется гримасой жалости. “Можно с вами познакомиться”. Очень непродолжительная пауза. Нельзя сказать, что для женщины это – неожиданность. Ответ: ”Нет. Меня встретят вечером”. Коротко и ясно. “Жаль, извините” – только и мог промямлить Лучанцо. Это его стандартный ответ. Все. Сеанс окончен. А вот и звонок. Нужно возвращаться на места. Луанцо облегченно вздыхает. Обратимся к высшему.

На подмостках все идет к своему логическому концу. Все умрут. Это очевидно. И вот, наконец-то, Лучанцо так ждал этого, момент, когда все переворачивается. Главное пугало перестает быть пугалом и начинает свою контригру. Даже в комедии нашлось место для жестоких перепалок. Он не среди своих, а значит ему придется  бороться за то, что другим достается без боя. Он перестает быть прямым и уходит по лесным тропам. О, Лучанцо, видел в нем себя. Туман застилал его глаза. Вокруг все хохотали. Но для Лучанцо все преломлялось в его свете, и искривленным представало перед ним. Он видел не то, что видели другие. Под оглушительный хохот зала его мозг лихорадочно работал. Что-то заставило его прокрутить все назад. Какой-то момент. Ах, да. Вот он. Кража. Это был ловкий ход. По сценарию ему нужно было примирить две пары. И как того следовало ожидать, пары перемешивались. Старик влюблялся в молоденькую, а паренек  - в старуху. Несчастный, ему предстояло как-то вернуть все на свои места. И вот для этого, он крадет записку. Ну конечно, записка оказывается не от того и не к тому, но это уже не так важно. Важно то ощущение, и Лучанцо чувствовал это как никто другой, что от тебя, от твоего неблаговидного поступка зависят судьбы других людей и их счастье. О, это приводило его в трепет. Держать в своих руках ключ, о котором знаешь только ты. И этот ключ ты получил не по праву, а за “красивые глазки”. Ведь кража – те же красивые глазки. Но было еще что-то. Все это ради других, не ради себя. И это многое меняло. И он также бежал. Искал Ускользаемое, ради него. Ради Искусственного он делал свои шаги. Как бы далеко не зашли, он пойдет до конца, он оправдает выбор. Ключи в его руках, Красота манит его с другого берега. Пора шагать.

И, когда после окончания, он обернулся, он увидел и библиотекаршу, что-то вытряхивающую из своей сумочки, и элегантную пару, ловящую такси, и всех зрителей, вывалившихся на вечернюю прохладную мостовую в отсветах фонарей. И это было то, что он любил больше всего, Человечество и Вечер. То, в чем он хотел раствориться.

 

----              -

  

Для комиссара теперь все становилоcь ясно. ЛУЧАНЦО ВСЕ ПОДСТРОИЛ. Это он приобрел земли. Это он поспешил спровадить туда Мар, с глаз долой. Это он запустил слух о прибытии Белого Ангела в пакетиках из-под кофе. Он подставил под пули своих товарищей по борьбе. Он хотел занять место графа во всех смыслах. Но он подставлял и себя. И Элли. Что за безумный розыгрыш? И разве это стоило свеч? Нет, это невероятно. Однако, факты, факты говорили за себя. Но на что он рассчитывал? Что он, и его подружка, как два невинных ангела останутся незадетыми в этом хаосе огня и металла? Или он один? И тот визит Элли накануне бойни? Нет, скорее всего, они действовали сообща. И все ради чего? Ради главенствования в призрачной, шутовской организации, играющей роль скорее клоуна, чем серьезной силы? Или он ошибается, и ее влияние не так уж невинно, и он просто недооценивает ту степень и размах власти, которую она может дать? В принципе, это не так уж и глупо, ведь огонь в основном велся по автобусу. Но так бессердечно и легко отдать в жертву людей, почти единокровных, почти заменивших родителей.

Но, может, и он сам, комиссар, несет вину за случившееся? Он ведь мог предугадать, чем все это может закончиться. Можно даже сказать, он знал. Так ли? Неужели, он, все понимая и предвидя бессмысленные жертвы, все-таки дал ход этой операции? Ведь после визита Элли он уже знал наверняка, что здесь ведется двойная игра. И все-таки… Все-таки он не остановил машину. Он не остановил машину…    

Это было так бредово, что почти походило на правду.

Спина Влачека долго маячила на фоне просвета арки. Но ветру кружились перышки разорванной в одном из окон подушки. Огонь в зажигалке все время гас, и Кровени только у самой кирпичной кладки смог вдохнуть горячий дым сигареты.

Надо будет повида­ть Элли, решил он. Если это правда, то от человека, отдающего на растер­зание спецназа свою первую и единственную любовь и собственную персо­ну ради достижения мифических имперских планов, всего можно было ожи­дать.

Комиссар сидел уже под утро все в том же кафе. Он размышлял о том, как лучше всего подступиться к Элли. Нужно было действовать деликатно и в тоже время решительно, чтобы предотвратить катастрофу.

На столике, ря­дом с чашечкой кофе и дымящейся в пепельнице сигаретой, лежала открытой на первой странице утренняя передовица.

Крупный заголовок вещал всем, что город через неделю осчастливит своим посещением никто иной, как атташе по делам торговли и культуры при министерстве Иностранных Дел заокеанской империи. Под заголовком мило и чуточку стеснительно улыбался интеллигентный дородный мужчина с бакенбардами. Рядом с ним стояла его жена и дочь лет четырнадцати. Они испуганно и недоверчиво всматривались в фотообъектив.

Когда горят мосты.

 

Ступенька за ступенькой. Серые обшарпанные стены. Большие пролеты окон. Лучанцо взбирался по лестнице вверх, на третий этаж особняка. Он тяжело опирался на перила.

Квартира 17 в старом доме на улице Хризантем. Лучанцо, отдышавшись, нажал на звонок. Раздался перезвон колокольчиков. Лучанцо оперся на дверную твердь ладонью правой руки и опустил растрепанную голову. Джиго вышел открывать. Он весело насвистывал. Когда дверь открылась и он увидел на пороге худое лицо Лучанцо, звуки песенки оборвались.

Джиго отступил. Из тьмы дверного проема медленно выплывали резко очерченные глазные впадины и скулы Лучанцо.

- Привет, ну как дела? - Лучанцо закрывал дверь и бросал короткие вз­гляды на Джиго.

- Да ничего. Что, соскучился, зайка? - прошептал Джиго.

- У тебя сейчас кто-то есть здесь? - Лучанцо надвигался на отступающего юношу.

- Да, обычный клиент, но он скоро уйдет. Если хочешь, встретимся сего­дня в том кафе, помнишь?

- Мнe нужно с тобой поговорить, насчет… той накладной на недвижимость, и… твоей подружке.

- Но, дорогой, я ее сегодня торжественно сжег на глазах Влачека.  Ведь ты велел ему так сделать...

- Кого?

- Ее, накладную, господи, конечно же!

- Я ничего такого ему не говорил... Это Влачек тебе ТАК об этом сказал?

- Да. Господи, что же происходит? Я ничего не понимаю.

- Похоже, придется побеседовать с этим старым козлом. Ладно, сегодня в шесть в нашем кафе, ты придешь?

На заднем плане Лучанцо улавливал звук постоянно льющейся воды. Он был приглушенный, скрадываемый кафельными стенами ванной. Зрачки Джиго на секунду сузились. В них отражались блики от разлетающихся в стороны брызг на эмалевой поверхности.

Магда возложила свои телеса на красный диван и размышляла. Давно уже она не чувствовала такой тревоги. Первое, что ее беспокоило, было отношение к ней Лучанцо. Она боялась проявлений излишней  страсти с eго стороны. Ей было очень неловко перед Элли. Она не знала, куда себя девать, когда Лучанцо начинал в присутствии Элли оказывать ей недвусмысленные знаки внимания.

Ей казалось, что он с какого-то момента очень изменился. И тот вечер на скамейке в парке, его слова о недосягаемости. Об обреченности. О падении. Ей была страшно, потому что она постепенно подпадала под его влияние.

Нет, толька не это. Она бесцельно переключала каналы. в принципе, она уже сделала свой выбор, он был неожидан даже для нее. Ее отталкивала сложность Лучанцо и Карлуччи. Ей хотелось простоты и надеж­ности.

Такой человек был в ее окружении. И его звали Сэмми. Именно на него пал выбор Афродиты.

Каждому свое, так деловито рассудила Магда. Но все они жили ожиданием предстоящей схватки с властями. Они избрали театр местом ее действия. Нужно было со всей обстоятельностью к ней подготовиться.

Часы показывали пять. Сегодня вечером у нее свидание с Сэмми. Она решила особо не краситься, так чуть-чуть нанести грим. Все-таки эти обреченные глаза Лучанцо и его безумные речи не давали ей покоя.

А потом он поцеловал ее в шрам на шее. «Посмотри вон на ту звезду, она постоянно падает, но на Землю она упадет через три миллиона лет», - так он говорил ей, гладя шею. Чушь конечно, но так приятно. И когда слышишь его гнусавый голос…

Но иногда ее сердце сжималось. Он казался ей потерянным растерявшимся ребенком, который ищет материнского участия. И ей хотелось проявить за­боту по отношению к этому горемыке. На них было бы интересно посмотреть со стороны. Худой парень среднего роста с выдающимся носом и сухими волосами и довольно объемистая, высоченная дева. Ну и парочка! А звезда все приближалась…

Магда нервничала в ожидании прихода Сэмми. От случайного движения рукой полетел на пол флакон с гелем для умывания. Она, ругаясь, стала отряхивать и прополаскивать пластиковую форму. На этот раз, она надеялась, будет все просто и спокойно. Но нет же. Кажется, этого не избежать. Неужели опять то же? Этот страх? Постоянный, неизбежный. 

Когда Джиго вернулся в спальню, его встретил уже готовый к выходу джентльмен в безупречном черном костюме и, оттеняющей розоватую бледность кожи, белоснежной сорочке. Он улыбнулся юноше и прошептал ему на уxо.

Джиго нервно изогнулся. Джентльмен зачесал назад толстыми пальцами густые вьющиеся волосы, и, пританцовывая, двинулся к выходу. У проема выходной двери он обернулся. Печальные большие глаза смотрели на Джиго.

“Ты ведь ничего не расскажешь? Так? Ты же не предашь меня?» - проговорил он ПОЧТИ ШЕПОТОМ. Джиго еле заметно улыбнулся: ”Да”.

Джентльмен не спеша пересекал двор. Приятный утренний ветер трепал его белокурые волосы. Он жадно вдыхал свежий воздух. Ноздри крупного мясистого носа нервно трепетали. О, эта свобода ничегонеделанья. Можно прогуляться по набережной, зайти в кафе или просто сидеть на скамейке в парке и смотреть на переваливающихся голубей. Но сейчас… Было так приятно пересекать этот колодец, приближаться к проему арки из красного кирпича. Еще ничего нет, состояние невесомости от выпитого вчера, легкая походка. И впереди темный проем, за которым новый, освеженный за ночь, мир, ждущий тебя. Нога пересекла границу.  

Лучанцо и Джиго сидели друг напротив друга. Джиго раздавил очередной окурок в пепельнице и заявил:

- У Влачека сохранилась еще копия этой купчей. Если хочешь, спроси о ней у него самого. Ничего в ней особенного нет. Просто передача собственно­сти на имя Мар. Просто свихнувшийся старикашка решил раскошелиться на старости лет. И это понятно. В Map была настоящая извращенность. Она умела возбуждать и околпачивать всяких эстетов и гермафродитов, вроде меня.

В его словах звучала горечь. Видимо, он еще не забыл свою бывшую под­ружку.

Лучанцо закрыл глаза. Перед темными шторками век всплыла картина. Футбольный матч во дворе. Все в клубке из пыли и грязных спин. Из тол­пы выделяется тонкая фигурка подростка с короткой стрижкой. Он падает и прижимает руки к колену. Он стонет. Но вот из той же толпы к нему выныривает крепкосбитый высокий парень и что-то прикладывает к колену.

Над ке­дами выглядывают полоски шерстяных гетр. Она всегда была с ними. Принимала участие во всех играх. А теперь ее образ постепенно уходил от него в тень. И все больше его сознание захватывало видение истекающей кровью Магды на заднем сиденье автомобиля, ведомого потным Филиппом.

И та девочка, перебе­гающая дорогу в тех же полосатых гетрах и школьном платье, как у Элли, ко­гда они встречались после уроков в школе. Это наваждение. Нужно наконец поставить точку. Кто же их всех предал? Если он среди нас, тогда можно с уверенностью ожидать нового предательства. И как раз сейчас, когда готови­тся масштабная акция в театре.

- Опиши мне еще раз ухажера твоей ненаглядной Мар, воробышек_.

- Вот так вот. Я тебе нужен только как источник информации. И все. Как все просто, но когда-то ты был нежен со мной.

Лучанцо некоторое время безвыразительно смотрел помаргивая белесыми глазами.  

- Нe устраивай сцен. Cейчас не время, многие жизни поставлены на карту, и моя в том числе. Если я тебе хоть немного дорог, сделай пожалуйста над со­бой усилие и припомни. Это очень важно.

Сейчас не до щенячих нежностей. Так думал Лучанцо. Довольно слабости.

-Хм… Ну он был плотный. Весь джентльмен из себя. С седыми у висков, коротко стрижеными волосами. В общем, богатенький Папа Карло. Однако, не без искушенности во вкусах. Этакий меценат по части авангардного и экстраор­динарного. Ну что еще, нос широкий, глаза голубые. Никогда не улыбался.

Да, называется описал. Под такое определение подходит любой успешный деля­га из штатов, думал Лучанцо. Однако, что-то в описании его задело. Но что? Он не мог понять сейчас. Он перебирал в памяти.  Широкий нос, не улыбался, со вкусом… Седые виски, седые виски…

Он смотрел на сидящего перед ним Адониса. Длинная шея. Простодушные хлопающие глазки. Он был похож сейчас в неоновом свете на Элли. Рука Лучанцо непроизвольно потянулась к кисти Джиго, лежащей на скатерти возле чашки кофе. Тот часто задышал. Откинул голову, отчего красиво вырисовались жилы на тонкой шее. Прикрыл глаза.

Лучанцо продолжал гладить ладонь юноши. “Cкажи мне правду, не лги мне” - шептал он. Джиго в такт покачивал головой, на его губах играла смущенная улыбка.

- а ты ее не боишъся? Так ли она тебе нужна? - проговорил в ответ Джиго.

Кто-то уронил на пол ложечку и она невыносимо прозвенела на общем фоне. 

“Ведь это ты все подстроил”, - лукаво, сквозь улыбку, процедил тот.  “Что я подстроил? Ты о чем?” - Лучанцо не верил своим ушам. Что он не­сет?

“Я о той купчей, она же на твое имя? Не так ли. Ты рвешься к власти. Признайся мне. Я тебя не выдам. Это же ты под гримом ловеласа-миллионера подкинул информацию о прибытии партии наркоты. Как раз в тот же день, когда вся ваша команда пыталась вызволить графа и графиню из психушки?”.

Джиго, немного приоткрыв глаза, сквозь длинные ресницы, внимательно следил за Лучанцо. Тот побелел. Он смотрел на блаженствующего Джиго, выпучив глаза. Губы тряслись. Казалось, с них хочет сорваться слово. На миг все окружающее исчезло. Он  видел только пoлуулыбкy и розоватые нежные щеки. Постепенно смутная догадка созревала в глубине существа. Но вот ее ростки налились и раскрылись, выпрыснув горящий пузырящийся шар.

- Элли? - еле выдавил из себя Лучанцо. Это ты? Господи, почему? - на другом конце стола раздался хохот. Так смеялась только она.

У Лучанцо похолодели щеки и мурашки мелкой рябью покрыли запястье. Она смеялась над ним. Смеялась прямо в лицо. Эхо повисло над столиком. “Ну вот, мой милый, кажется, ты наконец начинаешь что-то понимать”.

                                                                          ---

Элли, задыхаясь, подбежала к двери, ведущей в контору Сакса и Корелла. Через минуту она появилась снова, держа в руках несчастную башню часов. Она даже не спрятала их в сумку. Сакс и Корелл восприняли потерю сделки стоически. Такое часто случалось. Конечно, неприятно, но нужно уметь отстраняться от упущенного. “Убить ее мало” – твердил Корелл. И стал снова крутить диск с цифрами.

Элли шла мимо развалин идущих на снос. Досада душила ее. Что она возится с этими часами? Всю эту старую рухлядь на свалку, туда, где зияют дыры и железные штыри. Солнце скрывалось за тяжелым набухшим небом. Через лужи и перекинутые, измазанные глиной, доски она подошла к только что вырытому котловану, на дне которого грязные потоки смешались с песком и осколками камня. По краям росла тусклая трава, кое-где открывающая глинозем. Небо наваливалось сверху, было душно. Вдалеке виднелся уже выросший немного над землей кремовый фундамент с торчащими пиками арматур. С другой стороны – наскоро сколоченный забор с предупреждающими надписями, выкрашенный в желтый с черными полосами. Никого рядом не было. Работы начнутся завтра. Никто не охранял вход на стройку.

Она чувствовала, что должна наконец это совершить. Мог появиться кто-нибудь. Надо было действовать быстро. Она достала часы из сумки, в которую засунула их для удобства при переправе через лужу по непрочным доскам. Голова с развевающимися волосами на башне, блики неба на стекле циферблата, еще идущие длинные стрелки, резные полосы на буке, зеленоватые пятна старости. Часы были довольно тяжелые, около четырех килограммов. Но не такие тяжелые, как можно было предположить по их высоте, около девяносто сантиметров. Казалось, в них не эти древние шестеренки и механические пружины, а новейшие микросхемы. Интересно было бы посмотреть. Выпуклые глаза Жанны Д’Арк из-под полукружий огромных век смотрели на происходящее без интереса.

Элли подняла часы над головой и швырнула их вниз, в котлован. От этого траектория полета искривилась и часы, еще не достигнув дна, ударились о стену. Башня с головой отвалилась, и часы, обезглавленные с треском погрузились в тину. Глубина была небольшая. Послышался глухой удар, и на поверхность начали всплывать останки букового корпуса, ржавые пружины и  передаточные маховики. Элли смотрела на все это с высоты. Духота продолжалась. Потом развернулась и вышла через никем не охраняемую калитку в желтую и черную полоску.  

                                                                        ---       

 

“Значит, ты все это время жила двойной жизнью? Но за­чем это тебе?”. “Также как и ты, мой милый. Ты сам живешь в двух мирах. И никому не хочешь в этом признаваться. И, в первую очередь, себе. Зачем те­бе было столько крови? Тебе не хватало меня?”.

Ангелы небесные, что она говорит. Какая еще кровь?  Лучанцо вскочил и завопил.

- Я не делал этого! Я не делал этого! Не надо!

Многие посмотрели на исступленно кричавшего.

“Ты ведешь себя как тряпка. Сядь и успокойся. Уже ничего изменить нельзя” - Джиго говорил четко отделяя каждое слово. “Я сам помогал накладывать тебе грим. И те седые виски. Все это мы делали вместе, дорогой. Не составило большого труда взять в оборот дуреху Мар. Она до сих пор скрывается в деревне у своей тетки. Мы им регуля­рно шлем довольно приличную сумму”.

- Но зачем мне было все это?

- а ты уже не помнишь? Вот дурень, но мне всегда нравились дурачки. И сегодня у нас будет чудесная ночь, мы будем спать на мягких подушках. Я специально такие купил. Так вот, ты хотел что-то сделать для меня, что-то из ряда вон выходящее. Ты хотел бросить к моим ногам этот старый одряхлевший мир, хотел дать мне увидеть его разрушение, конец. А потом все должно было бы начаться снова. Но это была бы уже наша история. …И все из-за нескольких слов, небреж­но брошенных мною Влачеку. О, ты все прекрасно предусмотрел.

- Это не я. Я не мог так поступить. Не шути так со мной. Это же розыгрыш? Ведь так? А?

- Нет это не розыгрыш. ЭТО ИСТИННАЯ ПРАВДА. Мы  с тобой прекрасно повесели­лись, играя свои роли. А теперь пошли домой. Уже поздно, я устал и хочу спа­ть. Нас ждет прекрасное ложе_.

Джиго уже стал приподниматься, но Лучанцо оставался неподвижным.

- Но ты же Элли, - он просяще поднял глаза. – Я тебя знаю с десяти лет. Хорошо, пусть ты и играешь сейчас роль, но… ведь мы придем домой и ты станешь прежней. Знакомой с детства моей девочкой? Так?

- Конечно, - Джиго снисходительно улыбнулся, -  только успокойся. Нy пошли что ли?

- Пошли.

И они вышли через крутящуюся стеклянную дверь. Впереди шел как под конво­ем Лучанцо. За ним, шаркая ногами, шел паренек, с чуть более, чем обычно, полными бедрами. Под немного приоткрытой на груди рубахой намечался не­большой животик. Перед самыми дверями, когда они скрыли шедшего впереди, он обернулся и, в последний раз окинув взглядом забитое людьми пространст­во, толкнул дверь плечом.

Легче, чем обычно.

 

На этот рез было немного легче. Карлуччи знал их ровное число. 14. 7 – в одном пролете. 7 - в другом. И вот площадка перед квартирой 5B.

Он стал звонить. Только бы она была сейчас дома. Раздался шорох засова и дверь приоткрылась. Магда в вечернем темно-синем платье выглядела очень эффектно. Вырез, открывавший ребра и часть бедра, притягивал своей беззащитностью.

- Куда собралась? На партийную вечерю небось?

- Какой ты догадливый! Почти угадал. Иду в театр. На премьеру. Дают “Зо­лушку” Прокофьева. Какой-то русский авангардный театр.

- Я хочу тебя предупредить, если сегодня готовится акция, лучше отмените ее. Я вспомнил кое-что.  Держись от них подальше. Они на все способны_.

- Кто Они? Ты можешь нормально все объяснить - Магда начинала нервничать, видя страх на лице Карлуччи.

Карлуччи вбежал в квартиру, схватил Магду за руку и потащил за собой. Он достал из большого кармана куртки сложенный вчетверо лист с типограф­скими оттисками и развернул его.

Это была довольно внушительная газетная статья. На ог­ромной фотографии смеющиеся глаза Джитто, и рядом с ним сияющая светская львица. Джитто смотрит на нее, а она в объектив. Племянник и тетушка. Они попали в отдел светских новостей. Магда медленно читала статью. В это время Карлуччи смотрел на склоненный вниз спокойный абрис лица. Никогда еще она его так не будоражила, как этим вечером, этим теплым вечером на пороге лета.

- Взгляни на номер дома, в котором они проводили свои кутежи. Это тебе ни о чем не говорит? – убеждал Карлуччи, пытаясь, но все-таки, не решаясь, обнять Магду.

- Вилла Пьяццо, вилла Пьяццо - что-то знакомое. Боже, не может быть.

Воздух между ними искрился. Тяжелая ткань как ночные духи окутывала пространство.

- Да, да, моя птичка. Именно так. Эта тетка с размалеванными щеками и есть последняя жена небезызвестного графа Доличетти. Но почему они скрывали это. Видимо, граф не знал ничего о племяннике своей жены. А вот Джитто… Джитто все-таки мог бы хоть словом обмолвиться о своем родстве. Но все это время молчал. Как ты думаешь, почему?

Теперь они стояли бок о бок. Но Магда отошла. Она развернулась и оперлась спиной о дверной косяк. Она смотрела на него спокойно. Казалось, эта новость ее нисколько не шокировала.

- Я не лезу  в чужую личную жизнь. И тебе не советую - медленно прогово­рила она.

У Карлуччи все похолодело внутри. Она его отстраняла. …А возможно знала все с самого начала. Нет, не может быть. Он должен ей все объяснить.

- Не говори со мной в таком тоне. Лучше, постарайся понять. Племянник… Джитто теряет свою любимую тетушку. Устроительницу домашних вечеринок и единственного человека, с которым он мог поговорить по душам. Может быть человека, которого он любил, и который его понимал. Только с ней он не стеснялся говорить обо всем. Они были паршивыми овцами  в веренице своего рода. Двумя воронами, отставшими от стаи… 

Карлуччи замолчал. Он посмотрел на Магду, но не нашел в ее глазах ни отклика, ни даже тени улыбки.

- Послушай, Карлуччи, у меня сейчас свидание. Мне не до бульварных рома­нов. Мне больше нечего с тобой обсуждать.

- Магда, опомнись, это же я, Карлуччи… - он стал трясти Магду за плечи, - Вспомни, мы же были когда-то близки. Нам всем грозит опасность. Джитто… не в себе. Он предал вас. Он способен на все. И сего­дня может быть расставлена ловушка. Он мстит графу и всем вам за исчез­новение своей тетушки. Разве не ясно.

Магда начинала прислушиваться. В ее глазах загорался интерес и одновременно беспокойство. Карлуччи стоял, выпятив вперед свой массивный подбородок и чуть не плевался на каждом слове в лицо Магды. Она отклонялась от него при этих экспрессивных выпадах.

- Что ты болтаешь? Какой бред. Мне тебя жалъ. Ты всем завидуешь и не мо­жешь найти другого выхода, кроме как опорочить человека. Признайся, те­бе ведь хотелось бы быть таким же… энергичным и целеустремленным… как Джитто.

Магда произносила слова как приговор. Карлуччи весь съежился. Он чувствовал себя абсолютно одиноким и безжалостно преданным. Слезы готовы были навернуться на глаза. Они не хотели его слушать. Они не хотели его понять.

- Это уже не имеет значения… Не имеет значения, - тихо проговорил Карлуччи, - Не хотите меня серьезно воспринимать, не надо. Я предупредил. Моя совесть чиста.

- Но запомни. Никогда не отвергай руки помощи – он суетливо старался не смотреть в глаза Магды.

- Господи, ты плачешь, - Магда рукой провела по щеке Карлуччи.

Карлуччи не выдержал. Долгие дни полного одиночества. Невыплаканные слезы, обиды. Все полилось наружу. Он опустил голову на плечо Магды. Она присела с этой ношей на корточки.

Магда гладила его волосы и шептала что-то про себя. Его голо­ва судорожно вздрагивала. “Вы мне не верите. Никто мне не верит. Ну и ладно… Но не отвергайте меня. Я чувствую, что-то надвигается… еще можно спасти…” - сквозь всхлипы пробивался дрогнув­ший голос Карлуччи. “Хорошо, пойдем с нами в театр и ты поймешь, что все это выдумал. Там будет и Джитто и граф. В общем, все. Ну как, хочешь присоединиться к нам в этот вечер?”.

“…Пошли” – Карлуччи улыбался. Хоть кто-то отнесся к нему с сочувствием. Уголки глаз предательски блестели.

 Вопросы, вопросы и ни одного ответа. Никто не знает всего до конца. И не узна­ет. Джорджитто сидел в своем офисе на одном из самых высоких этажей Эмпайер Билдинг. На столе перед ним лежали два билета на сегодняшнюю премьеру балета русской трупы.

До начала оставался час. Час времени, чтобы все обду­мать, подвести итог. Войти в необходимое состояние.

Он стучал ручкой по развернутой на передовице газете со снимком семьи американского посла. Сегодня наконец все сойдется. И закончится. Он больше не будет мучиться и притворяться, не будет играть две противоположные роли.

И Элли станет легче. Они совсем запутались и уже не понимают, где они на­стоящие.

Тот смешной юноша, длинный и нескладный, Джитто очень хорошо его помнит. Он помнит тот день. Элли указала на парнишку и сказала, что хочет, чтобы Джитто заменил ей его.

Как это? Удивился Джитто. Он еще тогда был совсем наивным. Конечно, не в прямом смысле. А очень просто - объявила девчонка. Ты мне его сыгра­ешь. Будешь им иногда. Она даже придумала имя. Лучанцо.

Это возбуждает. Но он не хотел ломать очарование нетронусти, разрушать интеллигентную оболочку их дружбы. Вначале это его забавляло. Он втянулся в роль. Он даже симпатизировал тому другому. ЕМУ НРАВИЛОСЬ, ЧТО ЛУЧАНЦО РЕАЛЬНО СУЩЕСТВУЕТ. Нравилось, что такой человек существует, такой неустойчивый. Если бы не Элли, они могли бы быть друзьями. Что же им мешало? То же, что и сближению с Элли, боязнь разрушить сказку. Этот Лучанцо как Гайдн, он – финансист, и бунтарка – все это было идеально.  

Да, так оно и было на самом деле. Они проживали свои жизни как могли, боролись за жалкие куски. Один всегда восполнял для нее недостающее в другом. И все это до того момента, пока жизнь не пробует тебя на зуб.

Джорджитто кивнул головой. Он казался умиротворенным. Из разрозненных кусочков медленно проявлялась вся картина. Наконец он встал, подошел к большому окну, из которого рас­стилалась внизу панорама людского мельтешения_.

“И это все для тебя. Я еще вернусь сюда. Но другим”. Джитто перевел глаза. Ему это все так надоело.

Театр.

 

Комиссар Кровени отчаянно жал на звонок. Никто не открывал. Он стоял у двери в Эллину квартиру и медленно осознавал неотвратимость катастрофы.

Он уже понимал, что опоздал. Его опять опередили. Но все-таки шанс еще оставался. Небольшой, один из ста, но он все-таки был. У консьержа он узнал о том, что из квартиры вышли два парня, один из которых, по имени Джиго, весело сообщил, что они идут на премьеру. Второго консьерж опознал как постоянного друга Элли.

“Кажется, его зовут Лучанцо” – неслось вдогонку.   

Кровени не слушал ответ. Он несся по залитой вечерним светом улице.

Затюканные работой прохожие плелись домой, к экранам, заполненным чужими заботами и жизнями. До представления оставалось не многим более часа. Кровени легко поймал та­кси. Многие перекрестки были забиты.

Кровени нервничал. Несущийся на встречу сужающийся черный асфальт дорог. Опять попался разговорчивый водитель. “И куда они все спешат? Нет, чтобы спокойно с детьми у телевизора сидеть. Нет, надо обязательно в самую давку, по театрам, по ресторанам всяким”. При этом он искоса посматривал на усталые подглазники комиссара.

Кровени не отвечал. Он барабанил по кожаной дверной ручке. Лишь когда вдали показались песоч­ные завалы, заградительные знаки и группы рабочих в серых спецовках, в золотистых отсветах пыльного солнца, он, мельком повернув голову к води­телю, почувствовал что-то неявно знакомое в его детской улыбке и завихрушках вокруг покрытой бусинками пота лысины.

“Все враги. Никому не доверяй. Они все заодно” - бормотал про себя Карлуччи пока шел позади щебечущих о своем влюбленных. Сэмми ничего вокруг не замечал. Он был окрылен неожиданной близостью с Магдой. Когда он зашел за ней, он даже не удивился, найдя там находящегося в не вполне вменяемом состояний Карлуччи.

Он только сказал ему:” Привет. Ты как раз вовремя. Мы идем смотреть русский балет. Не пойдешь с нами?”. Магда и Карлуччи рассме­ялись. Сэмми в недоумении вгляделся. “Я что-то не то сморозил опять?”.

“Ты чудо. Я сейчас буду готова” - прострекотала Магда и скрылась в ванной.

И вот они шли по сиреневому булыжнику по направлению к громаде Оперного Театра. “Постойте!” - Карлуччи догонял парочку. Они обернулись удив­ленно. Они и забыли, что с ними есть еще кто-то.

- Сэмми, ты точно видел Джитто? Как он выглядел?

Сэмми и Магда переглянулись. У Карлуччи был вид явно умопомешанного. И тут их всех пронзила одна простая и до смешного нелепая мысль. Они же почти не знали казалось бы близко с ними существовавшего Джорджитто. Он был всегда где-то там, рядом. Он помогал Движению. Он был другом Элли. А большего от него и не требовалось.

- Мы встречали его в кафе… Подожди. Ты же сам показал нам фотографию Джитто в газете. Разве не так? Откуда же ты его знаешъ? - Сэмми и сам угадывал ответ. Магда же стояла, прикрыв глаза.

- Мне показывала его фото Элли... Много раз...

Все трое смотрели друг на друга. Постепенно в глазах начал читаться от­вет. “Не может быть. Неужели они вместе…? ” - выдавил из себя Сэмми.

Джорджитто стоял посреди клокочущего вестибюля. Она стала приходить слиш­ком часто. Сбрасывала полосатые гетры и ранец. Усаживалась напротив. Ей было не больше шестнадцати. Совсем как Элли. Та же рыжая челка и подведенные синим глаза. Он жил с ней. На этот раз по-настоящему за много, много лет.  

Но нет, ее звали не Элли. Она любила химию. И сейчас уже у нее были не по возрасту серьезные глаза.

Джитто в последнее время общался только с ней. Она не обижалась. Только подолгу разглядывала фотографию, на которой солнце бесхитростно вылавливало только основные черты  и брызги огненных волос серьезно щурящейся в объектив.

Но ведь он только хотел досадить графу. Заставить этого аристократичного чурбана сомневаться в своей непогрешимости. Разве он мог знать, что это заведет так далеко?

Да, это он подбросил набросок. Как последнюю улику. Но только это. Графа засадили в психушку и поделом. Если бы не этот идиотский побег, и не менее идиотский расстрел, он бы смог еще выправить положение. Но теперь? Эти психи уже ни перед чем не остановятся. И если бы не этот мальчишка Джиго, так похожий на Элли...Зачем так глупо растрачивать свою жизнь, когда можно заниматься чем-то действительно полезным? Например, составлением биржевых прогнозов?

Казалось, это он навел Джорджитто на мысль о том, чтобы зло подшутить над комиссаром и семейкой Доличетти. Смертельно подшутить... Его полузакрытые глаза с подведенными веками... Как он мило наклонял голову вбок. Джитто лихорадило при мысли о нем.

Это он, как бы невзначай, подбросил ему эту идейку. Он убеждал, что никто не пострадает, просто граф будет проучен. Но теперь уже поздно перекладывать вину. Теперь вся вина злодеяния тяжелым грузом давила на Джорджитто. В конце концов, это он нанял студента начальных театральных курсов на роль покровителя Мар. Играл он не фонтан, но более-менее правдоподобно. Ах, да. Ведь и его посоветовал Джиго. Такой длинный, нескладный. Что-то знакомое в его птичьем профиле. Тогда Джитто не обратил на это особого вни­мания. Но сейчас, вспоминая, его больно кольнуло чувство упущенной возможности.

А ведь он мог. Мог тогда понять, что происходит. Но не захотел вдумываться. Или испугался. Ну и что теперь? Магда была на краю гибели. Шофер получил пожизненную инвалидность. И все из-за каких-то принципов «крови», неких эфемерных принципов аристократии духа старой Италии.

Что он доказал графу? Ничего. Занял ли он место графа? Нет, силенок не хватило. Организа­ция только еще больше сплотилась. Но что, если Джиго это?... Нет, не может быть. Тогда кто же кого использовал в этой игре?

Лучанцо. Это был точно он. Теперь Джитто все это прекрасно осознавал. Он хороший актер. Они использовали его, Джитто. Но зачем? Зачем же они подставили сами себя под пули? И почему кроме Магды никто не пострадал, хотя велся адский огонь?

Джорджитто жадно вдыхал воздух своим большим костистым носом. Вокруг сгущалась толпа. Он поспешил в более просторное место на площадке над главней лестницей. По спирали ступенек на него наплывали фигуры в вечерних фраках и платьях. Он смотрел вниз и дыхание его перехватило от предчувствия ответа на все вопросы.

В парадный вход, гордо подняв голову, со своей женой и дочерью медленно вхо­дил посланник великой державы. Но он был скромен и обаятелен. Бакенбарды очень шли его немного полноватому интеллигентному лицу. Он скромно улыбался и махал рукой в ответ на приветствия, несущиеся из толпы.

Джитто, весь в испарине, наблюдал, как необратимо посол шествовал по взвинчивающейся вверх лестни­це прямо на него. В какой-то миг их глаза встретились. Джитто качал головой, как бы давая знать, что пребывание здесь не столь безопасно. Посол в ответ только немного склонил голову и улыбнулся, источая искренность и благоду­шие. Джитто провожал взглядом его сутулую спину и худенькую маленькую жену рядом.

Но сразу же толпа заполонила все пространство позади посла и Джитто потерял его из вида_. Но нужно было действовать. Нужно было срочно отыскать Магду или Карлуччи. “Happy birthday to you, happy birthday to you...” - повторял про себя Джитто, расчищая руками и плечом себе дорогу.

Мост.

 

В искаженной перспективе уходил вдаль из-под нависшей громады моста Тибр. Мост соединял замок Ангела и Марсово поле, видневшееся за ним в виде красных крапинок. За это и сам мост получил соответствующее название. Мост Святого Ангела. Вот по нему-то, грозно глядевшему на желтую петлю реки впадинами бойниц, и направлялись на тот берег Элли и Лучанцо.

Вы наверное тысячу раз видели эти статуи, выстроившиеся по порядку по парапету. Их было десять, и они равномерно отмечали промежутки по долгому пути через мутную реку. В этот исторический для них вечер, они появились на мосту со стороны замка. Ветер трепал подол рубашки на Элли. Две фигуры вырастали по мере движения из-за изгиба посередине. Они не торопились. До начала представления оставалось еще много времени.

Они ожесточенно жестикулировали, потом остановились посередине. Вокруг сновали люди, туда сюда. Никто не обращал на них никакого внимания. Ангелы стыдливо склонили головы.

Лучанцо и Элли подошли к парапету. Вначале это мельтешение вокруг их даже радовало. Так они не привлекали взоров. Но сейчас нужно было сосредоточиться, чтобы сделать шаг. Но этот поток все сметал на своем пути, даже решимость. Мрачные, озлобленные, деловито направленные на одну мысль, лица людей вызывали тоску. Очень серьезные. Элли достала из сумочки бутылочку коньяку. Что еще можно делать при виде такой целенаправленности? Эти люди им осточертели. Однако толпа постепенно редела. Контингент ее стал меняться и все чаще попадались служащие. Один из них, смешной тип, с портфелем под мышкой и растрепанными волосами, пытался догнать выскользнувший из папки листок бумаги. Элли и Луанцо дружно отметили, что он похож на Влачека. Но не Влачек. Они стояли у перилл и великодушно взирали на мелькающие фигуры. К шести часам стали попадаться служки, некоторые даже в сутанах. Тихо переговариваясь, они проходили мимо. Элли все осточертело и она взобралась на парапет.

Один в круглой шляпе, спешащий на вечернюю службу, вытаращил от изумления маленькие белесые глазки, показавшиеся из-под круглых очков. Элли раскинула руки, совсем так, как она делала на фотосессиях.

Она стояла на балюстраде, раскачиваясь, держа в одной руке расплескивающуюся флягу с коньяком. Лучанцо даже и не думал ее страховать. Он с почти наслаждением  наблюдал за происходящим, стоя в стороне. А вдруг придет полиция? Вот будет весело. Вокруг полным полно туристов.

Элли стояла на парапете и раскачивалась, распахнув руки. Вокруг бронзовели хмурые статуи. Лучанцо ждал, чем это все закончится. Появился китаец со значком на лацкане пиджака и принялся снимать на дешевый полароид. “Даже здесь эту дуру снимают” – cо злобой думал Лучанцо. Но китайца привлекала совсем не она, он оживленно галдел со своими домочадцами.

- За мир у наших ног – кричала Элли сверху и отхлебывала понемногу. Лучанцо боялся, что ему ничего не останется. Лучанцо отупело стоял и ждал, постепенно ему тоже становилось весело. Вечер был отменный. Немного душно, но слабые порывы ветра ворошили волосы. Как прекрасно, что он с ней, вдвоем, и завтра уже, может, ничего не будет. Прохожие снисходительно бросали короткие взгляды. Молодежь балагурит.

Лучанцо спрашивал себя, что будет дальше. Нарастало смутное предчувствие, что этим вечером должно что-то оборваться, прийти к концу. Но оно только усиливало общее веселье, воцарившееся между Элли и Лучанцо. Они и думать ни о чем не хотели. Какое там! Есть коньяк, стихающий вечер, впереди еще коньяк и еще вечер.

Парапет моста почти достигал плеч. Поди заберись на него! Но эта обезьянка Элли даже глазом не моргнула. Вдалеке шумел капиталистический город, движение на мосту почти стихло, Элли стояла, расправив руки. И тут Лучано осознал, что это мгновение никогда не повторится, что это единственное и самое счастливое, что наверное его ждет, что это их единственный шанс изменить жизнь. Он унизительно боготворяюще смотрел на нее снизу вверх. Этот мост, спасший город от чумы, индифферентно взирал на случайно забредших на него людей.

- Да здравствует буржуазия – неслось над глинистыми водами. Каменная рука все тверже сжимала рукоять меча.   

 

Лучанцо и Элли вошли в театр, когда толпа, окружавшая посла, уже рассеялась. Лучанцо не раздумывал. Он шел за своей звездой. Со стороны они казали­сь двумя подростками, пришедших чтобы как-то убить время. Один парень повыше, другой пониже и с животиком.

В окружении людей во фраках и откровенных декольте они смотрелись белыми воронами. Джиго-Элли шла впереди, сметая на пути жму­щихся к стенке испуганных пингвинов. За ней шел, словно извиняясь за бесцеремонность своего друга, Лучанцо. Наконец они приблизились к буфетной стойке.

Заказав по рюмке коньяка, они отползли к укромному углу с пустующим диванчиком. И тут, оглядываясь по сторонам, Элли расстегнула пуговицы на жи­воте, и достала оттуда миниатюрный кольт, похожий с первого взгляда на дет­скую зажигалку. Но он был совсем не безобиден.

- Ты сделаешь это для меня? Сегодня. Правда? - Элли смотрела наивно и с уверенностью в согласии.

- Но… Разве это так нужно? Может, просто разбросать листовки? А?

- Ладно. Ты можешь разбрасывать их сколько хочешь, а я все сделаю сама. Если ты ни на что большее не способен.

- Листовки и пистолет - вот наше дитя! Смешно. А я так желал, чтобы это был настоящий ребенок. Давай сбежим отсюда. Из этой тюрьмы. Это же безумие! - Лучанцо со злобой стал вытаскивать из-под дыры в рубашке Элли пачки рукописных посланий и кидать их в урну.

Элли в ужасе оглядывалась. Но их диван был скрыт под тенью большой ниши. Кажется никто ничего не заметил.

Элли ударила по запястью Лучанцо со всей силы. Он одернул руку. Она нервно застегивала пуговицы.

- Успокойся. Я с тобой на всю жизнь. Ты же знаешь. Просто, настал наш час. Мы не должны его упустить. Понимаешь? Дурачок ты мой!

Элли притянула к себе голову Лучанцо и стала горячо лизать щеку. Служитель, проходя мимо, только сплюнул и чертыхнулся. Лучанцо прижал к себе полноватого парня. Он терся длинными прямыми волосами о его нежную щеку. Элли закрыла глаза. На кончике ее носа трепетал выбившийся рыжеватый волос.

- Если графиня и граф не придут, ничего не будет. Будем их ждать. Ладно? Не волнуйся, зайка. Все будет хорошо. Вот увидишь - Элли гладила спутав­шиеся волосы Лучанцо. Он кивал в такт головой, как ребенок во время колыбельной матери.

- Да. Будем ждать - вторил он.

Небо расцветили гирлянды рассыпающихся блесток. Давали салют в честь прибытия посла.

Троица во главе с Магдой подходила к сияющему и отражающему иллюминирован­ное небо фронтону театра. Они так спешили, что не обратили на салют ни малейшего внимания. Им было не до этого. Только в краешке глаз рассыпались вспышками точки. Перед этим они долго плутали по узким улочкам. Это им порядком надоело, и когда они увидели в просвете мельтешение и водяную пыль фонтана, испытали несравненную радость. Пять муз, выставленных на фасаде, приветствовали путников.

Уже давали звонок. Зрители торопливо допивали напитки и тол­пились у входа в ложи. Магда знала точное расположение кресел, где должны были сидеть Элли и Лучанцо. Но когда они подбежали туда, расталкивая вольгот­ных буржуа, там никого не оказалась.

Дали второй звонок. Магда в изнеможении плюхнулась на свободное место.

По залу пронесся вздох. В королевскую ложу вплыл посол со своей свитой. Многие глаза жадно впились в этого немолодого полного человека. Вельможные гости скромно заняли свои места. Дамы внизу иронично и всезнающе переглядывались. Шум усаживающихся, болтающих, смеющихся все никак не сникал. Внимание от посла постепенно переключалось на соседа или соседку, на сцену или на очередную страницу.

Магда и Карлуччи решили дожидаться Элли на этих местах, отослав Сэмми на галерку наблюдать све­рху. Сэмми угрюмо приплелся к пустующим сиденьям на третьем ярусе. Ему стало очень грустно. Было такое ощущение, что он остался вне пределов игры. Он так рассчитывал на этот вечер. И вот, что получилось. Эти двое шепчутся, как заговорщики, совсем забыв про него, про своего друга.

Он опустил голову на парапет галереи и смотрел на свои начищенные, блестевшие фиолетовым, туфли. Неожиданно ему стало не по себе. Как-то даже весело. Все стало сиреневым. Он чувствовал себя заброшенным, хотелось плакать. Но в то же время, очень остро ощущалась жизнь. Жизнь, такая как она есть, с разочарованиями, обидами, страхами и, в конце концов, обыденными радостями. Теперь ему хотелось, чтобы его еще больше третировали, пренебрегали им. Хотел видеть себя одним, совершенно одним. Это чувство, вспыхнувшее на какую-то долю времени, сопровождало постепенное схождение света на нет и раскрытие занавеса.

Наконец раздался третий звонок и шум постепенно стихал. Элли и Лучанцо жда­ли появления графини и графа.

Около насыпей с песком и запретительных дорожных знаков машина резко свер­нула и, объехав котлован, с ревом рванула по песку к грудам железной арма­туры, угля и стоящих экскаваторов. Рабочие, уже собиравшиеся идти домой, ру­гаясь, с ломами и лопатами рванулись за уносящейся вглубь ремонтной площадки машиной. У второго котлована, наполненного водой и торчащими железными штырями, машина резко затормозила, выйдя передними колесами почти за край обрыва.

- Ну что, комиссар, что выбираем? Гибель от ломов разъяренных работяг или под грязной тиной на кольях?

На комиссара воззрилось потное, все в расширившихся порах, лицо Филиппа.

- Я тебя узнал, Филипп. Что ж, водить машину ты всегда умел классно. Не то, что с малолетками путаться.

Филипп достал жвачку и протянул ластик комиссару.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   

- Спасибо. Я, пожалуй, в другой раз - комиссар криво ухмыльнулся.    

На него было жалко смотреть. Огромные мешки под глазами, грусть и безнадежность во взгляде, грубые складки вокруг рта.

Рабочие маленькими точками  вырисовывались на пыльном горизонте.

- Поверьте, комиссар, что до меня, то мне все это безразлично. Вся эта бо­рьба неизвестно с чем. Но у меня есть внутренние обязательства перед графом. Я не встречал в жизни еще более честного, бескорыстного, доброго, понимающего человека. Только с ним мне всегда хотелось смеяться. А я от этого давно отвык. Я привык вызывать смех у других людей, но чтобы самому смеять­ся - это от меня ушло, и я думал - безвозвратно. И потом ваша власть надо мной поиздевалась. Я был унижен. У каждого есть свои недостатки. Зачем же выс­тавлять человека перед всем светом на позорном столбе только из-за того, что у него есть маленькая слабость? Что я вам такого сделал? Почему вы считае­те, что такие люди, как я,  не имеют права на нормальное существование?

- Это тебе граф приказал так со мной расправиться? Но ты же умрешь вместе со мной? Ты что, его собака?

- Да нет, никаких смертей. Просто эти здоровяки побьют тебя, а пока ты бу­дешь здесь харкать кровью, в театре все пройдет благополучно. Вот и все_. А что касается меня, не беспокойся. Я знаю, как с этими работягами разго­варивать. И у меня не заниженная самооценка, - Филипп почти шептал с придыханием на ухо комиссару, - Как ты предполагаешь. У меня нет хозяина. Просто есть такие вещи, которые для меня значат больше, чем да­же жизнь. Например, тебе никогда не испытать тот кайф, который я получал, когда крал журналы для не таких как все. Но я и не такой! Ясно?

- Ты несешь такую чушь, что даже стало скучно – Комиссара нисколько не смущало присутствие почти у самого носа желто-коричневых пор с капельками - Эти здоровенные придурки уже близко. Не думаешь же ты, что я не окажу им никакого сопротивления?

И, действительно, уже были видны пятна на их мятых спецовках, в лучах за­ходящего солнца поблескивали потные щеки. Вдруг голос зазвучал резонируя, как в глухом подземном переходе.

- Я любил кормить детей конфетами и воровал их для этого_. А вы меня наз­вали недочеловеком и изолировали в психушке. Но сейчас твоя очередь тер­петь несправедливость этого мира. Это твой звездный час! - Филипп резко толкнул комиссара вбок, одновременно открывая дверь такси.

Комиссар не успел ничего предпринять и вывалился в пыль у самого края котлована. Машина со скрежетом подала назад, развернулась и помчалась к противоположной границе бетонно-угольного пространства.

Когда толпа была уже совсем близко, комиссар вспом­нил, что не взял с собой никакого оружия. Он поднялся на локтях и увидел над собой огромный пыльный сапог в сгустках цемента. Комиссар только успел внут­ренне приготовиться к боли. Удар пришелся в переносицу. В мозг сразу же хлынула розоватая волна, от которой комиссар захлебнулся. Он был слишком слаб, чтобы сражаться. Иногда его сознание констатировало превышение уровня боли или предчувствие невосполнимой потери частички своего тела. Рабочие продолжали избиение деловито и основательно. К счастью, никто не прибегнул к помощи лома или лопаты. Наконец, старый работяга, с щетиной на бордовых щеках, тот, который первым нанес удар сапогом, вынул из-под пиджака корчившегося комиссара бумажник.

Рабочие долго рассматривали удос­товерение, вертели его под разными углами. Наконец, воцарилось молчание. Они переглядывались и не знали, что теперь делать. Всe взгляды постоянно переме­щались то на неподвижное тело в пыли, то на щетинистое лицо старика.

- Он нарушил закон, нам нечего бояться - произнес старик.

Рабочие единодушно закивали в ответ. Они отнесли его под тень кустов в придорожной аллее, предварительно выкинув в котлован так и не сданное после увольнения удостоверение комиссара полиции. Рабочий день закончен. Не пропустить ли нам по кружке пива? Почему бы и нет. Инцидент исчерпан. Этот псих полицейский сам виноват. Нечего гонять с пьяными по строительным площадкам. Молодые парни снимали спецовки и переодевались. Все это происходило в железных кабинках с прорезями, установленных прямо посередине стройки.

Магазин.

 

“От такой жизни можно сдохнуть” – подумал Филипп, едва открыв глаза субботним утром. И это было действительно правда. Чертовски правда. Утро было солнечное. За окном щебетали пташки. Филипп весь растянулся. Да уж, не так уж весело вкалывать каждый день шофером за жалкие гроши, да еще когда тебя ни к черту не ценят. Филипп поставил ноги на пол. Тело еще не чувствовало себя единым целым. Слава богу, есть субботы. Можно делать, что хочешь. Но вначале нужно вымыться. Филипп это любил, а потом кофе. Он подошел к трюмо в ванной, пришедшей в упадок, с вкраплениями оголенного кирпича в кладке стен.  Слава богу, что такая есть. О, он совсем не в форме, совсем. Лицо все в зернистых крапинках, щетина, глаза совсем потерялись под нависшими векам. Лоб в морщинах. Он совсем себя не бережет. А как себя сбережешь, когда с утра до вечера дышишь дымом да думаешь только о том, как бы не въехать в какого-нибудь придурка. А потом на заднем сиденье газеты, прилипшие жвачки, пятна, все это надо вытирать и чистить. Приняв душ, Филиппу стало лучше. Побрившись он почувствовал себя совсем хорошо.   

За квадратным пластмассовым столом в крапинку он съел две сосиски, выпил кофе и закусил рассыпчатым печеньем. За окном гудели дети, разносились обрывки надоедливых пустопорожних субботних разговоров. Чем бы занять этот день? О, возможностей хоть отбавляй. Для холостого мужчины, вполне обеспеченного, полного сил, всегда найдется много увлекательного. Например, купить в ближайшем киоске газету, по дороге напугать ленивую кошку у лужи, купить мороженое, вернуться и завалиться на диван. Дивно.   

Но Филипп на сегодня задумал совсем другое. То, что он ждал всю неделю. То, что делало его человеком. То, что было его сущностью. Воровство. А именно клептомания. Именно клептомания. То, что вызывало страх и мурашки наслаждения.

Магазин. Он уже давно его приметил. Там, за углом, если пересечь две улицы. Большой универсальный, как на рекламах. Он часто в нем бывал. Счастье для новых кварталов, теперь есть, где закупиться, там продавалась и одежда. В нем он покупал молоко, творог, макароны, хлеб, колбасу, журналы и всякую всячину. Его уже стали узнавать кассирши и безнадежно кивать. Еще один холостяк, никому не нужный, а еще молодой. Только некрасивый и неряшливый. Кто за такого пойдет. Эти рассуждения были написаны на их личиках. Филиппу это нравилось. И вообще нравились большие универсальные магазины, где можно купить все, что душе угодно.  К тому же там была Соня. Его любимая кассирша Соня.  Даже один раз пока она то и дело оглядывалась на него, он рукой шарил по полкам с шоколадом и сигаретами. Но это только раз. Так рисковать не подобает профессионалу. Настоящий плацдарм действий разворачивался в глубине зала, там, где выкладывали овощи и всегда толкались мамаши. Отсюда он начинал свой путь.

У Сони были круги под глазами и она была очень худой. Сзади торчал ломкий хвостик. У нее было два ухажера, на одном из которх она собиралась жениться. Второй кусал от злобы локти. Но никто не догадывался о существовании Филиппа и их совместной тайны.

Филипп брал пучок зелени и бросал обратно. Вокруг сновали домохозяйки. Он брал яблоко и клал обратно. Он ждал. Наконец он шел к полкам с разными специями. Но это было все не то. Слишком просто и обычно. Он шел к вращающимя тумбам с переваливающими через края кипами журналов. Журналы. Он любил их, яркие картинки, запах глянцеватой бумаги. Но боьше всего он любил журналы X. Эротика, но не порно. Порно надо было искать в специальных магазинах, но туда он не ходил, это было скучно. На этот счет у него была своя философия. Он считал, что самое интересное и волнующее можно найти только рядом с домом, и в самом обычном месте. А что может быть обычнее универсального магазина 24 часа?

Тут сердце начинало бешено биться. Он листал издание за изданием. Наконец, приподнимал край рубашки и засовывал журнал за ремень брюк. Часто это видели люди, находящиеся рядом. Но делали вид, что ничего не видели. Ему везло. То ли им не нужны были лишние вопросы, то ли жалко терять время, а может – он вызывал в них жалость или симпатию. Филипп был склонен к последней версии. Каким бы скромнягой он не был, а был в нем своеобразный кураж и культ своего я. Он продвигался дальше.

Зубная паста. Еще один пункт. Разные пасты, в тюбиках. И наконец главная цель. Полки с шоколадом. Здесь есть на что посмотреть. Филиппа охватывало возбуждение, которого он никогда раньше не испытывал. Рядом с животом белый глянцевый журнал, белый тюбик с пастой и черная, с золотыми буквами, плитка шоколада. Представить трудно. С ума сойти. Филипп весь дрожал, когда проходил через кассу. Естественно, где сидела Соня с синеватыми подтеками под глазами. Он еще любил поиграть с опасностью, задержаться перед кассой. Вступить в разговор с кассиршей или другим покупателем. Сердце билось невероятно, потом замирало. Главный трюк он проделывал иногда перед кассой. Заведя разговор с Соней, он рукой за спиной вытягивал упаковку первоклассных сигар (которых иногда потом сразу выбрасывал, когда выходил из магазина). То было как бы его признание в любви. По другому он не хотел это делать, ему казалось это скучным и убогим. А так… Но конечно не в любви, а в животном влечении к этой худышке, сидящей на кофе. Но конечно самым главным было другое. А именно – клептомания, опасность.

Он шел домой покачиваясь. Вокруг орали дети, возвращающиеся из школы. Он был на седьмом небе. Он был за гранью. Сегодня что-то произошло. Как та женщина с синими волосами и элегантном зеленом пальто, что стояла перед ним в очереди, со складками у рта и улыбающаяся, когда искала мелочь. Или как та девушка в шапочке с серебряными нитями…. Как вежливость чувствующих свою солидарность. Как предчувствие чего-то легкого и как небрежная купюра в руках той женщины с синими волосами. И как пустота вокруг глаз. И как юношеская стрижка набок той зрелой женщиной в очереди, протягивающей большую купюру. Филипп так хотел с ней заговорить.

---

Раскаянье, сожаление

Наверное, единственное, что мне осталось

Из всех раскладов я выбрал наихудший

Опять и снова я бросал бисер

Я не дождался того, что должен был дождаться

Не оправдал своих надежд

 

Запрыгивая в трамвай на пустой ветке,

Я может быть доберусь до вечерних огней

Может быть, но я не уверен

Пока что тянутся унылые доходные дома

Все тонет во мраке, но от этого еще сильнее волнение

Как изогнутый силуэт в окне

 

Шаг за шагом, падение за падением

Синяк за синяком, промах за промахом

В нестерпимо ярких комнатах

Я жду, когда опустится полумрак

Все станет синим, неочевидным

И я  уйду один.

 

 

----

Нервы. Они совсем ни к черту. Погас свет. Лучанцо и Элли стояли в пустом, прокуренном донельзя, помещении. В отражении множества зеркал они были совсем как в тот вечер, когда вокруг неслись электронные всхлипы и шипы на браслете больно вонзались в нежную юношескую кожу. Круг замкнулся.

- Посмотри, эти зеркала нас вытягивают. Какие мы элегантные в этом холод­ном свете. А, малыш? Чего же ты не радуешься? Сегодня такой прекрасный вечер для свершения задуманного! Ну же, соберись.

- Меня мучает один вопрос. До сих пор. Неужели я в твоих руках только исполнитель непреклонной воли? Ты считаешь меня жалким ничтожеством? Ты же понима­ешь, на что мы идем. И ты, в этот час, ничего ко мне не чувствуешь уже, не хочешь сказать никаких теплых слов?

- Боже. Да нет же. Нет... Ну как... Ты же все для меня. Какой же ты глупый!

Филиппу еще нужно было успеть заехать за графиней и графом. Они ждали его у самого особняка. Филипп мчался что есть мочи. Нужно было успеть. До Вилла Пьяццо рукой падать. Филипп хмуро смотрел на дорогу. Мелькали машины, звенели гудки.

Идущий впереди бьюик никак не давал его обогнать. Он то приостанавли­вался, но когда Филипп решался объехать его, наглец словно нарочно сворачивал в ту же сторону. Наконец Филипп не выдержал. Он нажал на газ и резко рванул вправо. Поравнявшись с бьюиком, он заглянул в переднее окно водителя. Филипп глазам своим не поверил. Там же никого нет! Бьюик ехал сам по себе, как огловавленный всадник. Но нет. Вот в проеме окна показалась потная лыси­на, вздернутый нос шишкой, жидкая бородка. Водитель просто наклонился, чтобы поставить новую кассету. Вот в чем дело. Филипп вздохнул и повернул голову на стремительно проносящуюся белую линию разметки.

Филипп вжался в сиденье. Полоса впереди была свободна и он рванул, оставляя позади чертыхающегося меломана. Филипп подогнал машину к особняку. Стало темнеть и в нишах уже го­рели неоновые светильники.

Граф и графиня залезли на заднее сиденье. Филипп был рад оказать своим друзьям любую помощь. Граф с любовью потрепал плечо друга. Филипп обернулся, обнажив ряд пепельно-желтых черепушек в подобии улыбки.

- Граф, колпак и пижама больше шли вам к лицу, чем этот дурацкий фрак, напы­щенный так же, как и его владелец.

- Как там наш друг, комиссар?- осведомился, не обращающий на сарказм внимания, граф.

- Он в надежных руках и нам сегодня не помешает. Ведь сегодня наш день?

- Спасибо, Филипп, ты душка. Надеюсь, комиссар не будет на нас в обиде. Мы это сделали для его же пользы - графиня откинулась на сиденье, вытянула длинную шею и грудь ее вибрировала в открытом чуть ли не до пояса вырезе. Ноздри ее раздувались. Синяя жилка пересекала висок.

- Ну все, не время для разговоров. Сегодня мы впишем наши имена в историю! Пора, Филипп – графиня махнула рукой и машина стала набирать ход,  втягиваясь в непрерывный поток.

Джитто видел свое отражение в зеркале. А рядом - отражения Элли и Лучанцо. Они все еще продолжали смеяться, затягиваясь тлеющими около самого фильтра сигаретами. И тут они тоже посмотрели в зеркало.

Они смотрели друг на друга, играющие роли и одновременно зрители. Спектакль окончен, господа. Наконец-то Джитто сможет дать ход своей долго копившейся ненависти. Ненависти против этих обычных людишек, у которых все получается. Ненависти и ревности. Они только ждут, когда им все подадут. Вот он и несет. Потому что ему скучно просто ждать. Он постоянно только и делал, что создавал дворцы. И для кого? Тоска и отвращение росли. Хватит мостить перед этими людьми кирпичом улицу. Он больше не даст им ни одного шанса. Они упустили момент. Больше ни одного шанса… Но первым и сльнейшим была ревность. Она неожиданно лишила Джитто его обычной почвы под ногами, лишила его иронии.  

- Дак вот, он - твой избранник, - тихо проговорил Джорджитто, - И это ради нerо ты отдала свою юность, свои слезы, свою боль? Ради этого проклятого сопляка я вкалывал на бирже, спонсировал миллионы листовок? Так? – Джитто видел себя со стороны, видел всю мелочность и ничтожество этих слов, но уже не мог остановиться. Мерзкое и липкое, что было в нем, что он всегда в себе заглушал, рвалось наружу. - Зачем тебе была нужна жертва, зачем ты устроила весь этот спектакль, зачем втяну­ла меня в это извращеннее представление? – Он опустил голову и про себя, так тихо, что никто не расслышал, бормотал. - Зачем ты хотела убить Магду? А я запомнил этого длинного, когда ты мне показала его на улице, я уверен был, что когда-нибудь его снова встречу. Как ты могла связаться с таким ничтоже­ством? - Джитто повышал голос. - Почему же не я? Я никогда не хотел быть тебе только другом!

Последние слова задели Лучанцо. Но его взбесило не только это. Были более глубокие причины. Джитто повторял то, что она сам себе говорил не раз. Но неужели этот богатенький мальчик думает, что его можно так безанаказанно оскорблять. В глазах помутнело. Лучанцо рванулся и со всего размаха ударил костяшками пальцев по уху Джитто. От удара тот отлетел к мраморной стене. Элли закричала и бросилась к сползающему по стенке Джитто. Даже корчился он смешно и нелепо. Лучанцо брезгливо поморщился и резко схватил ее за руку и отбросил назад. Никогда еще она не видела его таким жестоким. Она упала на корточки. Лучанцо подошел к корчущемуся от боли Джитто.

- Ну как? Тебе лучше? Я был о тебе лучшего мнения. Ты ничегошеньки не знаешь. Мы использовали твою ненависть к графу в своих ин­тересах. Что, патрицианские отпрыски? Не сошлись во взглядах на будущее своего благородного рода? А мы вами манипулировали – Джитто чуть не передернуло. -  Вот так. И теперь осталось сделать один только шаг. Ты еще не понял? – Джитто равнодушно смотрел на рот и летящие из него брызги -  Неуже­ли ты думал, что мы вот так запросто подставим себя под пули? Хорошенького ты о нас мнения! Нет конечно. Мы хотели только припугнуть. Но получилось иначе - Лучанцо понизил голос, в его словах сквозила неуверенность. - Мы надеялись… что комиссар пойдет нам навстречу, но… они проделали настоящую дыру в Магде! Что-то не срослось. – Лучанцо нервно завертел головой. - И мишенью стала бедная Магда.

- Ха-ха, наша маша-растеряша, - Элли надтреснуто засмеялась, - Возомнившая себя ангелом. Эти сказочки графа! Она с Карлуччи оказывается были повенчаны на небе, в стае ангелов. Какая чушь! Причем они оба в это верят. Вот парочка!

- Но ты не слушаешь, - Лучанцо присел к распластанному блондину. В его глазах читалось сострадание. Он промокнул белым хрустящим платком, торчащим из кармана фрака Джитто, вскрывшийся шрам, из которого уже начала сочиться кровь.

- Хватит, любимый! Прекрати. Оставь его. Нам пора! - кричала Элли, привстав с колен.

Лучанцо повернулся к ней.

- Господи, что я говорю? - Лучанцо прикрыл лицо руками. - Элли, что я говорил? Это же был не я! Это же чудовищно. Скажи, что это сон. Я ничего не помню с того момента, как ты вонзила мне в запястье шипы! Ты ведьма!

Ты меня околдовала, заставила стать совсем другим. Где тот я, с растрепанными волосами, стоящий на холме? Он умер в тот вечер. - Он с надеждой смо­трел на Элли, но та только отрицательно вертела головой.

- Нет, солнышко. Ты всегда был таким. Просто я сделала из тебя мужчину. Ты просто стал самим собой. Я помогла тебе. Слышишь? Не перебивай меня, придурок! – Неожиданная грубость заставила отшатнуться Лучанцо, протянувшего было руку. - И знаешь что? Я разбила те паршивые старинные ходули. Всю эту гордость вашего так называемого рода! Рухлядь! Там теперь только горы гнилого дерева. Я открыла все окна и убрала всю пыль. И теперь началось Новое Время!

- Ты разбила мои часы? Ту вещь, ради которой дедушка голодал, а мать выступа­ла в пошлых водевильчиках! Ту вещь, которая переходила из поколения в поколение и была честью и гордостью рода Колини! Как ты посмела! Я с ними вырос. У меня больше ничего нет. – Он поднял глаза на вызывающие скривленные губы. -  Я должен увидеть дедушку. Он не переживет этого.

Лучанцо стоял в нерешительности. Дать пощечину этой мрази, что она о себе возомнила. Но не слишком ли театрально? Есть и зритель.

- Ничего с твоим дедом не будет. Успокойся, нытик! Возьми себя в руки. – Элли подошла и вцепилась зубами в  губы Лучанцо. Она не дала ему возразить. Он уже не мог сопротивляться.

Они целовались, а в это время в углу, у зеленоватого мрамора стены, Джитто, сплевывая кровь, приподнимался на локтях. Из-под его рта вилась синеватая, словно червь, полоска. Портьера распахнулась и в курительную не спеша вошел холеный господин, держа в руке мундштук. При виде двух целующихся юнцов в защитной полувоенной одежде и истекающего кровью джентельмена у стены, он поспешил ретироваться. Пост охраны был на первом ярусе. Со словами: “Коммунистская сволочь!” – господин помчался вниз по ступеням.

Джитто смотрел, затаив дыхание. Ощущение ужасной откровенности, собственного падения и пренебрежения его особой вызвали в нем неожиданное чувство восторга. Он чувствовал себя растоптанным и униженным, и... отстраненным. На глазах его происходил чудо. Любовь. Которой нет, но здесь она была! У этих чудовищ!

Они действительно любили друг друга. И они отдавали свои жизни друг другу. Они ничего не боялись. Они были новой аристократией! Но в Джитто, помимо восхищения ими, росло желание отмщения и восстановления попранной гордости. Значит вот как. Она за его спиной блудила то с одним, то с другим. А к нему приходила как к другу и все ему рассказывала. А он, как дурак, еще радовался, что наконец видит ее! И как ему все это время казалось это естественным? Сейчас он уже этого не понимал. Низкая злоба заполнила и вытеснила все то прекрасное, что было в нем.

Была затронута его честь. Он так этого не оставит. Он всегда носил с собой один флакончик. Эта была растворенная в спирте кожа некоего экземпляра из его личной коллекции. При нападении на лицо данный раствор разъедал кожу молниеносно, вставляя на местах попадания почти незаживающие пятна. Та рыбка давно умерла, но ее кожа продолжала служить. Джитто знал как быстро действу­ет это оружие. Однажды ему уже пришлось применить его. Незадачливая парочка уличных стервятников ноя и скуля, со скукоженными на лицах ладонями, катали­сь по мокрому асфальту, так и забыв про несколько купюр, вынутых до этого из пиджака Джитто.

Он уже мысленно представлял, чем может закончиться этот божественный поцелуй. Он подходил все ближе. В руке флакон. Элли вдруг скользнула по нему взглядом. Но ничего не сделала. Она наблюдала как прибли­жается расплывчатое бледное пятно. Она полуулыбалась, скривив губы. То ли плач, то ли смех. Но ничего не говорила.

Джитто уже размахнулся флаконом, но что-то во взгляде Элли его остановило. В нем было что-то наивное и детское, счастливое и игривое. Он не мог. Не мог этого сделать. Он замер перед ними. Глаза молили его не делать этого. Лучанцо же закрыл их и жадно ловил губами рот Элли.

Вверх по сверкающей отражением свечей лестнице уже устремлялись три пары ног. Два охранника, достав дубинки, сопровождали благонамеренного господина. Они уже были близко и прерывисто дышали. Лестница давалась с трудом.

Странно, но когда погас свет, и началось представление, и на сцену вышли под торжественную музыку юноши в костюмах стрелок, и началось вступление балета, Магда прижалась к Карлуччи. В ее душе наступил наконец покой. Это было неожиданно. Так ли уж важно было все остальное? Может все препятствия, которые им пришлась преодолеть, были им нужны только для того, чтобы ощутить тепло локтя рядом?

Сэмми со злостью и с ощущением невосполнимой потери наблюдал склоненные друг к другу головы, все-таки различимые в темноте партера. Ну что ж, на этот раз он проиграл. Он это понимал. Но надо отдать ему должное.

Сэмми стойко принимал свою неудачу. В нем было слишком много добра и радо­сти жизни, чтобы запираться в четырех стенах ревности и злобы. Он уже желал счастья этим влюбленным. Да и с самого начала он не верил в подлинность чув­ств к нему со стороны Магды. Он радовался за своих друзей. Что они наконец пришли друг к другу. А когда кто-то со стороны хочет счастья людям, оно может и сбыться.

Вступление кончилось. Появилась Золушка, кружащаяся с метлой и тряпками. Она была прелестна. Длинная и нескладная. C плутовской улыбкой. Она кружилась по сцене, и ее длинные ноги и выступающие бедра гео­метрически правильно очерчивали пространство. Зал внимал, затаив дыхание. В этой опасности, в ощущении существования на грани, Магда обрела уверен­ность, что эти счастливые неожиданные минуты никогда не кончатся. Не пробь­ют часы двенадцать раз, и карета не превратится в тыкву, и они будут вечно парить в стае таких же, как они. Как в тот раз...

Она стиснула руку Карлуччи и он ответил ей. Под куполом изогнулись лукавые ангелочки, стройные музыкальные фразы возносились к ним, фея на сцене обещала несклад­ной девчонке необыкновенные приключения, люди уносились в загадочный мир.

- Филипп, ты бы хоть причесался, - не унималась графиня. Они уже вошли в вестибюль и приближались к уходящей ввысь спиралью главной лестнице.

- А вам бы не мешало что-нибудь на себя надеть, мадам. В ваши-то годы... Небось, холодно по театрам нагишом расхаживать, - Филипп никому не давал спуска.

Граф только слабо скривил губы. Графиня оскорбленно и маняще стучала каблуками по прожилкам ступеней. У самой вершины лестницы они заметили три торопящиеся фигуры.

- Кто-то, как и мы, явно опаздывает. Ну что ж, это успокаивает. Значит, гнев шукающего балкона будет обращен на них, на наглецов. Тем более, что вырез графини сам по себе заслуживает отдельной постановки - граф с любовью и гордостью наблюдал за гневом кузины.

- Наглецы, - только и вымолвила та, еще энергичнее изгибаясь лоскутом бедер.

                                                                         ---

Магда и Карлуччи забыли об опе­рации, о предстоящей опасности, об окружающем мире. К ним снова вернулось ощущение полета. Может, над бездной. Но это уже было не важно. Детскими глазами они смотрели на сцену, на волшебный мир, так похожий на реальный… Меж­ду их соприкоснувшимися локтями проходило тепло. Тепло домашнего очага и рожденных детей. Только потеряв все, оказавшись на краю, не имея надежды уже больше ни на что, они нашли свое счастье. Здесь, в партере, на чужих местах, в темноте. В жизни каждого из нас бывают такие моменты.

И каждый из них сделал свой собственный шаг к человечеству, отрекаясь от себя. 

Комиссар Кровени, лежа под раскидистым сухим кустарником, начинал приходить в себя. Одновременно чувство реальности вползало в него ядовитой правдой. Он вспомнил все. Все эти дни после расстрела больничного автобуса прошли как в тумане. Он отвернулся от правды. Пытался себя обмануть. Чертовка. Колдунья. И в его-то годы. Имея взрослую дочь и любимую жену. Он поддался соблазну. Не смог с собой совладать. Эта рыжая бестия околдовала его.  Это как наркоз.

Как это ни смешно, он на все был готов ради нее.

Он вспоминал тот вечер,  Вот он си­дит один в пустом отделении. Рядом пыльная папка,                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            открытая на странице с ее фотографией. Узкое затравленное лицо, косая челка, мольба о помощи в глазах…

Дверь открылась и на пороге стояла она. Коротенькое платьице открывало выпирающие красноватые коленки.

- Вам что, простите?                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                

- Я к вам, господин комиссар, хочу кое о чем рассказать. C глазу на глаз. Без свидетелей. Можно?

- Так, так. Присаживайтесь. Чаю хотите?

- Нет, спасибо. Даже не знаю, как начать. Подумаете, что я шваль. Предатель. Но нет. Я просто не хочу больше смертей. А они будут, если этот кошмар не остановить. Они собираются распространять Белого Ангела. Им нужны новые последователи. Они хотят заполучить их любой ценой.

- Кто это они. Мне не нужны тут таинственные намеки.

- Они. Это наша организация. Вы ведь знаете про нас. Движение борьбы со Временем. Согласна, звучит глупо. Но на самом деле все серьезней, чем кажется. Есть своя иерархия, свои интриги и финансовая поддержка. Есть, как ни странно. Но… Я собираюсь выйти из игры. С меня довольно.

-  Ах вот как. Интересно. И что вы мне прикажите делать?

- Вы должны. Должны их остановить. Конечно. Это ваша обязанность.

- Ничего я никому не должен. Не вам мне указывать, что я должен и что не должен. Что касается вашего сообщения, та оно и так уже мне известно. Я получил эти сведения недавно из очень надежного источника. Так что..., - комиссар выпрямился  гордо и вызывающе - Как ви­дите, мы тоже зря времени не теряем. Я как paз подумывал, что же с вами делать. Вы понимаете, что подвергаете себя этой акцией смертельной опасности?

- Вот об этом мне и хотелось с вами поговорить, комиссар. Можно я закурю?

- Конечно, курите. Только не мне в лицо. А я лучше чаю. Hу дак, что вы хотите? Наши боевики не будут с вами особенно церемониться. Им наплевать на ваши сверхгуманистические теории. Они будут бить на поражение.

- Как вы поэтично выражаетесь. На поражение. А если я вас попрошу об одной услуге, как вы к этому отнесетесь?

Элли вытянулась теперь во весь рост и смотрела сверху вниз на выпучившего на нее глаза комиссара. Она выпустила струю дыма из розовых жестоких ноз­дрей. Одну ногу она выставила вперед, так что приоткрылись сиреневые ру­чейки вен на внутренней стороне бедра.

- Соглашения? Да что ты себе позволяешь. Как вообще ты осмеливаешься за­говаривать о таких вещах – комиссар смотрел на Элли снизу вверх, при этом хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба - Если хочешь остаться в живых вообще не ходи туда. Ясно? Это не для детей. Сиди дома.

- Я кое-что о вас знаю, что может повредить вашей карьере и несколько по­убавить вашу заносчивость. Могу рассказать.

Элли подошла совсем вплотную. Она наклонилась к комиссару. Из-под глубоко­го,  геометрически неправильного, выреза вздымались и опускались волны безза­щитной плоти.

Кровени видел пульсирующую жилку на шее и стыдливо приоткры­вшийся край теплого конуca. Он перевел взгляд вверх и увидел гордые и пренебрегающие им глаза. Они не считались с ним, его личностью, жела­ниями и это заставило его желать подчинения вероломной хрупкости.

- И что же ты ... такое знаешь?

- Тот случай с Лучанцо. Я знаю, кто тогда сдал Пеппе. Это был не следственно-розыскной триумф, как вы объявили, не только прессе. Вы и пальцем не ударили. Просто нажали на мальчишку, сломали его, и еще немного везения. Ведь вы про­сто ждали, когда терпение какой-нибудь жертвы Пеппе иссякнет. И тогда вы мо­гли смело выведать у него все, что хотели. Ни о какой профессиональной слеж­ке или профилактике вы и думать не хотели. Зачем? Если можно подождать, пока большие рыбы не съедят маленьких. И таким пескарем для вас стал Лучанцо. Просто наживка. А хотите, я расскажу, чем были заняты все ваши мысли в то вре­мя? Не женой,  и не ребенком, и, конечно же, не работой. Нет.

- Что за чушь! Убирайся отсюда, шлюха! Какие-то детские бредни. Я перед то­бой не собираюсь отчитываться. Что ты понимаешь. Это грубая работа. Я ничего не ждал. Я просто выполнял свою работу. И старался ее выполнить хорошо. Ясно? Можешь свои сопли хоть где публиковать. Над тобой только смеяться будут. И над твоим плаксой. А теперь убирайся. У меня много работы.

Уверенность комиссара почти поколебала решимость Элли. Но она собралась для последней атаки.

- И все же одну вещь я про вас знаю. Ее мне сообщил Джитто. Я могу испортить вашу семейную идиллию. Или вы мне поможете.

- Пошла вон!!! - комиссар вскочил и стал грубо выталкивать девушку из кабинета. Он схватил ее за плечи и толкал по направлению у двери. Вдруг Элли вывернулась и, резко развернувшись, холодно проговорила:

- У вас была связь с бывшей женой графа.

После этих слов воцарилась молчание. Комиссар отступил от хрупкого оскалив­шегося зверька. Как они узнали? Никто, кроме их двоих не знал. Мог же он себе в жизни позволить хоть какой-то шаг в сторону. В сторону от однообразных будней и необходимых обязанностей. Он так увлекся ей. Аристократка. И эти опасные увеселения в альковах их цепей.

- Вы спрашиваете себя, откуда я могу все это знать. Я же сказала, от Джорджитто. Вы наверное не знаете, и многие не знают, что у него есть тетушка. Надеюсь, до вас начинает доходить. Даже граф не знал, что он связан родственными узами с Джитто_. Но это так распространено в этой среде. В нашей среде. Вы не должны удивля­ться.

Комиссар сел на краешек стола и испарина покрыла мелкими капельками его массивный лоб. Так значит тот полноватый молодой человек, с которым она встречала гостей у двери в подвал, и был Джорджитто. Он держал ее под ло­коть и это выглядело интригующе. Тогда это только щекотало его нервы, но он даже не ревновал. Сеньора Стадлевски. Какой порочный румянец играл на твоих щеках!

Несколько листков желтоватой бумаги, пришедших от ней, комиссар перечитывал несколько раз. Он вдыхал запах, исходящий от них, и в нем он улавливал ее такой доступный и, в то же время, далекий образ. 

“                                                                        Дорогой мой друг.

Если бы мне тогда, когда мы имели обыкновение проводить время вместе, сказали, что я буду находить удовольствие во вдыхании чистого сельского воздуха, я бы только пожала плечами. Но я здесь уже несколько месяцев. Тишина и покой. Ты знаешь, мне очень нужно было остаться наедине с собой. Здесь все это­му способствует. Время проходит незаметно. Я много читаю. Местные жители от­неслись ко мне с сочувствием и по-доброму. Я преподаю здесь французский. Ме­стная школа в стороне от селения, в долине, до ней около получаса легкой ходьбы. Я не устаю, мне очень полезны такие ежедневные прогулки. Когда я иду, горы вокруг окрашены зеленовато-синим, совсем как на картинах Сезана. Мне не хватает тебя, мой милый друг. А ты вспоминаешь обо мне? Я никогда не понима­ла, что может нас связывать. Но ты был таким милым и остроумным! Я понимаю,   что в тех забавах.... Они не были совсем невинны.

Там было что-то неправильное. Но с тобой они меня не так пугали. Когда я остаюсь                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                          наедине со своими воспоми­наниями, я ощущаю рядом бездну, полную темноты и тоскливой вины. Разве я так виновата? Мне снятся страшные сны. Какие-то человечки пляшут передо мной. Они омерзительны и смешны одновременно. Они появляются и зовут меня, когда пере­прыгивают с одной ноги на другую. Но ведь всем тогда было так весело. Я не хочу одна отвечать за все это. Ты ведь любишь меня и такой, правда?

 Ты оставался чистым и наивным, среди этой мерзкой толпы. Ты и Джитто. Вы единственные, кто понимал меня. Мой муж - никогда.

Я его только любила и ... боялась. Он видел меня насквозь. И он спас меня. Если бы не он, я бы скатывалась все ниже. Он дал мне еще один шанс. Извини, что я так откровенно обо всем гово­рю, но сейчас не время для игры в прятки. Но и всей правды я не могу тебе рассказать. Просто не в силах. Прости.

В то время ты один мог рассеять эту кромешную тьму, которая окутывала меня с приходом серого дня. Легкость и радость общения с тобой… Здесь все по-другому.

Есть смышленые ребята. Свежий воздух идет мне на пользу. Вообще, я и не подозревала, что у меня есть талант преподавания. Но у меня получается. Ты не поверишь, некоторые уже читают отрывки из Вольтера в подлиннике.

Я спускаюсь в долину и ка­ждый раз небо, иногда чистое, иногда покрытое рваными тучами, все выше поднимается надо мной. Тропинка вьется среди чахоточной травы. По вечерам здесь иногда очень холодно. И мне приходится зажигать печку, выложенную из грубого красного кирпича.

Раз в неделю я езжу в ближайший городок за покупками. В этом местечке продают очень хороший коньяк_. Я иногда согреваюсь им, любуясь да­лекими светилами. Здесь они очень яркие и высокие. На тропинке, ведущей в долину, я недавно нашла камень очень интересной формы. Я отнесла его домой. Он очень похож на половинку маски. Щель для глаза, щель для носа и щель для рта. Я положила его на печную ступень. Здесь есть одна девушка...

Она прино­сит мне молоко по четвергам. Очень здоровая и с сильными плечами. Но нос с горбинкой, как мне нравится, ты же знаешь. Она мило улыбается. Но об этом потом, в следующем письме.

                              Остаюсь твоей преданной подругой, Ирена Стадлевски.                            ”

 

- У меня одна к вам просьба, - Элли сдунула челку.- Пустъ никто не пострадает. Хорошо?

Был ли он виноват в произошедшем? Отчасти. Но вина его родилась именно тог­да, когда он нарушил данные перед богом клятвы верности. Когда оставлял же­ну и дочку наедине друг с другом, отгадывающими, какое еще опасное внезап­ное задание задерживает самого близкого для них. Сделав первый шаг, даль­ше трудно остановиться. И он продолжал тонуть в недрах внеобыденности. Все глубже и глубже. Гейнсборовский румянец на щеках баронессы! Он не мог от него отказаться. От него и холодных синих обводов глаз.

Как долго он отворачивался от правды. Хранил тайну от яркого света. Пытался сам перед собой оправдаться, устроив это глупое расследование, хотя изначально знал, к чему оно приведет. Вначале один осторожный шажок вниз, потом все увереннее, и вот уже свет не виден.

Он испугался, даже в страшном проклятье ему представлялось, как все тычут в него пальцем и смеются над ним. Еще бы, про­веренный в боях ветеран, верный служака, глава семьи, проводящий ночи в об­ществе веселящихся ничтожеств и гнилых бабочек. Каких-то гермафродитов. Пьяниц. Бездельников, живущих на средства своих богатых дядюшек и тетушек, работающих в конторах своих знакомых так, для вида, потому что это давало неплохой зароботок за почти ничего не делание, занимая место действительно заслуживающих его.

Но он шел за ней. Она ма­нила его смущенной улыбкой. И когда на столе из-под белого покрывала появ­лялись беззащитные блики, толпа обступала испуганную юность, когда под хохот и льющийся через край поток шампанского, и обнаженное тело на столе и  вожделеющее его собрание радостно воссоединялись, тогда чувство приоткрыва­ющейся тайны и вседозволенности захватывало его. Ему было одновременно и стыдно и прекрасно в этом стыде.

Он принимал участие в оргиях. Вот так в двух словах можно сказать об этом. И эта краткость, когда он думал об этом, краткость сводящая все к сухости неумолимых фактов, оставляя в стороне и его личность, и тайну мироздания, и необъяснимые спонтанные чувства, убила бы и его и его семью, если бы всплыла на всеобщее обозрение. Потому что тогда серая повседневность влила бы в эту формулировку яд. Она бы так унизила его, превратила в то, что он презирал, на что он еще не мог решиться тогда. Он всегда думал, что сможет постоять за себя в подобной ситуации, но в тот день, когда поч­ти девочка со спадающей вниз челкой, склоненная к нему, тихо шептала ему о сокрытом прошлом, он оцепенело на нее таращился. Эта девочка обвола­кивала его своей уверенностью в том, что он не решится выступить в глазах всего общества глупым растленным насекомым, предавшим законы порядочности и верности, предавшим ради какого-то грязного и низкого удовольствия любящих его.

Но он решился.

- А меня все равно скоро уволят на пенсию. Проваливай, можешь хоть сейчас
на улице всем раструбить. Мне все равно. А в ваших детских интрижках я уча­ствовать не собираюсь. Ясно? Пошла вон! Еще чего, условия мне тут выдвигает.

- Ты тупой осел. Толстый набитый предрассудками, никому, кроме своей выдры не
нужный, человечек. Пускающий слюну на недоступные прелести. Адью. Вам скоро
предстоит пережить позор.

Она соскочила с краешка стола и, оборачиваясь почти после каждого шага, двига­лась к двери. Ее взгляд, холодный и пророческий, выбивал почву из-под ног комиссара. Она словно приговаривала его.

- Пошла отсюда - только и смог выдавить через силу из себя Кровени.

Дверь тихо затворилась. Еще долго были слышны в.тишине звуки ее шагов, пере­стукивание каблуков.

Кровени глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула. Что ни говори, а этот бой с собой он выиграл. Но он тогда не знал, что так или иначе он этот позор переживет. Она-таки напророчила ему. На то она и ведьма, со злорадством теперь думал комиссар. Он отложил папку в сторону, встал и выключил лампу. В полной темноте дошел до двери. Впустив в окутавший все мрак струю косого света из коридора, сделал шаг за порог.

Покушение.

 

Капля ядовитой жидкости нависла в воздухе. Рука Джитто с брызжущим флаконом описывала дугу. Струя вытянулась в полете и, рассекая пространство, ринулась к своей цели. Элли приоткрыла краешек глаза и увидела отброшенного в движе­нии после размаха Джитто и устремляющуюся на нее воронку из капель. Она не ус­пела увернуться. Пятно медленно растекалась по нежней поверхности щеки. Она закричала от боли.

Лучанцо резко отстранился. Он еще не понимал, что произошло. По краям ранки кожа пузырилась как пена после волны. Элли обхватила ру­ками щеку и, согнувшись, упала на колени. Она выла. Лучанцо перевел взгляд на Джитто. Тот, отступив в угол, недоверчиво и брезгливо, смотрел на воющее существо на полу. Но вдруг она замолчала. И встала. Рана перестала распространяться. Теперь она выглядела просто коричневым родимым пятном на щеке. И странно, оно ее не уродовало, а придавало шарм.

Лу­чанцо и Джитто в страхе смотрели на нее, только что возродившуюся из пепла. Но тут ноги ее подкосились и она рухнула на пол.

Возле входных портьер по­слышался шум приближающихся шагов. Лучанцо подбежал к телу Элли, и поволок его к портьерам, скрытым в нише и ведущим к запасному выходу. Он стал спускаться вниз по узкой винтовой лестнице, пятясь и часто оборачиваясь, держа в руках взмо­кшее болтающееся тело.

Когда служители вкупе с вызвавшим их господином ворвались в курильню, они обнаружили там только лужицу странной зеленоватой жидкости на полу, флакон до половины наполненный ей же в углу, и сидящего рядом с ней молодого челове­ка в синяках и с пятном странного ожога коричневого цвета на руке, которую он перебинтовывал. Он ничего не говорил и продолжал бинтовать руку. Когда он вручил свою визитную карточку, но ничего не стал комментировать, охрана по-своему истолковала происшедшее. Молодой человек, сидящий на полу, казалось, не понимал вообще, где находится и что происходит вокруг. Он был почти в состоянии транса, того спокойствия, которое наступает, когда совершаешь необратимое, то что навсегда изменяет жизнь.

Внушавшее доверие, представительное лицо, визитная карточка крупного акционера сделали свое дело.

Охрана театра была оповещена. Искали двух юношей в военизированной одежде. Одна из билетерш даже запомнила предположительное место их положения в зрительном зале.

- Где-то в середине 12 ряда партера. Они сразу привлекли мое внимание, что-то в них было не то. Не говоря об одежде. Как будто они случайно попали не в то место, какое хотели. Я им так и сказала. Один так на меня посмот­рел, как будто впервые увидел человека, да еще свысока. Насмотрелась я на та­ких. Тунеядцы. Папенькины сынки. В жизни палец о палец не ударили,а строят из себя невесть что. Ничтожества...

Охранники с фонариками приближались к двери в партер. Необходимо было выяс­нить, не находятся ли в зале сейчас преследуемые.

Тусклый фонарь под потолком освещал квадратное пространство. Это было слу­жебное подвальное помещение. Сверху падали капли сконденсированной на трубах влаги. Пятно света вырывал в углу фигуру склоненного Лучанцо. Он поддерживал на руках перевешивающееся тело Элли. Глаза ее были открыты. Она смотрела на Лучанцо, но, казалось, не понимала, что это он. Иногда ее зрачки сужа­лись от нахлынувшей боли.

- Элли, не умирай, - шептал Лучанцо, - Все будет хорошо. - Вот увидишь. Ты ни в чем не виновата, я сейчас вызову скорую. Только не двигайся. Я сейчас.

Лучанцо стал приподыматься. Он прислонил голову Элли к стене. Он уже собрался бежать вверх по ржавым ажурным ступенькам, как голос Элли его остановил.

- Подожди. Я должна тебе все объяснить. Ты никогда не спрашивал... Просто слепо мне верил, - лицевые мускулы с трудом преодолевали сопротивление пораженной ткани.

- Что? Успокойся. Я сейчас. Только сбегаю наверх. Лежи спокойно. Cлышишь?

Капли отмеряли происходящее.

- Нет. Подожди. Стой! Не уходи. Ты должен меня понять. Это была ненависть. Да. Я ненавидела ее безмятежность и чистоту. Это трудно, она была моей подругой, это глупо, но я ревновала. Ревновала ее к тебе, ведь между вами что-то было? Можешь не отвечать, я и так все чувствовала. Прости меня.

- За что? Мне надо бежать, тебе становится хуже. Ты же знаешь, все твои опасения напрасны.

В неверном свете пятно практически не выделялось, оно казалось теплым бликом от фонаря.

- Это было низко, но я хотела даже... обокрасть тебя. В прямом смысле. После того, как мы  с тобой тогда... не поладили. Твои часы, они были очень ценные, правда, се­йчас они представляют ценность только как воспоминание и... для копающихся в рухляди на помойках. Ха! Там сразу собралась толпа, когда я выкинула ме­шок с частями этой… реликвии. Мы с Карлуччи хотели их продать. Смешно. Пра­вда?

Лучанцо не мигая смотрел на бледное, как бы разделенное пополам большим коричневым пятном, лицо Элли.

- Я прошу тебя. Прости. Это была глупость, все равно бы ничего не получи­лось, потому что... потому что я люблю тебя. Карлуччи. Он… отказался. Так, для... сведения. Ха. Я еще немного помучаюсь. А потом…

- Как же все глупо получилось. Господи, дурочка моя, - Лучанцо подбежал к
Элли и взял ее лицо в руки, - Не покидай меня. Я все прощаю. Только... Возьми себя в руки. Я тебя спасу.

- Я хочу... Снять с твоей души камень. Мы как исповедники, да?… Ха-ха.
Слушай. Не было никакого покушения на Магду. Комиссар меня и слушать не за­хотел. Эта была чистая случайность. Слышишь? Пуля попала в нее случайно. Может, это и не так важно. Но я тогда хотела, чтобы все для нас кончилось. Кровени оказался мне не по зубам. И сегодня ничего не будет...

- Понятно. Зачем ты все время лгала?

- Ничего не будет. Никакого покушения. Никакого посла. Просто листовки. А ты что подумал?
Ха. Но я дорого заплатила. Не правда ли? Совсем как Магда. Хоть здесь я перед ней не уступаю.

Все, беги. Беги же скорей. Говорил себе Лучанцо. И он побежал наверх. Элли с силой ударила затылком по стене. Она сжимала скулы. 

Охранники осветили юношу и девушку, прижавшихся друг к другу. Вокруг шушукали зрители. Билетерша замотала головой,

- Нет. Это не они. Те были страшные.

- А в чем дело? – к охранниками подошел Карлуччи.

- Послушайте, не могли бы вы разобраться в фойе. Но не здесь. Выведите же
их - господин с накрахмаленной манишкой нервно теребил узловатые пальцы.

Свет фонаря задевал и его.

-Те были страшные. И смотрели свысока. Это не они.

- Но это же их места?

- Их. Но это не они.

- Послушайте, у меня был сегодня тяжелый день. Не могли бы вы дать публике спокойно насладиться зрелищем? - господин в манишке все никак не мог успо­коиться .

Свет фонаря метался по рядам. Лощеные проборы и взбитые гнезда беспокойно качались или поворачивались на назойливую возню у входа.

Как раз в этот момент граф и графиня появились в другом конце фойе. Они слы­шали возгласы и увидели вдалеке полоску света, пробивающуюся из-под открытой двери. Они быстро переглянулись и устремились туда.

Волнение в ряду усилилась. Спотыкаясь о колени и, чуть не падая на лорнеты и взбитые прически, Магда протискивалась к группе у входа.

- Что здесь творится? Сумасшедший дом какой-то! В конце концов, мы заплатили за спокойствие деньги! - неслось со всех сторон.

- В чем, собственно, дело? - задал снова вопрос Карлуччи. Охранник резко све­тил ему в лицо фонарем. Сзади подбежала Магда.

- Точно не они? - охранник игнорировал юношу.

- Нет. Точно. Эти простые. Как молодая парочка, живущая со мной по соседству. Всегда поздороваются или молока принесут. А те были совсем другие. Маменькины сыночки. Считают, что им все дозволено, раз папаша ездит в лакированной ма­шине !

- Повезло тебе, парень - наконец обратился охранник к Карлуччи.

Магда выскочила из-за плеча Карлуччи и стала наступать на охранника. Джакомо был не первый день в полиции. Даже не первый год. А целых двадцать. Это был ветеран. На него равнялись молодые. Сегодня ему дали простейшее, как ему казалось, задание. Охранять спокойствие во время представления. Он считал это незслуженным. Хотя понимал, что ему уже скоро пора на покой, пенсия, и начальство шлет на буйные улицы новичков для обкатки. Но все равно, обидно…

Не было жены, которая бы ждала его в теплоте, не было детей. Слишком много сил он отдавал работе. Вначале, когда он патрулировал районы бедноты, он приходил домой под утро, а выходные проводил, пытаясь только выспаться, да и красотой не блистал. Так проходило время, прошла молодость. Были связи с проститутками, и не только за деньги. Он жил одним – самосознанием своей нужности и был счастлив. В нем уживались предрассудки крестьянских предков и честность, добросовестность жителя огромного мегаполиса. Вместе с тем в нем глубоко внутри сидела ненависть ко всему неординарному, необычному, что он не понимал и не хотел понимать, что казалось ему уродливым.

- Да что вы себе позволяете. Мы ни в чем не виноваты. Может, вы извинитесь за все это. Вы даже с нами разговаривать не хотите. Какое вы имеете право так с нами обращаться. Я требую объяснений.

Охранник оторопело на нее смотрел. Это был, наверное, самый глупый и самый торжественный день в его жизни. Под детские каракули Прокофьева, инфантильную нежность, что-то происходило вокруг, что он никак не мог уловить, смешное и неотвратимое. Потом, проглотив ком в горле, выдавил из себя:

- Да, конечно, просто... недоразумение, и все... по ошибке... на ваших местах должны были сидеть хулиганы... сеньора? Магда? Да... но, видите, все разре­шилось.

- Я пойду. У меня еще много дел - заверещала билетерша, видя какой скандальный оборот приобретает история. И, зашелестев шерстяной юбкой, пробралась к выходу.

И тут, когда уже все собрались вернуться к своим прямым обязанностям: зрители к зрелищу, охранники к охране и т.д., в проеме появился Лучанцо с взлохмаченными волосами. Вокруг волос образовался светлый контур, топорщийся пухом. Он часто дышал.

- Еще один - злобно прошептал господин в манишке и с такой силой сжал пальцы,
что раздался хруст.

- Господа, нужен врач. Господа! - хрипел Лучанцо. Билетерша чуть заметно кивнула.
Охранник это заметил. И сильно сжал локоть Лучанцо. Теперь он был в своей тарелке. Он знал, что делать.

- Пойдем, парень, мне есть, о чем с тобой поговорить.

- Да подождите вы, - повысил немного голос Лучанцо, - там девушка… умира­ет... нужен врач. Господи, поверьте мне. Там... Карлуччи? Магда, вы здесь… там Элли... ей нужен врач ... да отпустите же меня!

Он попытался вывернуться из цепких пальцев охранника. Он тянулся к едва различимым силуэтам своих старых друзей.

- Тихо, а то тебе самому сейчас врач понадобится, - охранник явно не собирался идти на поводу этих юнцов. Ребра и крысиные хвосты волос. В нем росло чувство достоинства и силы, то, что вырабатывалось в нем годами. Его работа, стычки с бандами подростков на улицах, то, что он делал каждый день, преодолевая страх, слабости, неудобства, что поднимает его над собой. Даже над тем, то он действительно есть. Он не смог бы поступить иначе.

- Послушайте, я знаю этого человека, и я знаю ту девушку. Наверное, ей действительно нужна помощь, - Карлуччи подошел вплотную к охраннику.

- Это он! Он! Такой злой, и наглый! Я его сразу запомнила - подбежала с другой стороны к охраннику билетерша.

Охранник резко оттолкнул от себя Карлуччи и поволок Лучанцо к выходу. Магда рванула за ним.

- Подождите, отпустите его. Вы не имеете права! - кричала она.

- Пошла вон, шлюха подзаборная! - лицо охранника побагровело - Мне больше тут делать нечего, как ваши слюни вытирать. Без ваших идиотских требований обойдусь. Жалкая мокрица. Это вам не игрушки. Я буду делать свою работу, что бы вы там в своей мерзкой головке не думали. А теперь, с дороги! – почему-то ему вдпуг вспомнилось как в морозный липкий вечер как раз под Рождество, он согревал себя паром из пластмассового стаканчика с кофе из ближайшей забегаловки, а вокруг люди спешили домой к электричеству и теплу, а у него никого нет. Тогда он подумал, как в кино, что-то было в том моменте, похожее на происходящее сегодня, неуловимое, что отделяет одну личность от всех остальных, какая-то особая таинственность и радость. То, что происходит, когда ты на службе в холодный праздничный вечер, не можешь уйти, и все вокруг спешат к кому-то, все проходят мимо.

Видя, что внизу творится какой-то беспорядок, охрана посла на балконе быстро стала группироваться вокруг ничего не понимающего сановника. Он индифферентно наблюдал за происходящим. Он только поглаживал мягкие баки. Умные и добрые глаза часто мигали. Итальянцы, у них всегда что-нибудь не так. То нет ванны, то нет воды, то нет хлеба. Он махнул рукой, с меркнувшей в полосе прожектора гранью перстня. Тот жест он долго отрабатывал перед зеркалом, а потом оттачивал, так что теперь он не был ни вызывающим, ни повелевающим, а только дающим знак. Один из служителей охраны бросился вниз для вы­яснения причин сутолоки.

Некоторое время Карлуччи неподвижно стоял и смотрел, как багровое лицо пожилого охранника выплевывает слова в Магду. Он посмотрел под ноги. Еле различал­ся монотонный узор серебристых полосок на ковровой дорожке. В следующее мгновение он сделал два шага по направлению к охраннику и вынес вперед руку со сжатым до напряжения в суставах кулаком. Удар пришелся прямо в кадык. Не зря все-таки он колотил мешки с песком изо дня в день. Какая-то мокрота выплеснулась изо рта охранника. Он сделал шаг назад. Тут Лучанцо со всей силой ударил его в живот. Он знал, что нужно попасть в солнечное сплетение. Охранник согнулся и разжал хват. Карлуччи теперь точным профессиональным выпадом сбил охранника с ног. Теряя равновесие, в мозгу Джакомо успело пронестись: какой-то мальчишка, обидно. Он упал, из-под крепкой, обтянутой черной форменной тканью, спины поднялось облако пыли. Вековой театральной пыли. Лучанцо бросился к выходу. В этот момент к нему нав­стречу из дверного проема появились граф и графиня, с Филиппом, семенящим сзади.

- Хулиганье! - закричал господин в манишке - Полиция! Я вам сейчас покажу!
Он стал искать маленький элегантный пистолет, который носил с собой для защиты от воров. Но не нашел его в специальном тайнике под брючиной, чушь выше ступ­ни. Однако он успел заметить как призрачно топорщились волосы на его голени.

В пробивающемся из-за полуоткрытой двери столбе света с кружащимися пылин­ками выступила графиня с  рельефом обнаженных ребер и геометрически обтянутым синим лоскутом бедер. Черная длинная тень графа с оскалом овцы следовала за ней. Часы должны были пробить, стрелка покачивалась около римских ступеней.

Танец не прекращался. Туфелька уже была потеряна. Развевая волосами, плотоядно щурясь, Золушка взлетала в воздух, вертясь и опускаясь в услужливые руки юноши. Cтрелка колебалась у цифры, благородно и архаично вырисовываю­щейся на фоне золотистого обода. Филипп вынырнул из-под тени от графини и преградил путь Лучанцо.

- А вот и мы! Сам вижу, что что-то не так Постой!

Лучанцо остановился и схватил за рукав Филиппа.

- Нужен врач, срочно. Ты слышишь? Ааа...

Он отпустил Филиппа и подбежал к графине.

- Элли в тяжелом состоянии, Джитто постарался и теперь у нее ожог от ядовитой гадости, нужно... что-то срочно сделать... ей совсем плохо.

Многие головы быгли повернуты в их сторону. Но представление продолжалось. Дама с лорнетом  высматривала подробности туалета графини.

Не дав ей времени подумать, Лучанцо бросился к выходу. Уже выбегая в фойе, Лучанцо на полной скорости столкнулся со служителем безопасности, посланным сверху. Синяя рубашка с серым, переливающимся, классическим пиджаком очень шли этому крепко сбитому молодому человеку. Казалось, он только что из душа после напряженной тренировки и его гложет жажда. От удара тот свалился. Лучанцо, не обращая внимания, бросился к дальнему концу фойе, откуда вела лестница вниз, к парадному подъезду.

- Эй ты, чертов ублюдок, а ну стой! – заорал, еще лежащий на боку и вытаскива­ющий из подмышечной кобуры пистолет, телохранитель.

Лучанцо обернулся и замер. Он увидел лежащего на боку, изрыгающего проклятия, с наведенной на него холодной пустотой овала. Но не это его остановило. Из колышущихся портьер вышло видение. Лежащий сотрудник безопасности с ужасом наблюдал за движущимся не него объектом.  Его еще мальчишеское лицо с правильными чертами и какой-то странной чистотой, свойственной спортсменам, не могло скрыть отвращения. Это была Элли.

На ней болтались лоскуты оборванной одежды. Она сбросила шапочку. Рыжие волосы разметались. Часть волос, в том месте куда попала жидкость, совершенно выпала. Она прошла мимо неподвижного охранника и вошла в темноту зала. Лучанцо хотел вначале рвануть в прежнем направлении, но потом передумал и медленно пошел на охранника. Тот стал приподниматься и перекидывал взгляд то на щель, ведущую в партер, то на приближающегося Лучанцо.

-Эй, ты, стой. Ты что задумал, паршивец? Что это за дефиле? Ты, придурок...

Но Лучанцо не останавливался. Он подошел совсем близко. В его глазах чита­лось полное безразличие.

- Можно мне пройти? там умирает... моя невеста... Вы, надеюсь, понимаете,
что это для меня значит. Вы ее видели... она... с ожогом, в военной рубашке.

- Как же вы меня достали, педики несчастные, что ты там бормочешь? А? Я из-за тебя свою парадную форму испачкал. Ты, дебил. Ты мне ответишь сейчас.

Охранник стал методично избивать Лучанцо, прижав его к стене. Лучанцо уже не сопротивлялся. Он только пытался прикрыть лицо от ударов. Но охранник бил как на тренировке, отскакивая назад. Так он дрался иногда и с хулиганьем на улице. Один раз в кафе, он почувствовал насмешку со стороны группы молодежи, одетой в спортивные костюмы. Один долго потом на ночном моросящем воздухе умолял: не надо, не бей…

Лучанцо отупел от ударов. Марево заволокло глаза. Он боялся охранника, боялся оказать какое-либо сопротивление. Ему было стыдно. Как неотвеченная пощечина.

Мало кто понял, что происходит, когда в полосе света появилась фигура с лен­тами разорванной одежды.. Только теперь она понимала, как дорог ей этот чучело, это ничтожество, этот трус, которого избивали в фойе. Она чувствовала злость и зависть к этой дебелой корове, к которой все это последнее время цеплялся ее Лучанцо. А она по глупости или из целомудрия так этого и не поняла. А теперь она урод и так все глупо вышло… Да нет, он любит только меня, но уже поздно.

- Рот. Мне трудно улыбаться... Щеку жжет. Мой милок ушлый, поцелуй и - пос­кок. А, вот все и в сборе, - Элли попыталась скривить рот в улыбке, но это ей никак не удавалось.

Элли прошла медленно мимо графини и графа.

- Девочка моя. Что с тобой? - графиня протянула к Элли руки - Кто изодрал
на тебе одежду? Кто оставил на твоей нежной щеке этот страшный шрам? Иди ко мне.

В графине неожиданно проснулось желание прикоснуться, обнять эту  страшилищу, хотелось уволочь ее.

Графиня пыталась остановить Элли за руку, но та отбилась и шла прямо на Магду. Боль заглушала все остальные чувства. Она в переливе пятен видела своих старых друзей, всю старую команду. Вот взлохмаченный Филипп с потной лысиной; вот элегантная графиня, протягивающая к ней руки, вожделеющая ее тела; вот граф во фраке, как истукан; вот Магда, еще не лысая, с которой столько связано, кофе по вечерам, журналы, партия, со своей ыпяченной челюстью и задумчивыми глазами. Только нет Лучанцо…

- Ты не видела здесь робота? Мой манекен? Что ж ты отступаешь. Не бойся - Магда пятилась. Все-таки даже ей было страшно. Эти пузыри на белоснежной коже

- Элли, поговори со своим старым другом, Филиппом. Я здесь, рядом - Филипп тряс головой, но Элли его не слушала, и продолжала обходить своих товарищей.

- Вот только вечер должен быть ясным. Как сегодня. - наконец Элли остановилась. Она чувствовала, что это конец. И так глупо. Жизнь ускользала, ее хрупкое существо не могло выдержать такой неистовой боли и поражения тканей. Она стояла посередине круга, образованного ее друзьями, товарищами по борьбе. Сейчас очень заметен был контраст между ними: Магда, почти на голову выше и шире в плечах, и оборванная пегая худая лысая женщина. Жизнь, которая Элли хотела сделать каждодневным праздником, и которая такой и была в ее присутствии, эта жизнь глупо обрывалась. Некоторым зрителям мешало это скопление у входа. Все выходило так нелепо и смешно, не вовремя. Но не меняло сути происходящего. Магда и все, стовшие в кольце, ощущали, как гаснет то детское, эротичное, хитрое существо, которое так украшало их жизнь. Уходила легкость. И может быть уходила из этого мира.

- Больно улыбаться... - последнее слово отразилось эхом в высоких анфиладах зала.

В этот момент оркестр затих. “сяяяяяя” - неслось над рядами. Минутная стрелка, задрожав, упала на часовую и куранты стали бить. Opкестp затих. Исполнители замерли. В наступившей тишине легкое волнение пробежало по залу. Господин в манишке все-таки решил восстановить порядок и пробирался с чертыханиями, спотыкаясь о туфельки, к проходу. Ввер­ху, на ложе, секретари посла то склоняли свои геометрически точные проборы к  патрону, то покачивали ими, переговариваясь между собой. Охранник, посланный вниз, так и не вернулся и это вызывало в рядах, окружавших атташе, замешательство. Но этот человек, с мешками под глазами и иронично скривленными губами, наблюдал хладнокровно за происходящими волнениями.

Из-за темноты в зале и большого расстояния он мог только разглядеть выхватываемый узкой полоской света из приоткрытой двери силуэт гордой головы Магды с выпяченной вперед челюстью. Также были видны трясущиеся паутинки кончиков волос и испуганные впадины глаз высокого подростка рядом с ней. Такие бывают только в Италии, подумал атташе. Еще он успел заметить в ласкающей полутени почти неприкрытую плоть графини. И все это вызвало в нем смутный, подавленный давно, интерес. Когда-то, когда он был подростком и сидел у костра, похожее худое личико смеялось и сквозь него просвечивали кости. То, что мы когда-то потеряли, что никогда уже не сбудется, вот что опустилось как нестройный такт на него.

- Какого черта, - господин в манишке уже несся на всех парах к нарушителям порядка, от гнева брюзжа слюной и тряся благородно нагулянным кадыком_. - Вы что тут устроили, на глазах почтенной публики кухонные дрязги! Я имею честь...

И тут его словесный поток был прерван.

Она попыталась еще что-то сказать, протянула руку к графине, ее губы еще шептали, но тут ноги ее подкосились, и она рухнула. Из-под вздернувшейся майки в поднебесье зала взвились листки с воззваниями. Они кружились во тьме и кондиционированный поток поднимал их еще выше, к бельэтажу. Глупые листовки. Занятие для не знающих куда себя деть. Зачем были эти листовки? К чему призывали? Разве стоили оно того, что пережили эти пять человек? Борьба за экономическую независимость Италии от западного рынка. Борьба против бездарной растраты сил и времени на потребу. Борьба с тяжестью, рассудительностью, подхихикиванием, все более распостранявшимся везде. Может это и имело цену? Но в листовках было только про экономическую независимость. Истинные причины всегда слишком откровенны, слишком иррациональны, всегда остаются в стороне. Но эти листовки… Они падали на головы, на высокие парики светских львиц. Они попадали в руки молодежи на верхних ярусах. Один такой упал прямо на колени американского атташе.

Лежащее тело обступили соратники.

Листки продолжали вздыматься. Дверь открылась и в освещенном проеме появились две фигуры. Впереди, волоча за собой отбитую ногу, к группе приближался Лучанцо. Сзади его воротник сжимал охранник. Лучанцо тащился как на привязи. Это ли не верх падения? Господин в манишке пытался все что-то сказать, но, видя, что на него уже никто не обращает внимания, присоединился к спинам полукружья. Он переводил взгляд с одного на другого, но потом воззрился на фигуры в центре. Приковывавший общее внимание Лучанцо опустился на одно колено рядом с распростepтой Элли и приподнял ее голову. Охранника все, что происходило здесь развлекало, почище телевизора,  хотя по нему в последнее время совсем ничего. Он весь съежился и даже как будто постарел, как на спектакле, на который он пришел с мамой десть лет назад, и не мог дождаться окончания, но вежливо отсидел. Таких людей он не понимал, но они интересовали его.

- С одной стороны совсем нет волос. Но это тебе очень идет. Наша бомба... плод... сегодня взорвалась. Многие узнают о нас. Ты станешь сенсацией. Только не уходи. Прошу тебя! Ты же так хотела этого фейерверка.

Листовки падали на голову, на какое-то мгновение листок закрыл лицо Элли. Лучанцо сдунул его, но ее глаза были закрыты.

- Нет!!! - вскрикнул Лучанцо. Только сейчас вся боль утраты наконец охватила его полностью. Он стал горячо целовать остывшие губы и веки.

Листки падали на пол, под каблуки дорогих фосфоресцирующих туфель, на них наступали и рва­ли. Сзади, из темноты, возник Джитто. Он произнес:

- Ну вот, мы снова все вместе... как в былые времена.

Вce уставились на нeгo. Он стоял, откинув голову. Белокурые пряди волос были отброшены со лба, кровоподтеки на лице не скрывали улыбку. На гордо выпяченной, потерявшей белоснежную чистоту, сорочке, виднелись пятна грязи, пыль, крупинки вина. Он вытирал губы, только что он почти опрокинул в себя бутылку красного. Шаг его был свободен и вольготен. Даже в таком виде, со взърошенными волосами он был еще более элегантен.

Но представление подходило к концу, оркестр издал финальный диссонансный возглас и публика, переключив все внимание сцену, привстала, чтобы выразить благодарность бурной овацией. Исполнители кланялись, в их сторону летели красные и желтые мазки цветов. Даже посол привстал и, почти не касаясь пальцами ладони, отдавал должное искусству танцоров и музыкантов. Когда-то привлекавшие всеобщее внимание, соратники и борцы со Временем теперь были всеми позабыты в этом шуме и гвалте, этой какофонии ликования_. Только господин в манишке, осознав будничность и неотвратимость надвигающейся потери, подошел вплотную к склоненной фигуре в центре кpvrа.

- Я врач. Я мог бы помочь, - с этими словами господин в манишке опустился с
другой стороны и взял запястье Элли в руки. Он по инерции достал циферблат,
потом сразу сунул его обратно в кармашек жилетки, приложил ухо к груди, приотк.рыл  зрачки.

- Она мертва, - констатировал он. - Сожалею - Он так и остался у изголовья
с противоположной стороны от Лучанцо. Только один раз он кивнул головой, как
бы внутренне с собой соглашаясь. Но строгий круг разомкнулся. Под всеобщий
индифферентный к нему треск  аплодисментов, из толпы выдвинулся Джитто и смотрел сверху вниз. Его веки поддергивались. Лучанцо, склоняясь над лицом Элли, почувствовал ненависть и отвращение к человечеству, ко всем людям, к мелким неприятностям и протягивании дней от утра до вечера. Он приподнялся и сейчас, стоя рядом с Джорджитто, казался почти его роста. Они стояли рядом и Лучанцо ощущал единство с этим ревнивцем, этим стоящим в стороне ото всех. Они взирали на распростершееся перед ними тело и окружающую их толпу.

В этот момент в проеме двери появился запыхавшийся покрасневший Сэмми. Со своего места в верхних рядах балкона, прямо противоположных сцене, ему не было видно происходящее в проходе партера. Он подбежал к своим сотоварищам.

- Что здесь... а, черт... - Он хотел сделать шаг вперед, по направлению
к центру, но остановился. Около тела Элли копошился господин в манишке. Он приподнял голову и произнес:

- Все кончено.

Овации постепенно сходили на нет. С помощью служащих театра тело Элли перенесли вниз. Люди расходились. Зал потемнел. Группа, возглавляемая Джитто и Лучанцо, вышла из здания и постепенно смешалась с толпой.

И они все также продолжали идти по этой улице, освещенной летним солнцем. Радостные. Полные надежд. Все вместе. Так тогда казалось. Джитто угощал ее  мороженым. Скоро предстоят великие события. И вот они идут по улочке. Навстре­чу улыбающиеся приветливые лица, свет играет на щеках. Джитто в дорогом элегантном как снег пиджаке, мясистый нос жадно вдыхает свежий, после холодной весны воздух. Элли в легком свободном платьице с голубовато-сиреневыми вкраплениями. Рыжие волосы уложены набок в растрепанную челку. Они рады. Они улыба­ются. На противоположном конце улоч­ки, уже перед поворотом, оглядывается назад длинный нескладный юноша с птичьим лицом. Он в спортивной куртке, волосы взъерошены ежиком, в руках пачка тетра­дей. Он скрывается за поворотом.

 

Эпилог.

 

Холодный горный воздух возносится вверх. Она шла по тропинке, огибая большие камни. Тропинка вела к селенью, в предгорье. Там она  давала уроки местной детворе.

“Мне бы хотелось, чтобы ты здесь побывал. Ты и... может быть Джитто. Я по тебе очень скучаю. Я со своими учениками читаю Вальтера. Недавно начали Paссина. Я спускаюсь по этой тропинке вниз... Скоро урок. Недавно та девушка с красивыми плечами (помнишь, я про нее рассказывала) сообщила мне, мило улыба­ясь, что она рассталась со своим милком. И зачем она мне все это говорила? Кожа у нее белая-белая, а лицо гордое и как будто... немного оскорбленное. Или смущенное. В общем, хватит об этом. Когда печка раскаляется, тот камень (помнишь, я про него писала) тоже раскаляется и багровеет. Тогда щели в нем начинают зловеще подмигивать. Тогда я выпиваю еще коньяку. Для храбрости.

Надеюсь, ты не осудишь меня за это. Какое здесь высокое небо! А горы - свинцово-синие, как на картинах Брейгеля. Недавно приключился такой случай. Я возвращалась из школы по тропинке. Было поздно. Я присела на камень отдохнуть, так как подниматься вверх не так просто, как спускаться. Было темно, я посмотрела ввысь. В бездне черного неба звезды казались такими близкими. И они так игриво переливались. Кругом ни души. Тишина абсолютная. И вдруг... одна из них ярко вспыхнула (я чуть не ослепла и зажмурилась), а когда приоткрыла глаза - ее уже не было. Не было той звезды! Она погасла! Вспыхнула и погасла! Ты слышишь! Приезжай скорее. Мне плохо без тебя... Что-то случилась! Ты должен рассказать мне об этом. Я жду.

Недавно... я одела свое лучшее платье (помнишь, то, с блестками и одной бретелькой) и решила пройтись по главной улочке здешней деревни. Местные хозяйки уставились на меня.. Некоторые даже из окон высунулись. А одна сказала…

Но об этом потом, в следующем письме. Остаюсь твоей преданной подругой,

Ирена Стадлевски, виконтесса”.

Конец_.