Пользовательского поиска

Андрей Ефремов

  

  

БЛОНДИНКА ВАЛЕНТИНА - "ЧЁРНАЯ КОШКА"

 

Аннотация:
Повесть о трудной судьбе женщины с детских лет попавшей в криминальную среду. Уникальность этой истории состоит в том, как утверждают, что на всём Севере, в лагерях, Валентина была первым ребёнком З/К осуждённой по знаменитой статье "за колоски". Если это не так, прошу меня строго не судить: никаких исследований по данному вопросу не проводил. Конечно же, все имена и фамилии изменены изначально.

 

 

Повесть

ПРОЛОГ

  

  

    - Мама, смотри, смотри - белка!

    - Здесь тихо, людей нет, вот они и бегают.

    На ветке невысокой сосны, рядом с могилой, уютно устроилась рыжая белка и, кажется, в отличие от детей, совершенно равнодушно разглядывает людей.

    Отец семейства, подправляя скромный деревянный памятник, думая о чём-то своём, также, безразлично, вскользь бросает:

    - Бывает белка и пострашней...

    - Какая, какая,пап? - Ухватился за интересное младший.

    - Андрей, ты хоть здесь-то не ёрничай.

    - Ну, па-ап, какая?

    - У Майки спроси, - она у-умная, двенадцать лет уже, даже уроки прогуливает.

    - Майя, какие страшные бывают?

    - В мультиках. Ты же, Глеба, видел? - Отвечает сестра.

    - Ну так как, Татьяна Поликарповна, оградку будем ставить?

    - Нет, Андрей, Валя говорила - ничего не надо... давят её оградки. Место здесь хорошее, красивое, спокойное. Она мне часто говорила, что такое и хотела. Видишь, как Господь всё устроил... а до чего ж юморная была, как про жизнь то рассказывала!

   - Тогда памятник подкрашу. - Андрей вскрыл принесённую с собой в полиэтиленовом пакете банку с краской, достал оттуда же две кисти, - Майя, Глебчик, займитесь-ка делом... - задумался, - да вроде что-то рассказывала... а что рассказывала?

   - Да ну тебя, всё витаешь где-то, - улыбнулась супруга, - не помнишь разве? Обычно на свой день рождения вспоминала.

   - Не "вспоминала", а "предавалась воспоминаниям"... жизнь то несладкая, вот и юморная. Смотрите, дети, облака какие интересные. Сколько лет то прошло, эмиэхсиен*?

   - Глебушке лет шесть было, когда она умерла. Глеба, ты тётю Валю помнишь?

   - Помню, блинчики вкусные делала. А вон то облако на слона похоже!.. А тётя Валя там? А как это - "оградки давят"?

   -Так что же Валя рассказывала то, эмиэхсиен*?

  

      

1

     

   - Здорово, Валька!

   - Здорово, Хлыщ!

   - Ну, что вырыла?

   - Они ключи от хаты у крыльца, под ведром ложат.

   Хлыщ, здоровенный парень, лет за тридцать, заимевший кличку благодаря своим ссыльным предкам - сектантам-хлыстам, в напузыренном, не сходящемся бортами на торсе, пиджаке, на грязной тельняшке, расплылся в довольной ухмылке:

   - Нормалёк, сейчас фраера дома?

   - Обычно вечером приходят, днём никого не бывает.

   - Рахманно, - Хлыщ вытащил из-за голенища сапога финку с наборной рукояткой, стал задумчиво ковырять ногти, - сейчас, наверное, поздновато будет... Завтра пятница... та-ак...

   - Красивая скоба*, задари, Хлыщ.

   - Мала ещё... - размышлял он недолго, - провёл остро заточенным лезвием по рукаву, и вложил нож обратно в сапог, - придётся завтра светляка залепить*.

   - А шумагу*?

   - Молоток! Денежку хочешь?

   - Совершенно пряники, давай рябчика* постираю за шуваль*.

   - Кнацать* некому, пойдёшь с нами, заработаешь? - Хлыщ, конечно, очень гордился своей флотской тельняшкой, но стирать её явно не торопился.

   - Пойду, - ногтём большого пальца Валя щёлкнула из-под зуба, - зуб даю.

   - С утра будь на фонаре*, сами тебя найдём.

   - Склеились. А это надолго? Братишку* не с кем оставить.

   - Да ты что, бусаешь*, что ли? - удивился Хлыщ.

   - Тьфу ты! Братика, моего, говорю.

   - А-а, да это скачок*, сделаем быстро, не боись. Твоё дело на шухере побыть: внимания не привлекаешь. - пару секунд обрисовав в уме план "операции" деловито распрощался, - ну, будь.

   - Бывай!

  

   Валька - нескладная худенькая девочка, двенадцати лет. Имеет белобрысую головку с двумя косичками, вечно недовольную жизнью угрюмую маму и кроху-братишку. Отец погиб в первые дни войны, и откуда внезапно появился маленький братик, так до сих пор и не поняла. Кто ж ей, по малолетству, объяснит, что мужиков после войны на всех баб не хватает. А женская природа берёт своё, требует.

   А речь идёт о соседском доме где проживала недавно вселившаяся, семья молодых и бездетных "гнилых интеллигентов", с месяц назад прибывших по распределению из какой-то районной дыры. Задача Вали состояла в том, чтобы в течение недели разузнать об образе жизни этих людей, а если проще - выяснить, когда их не бывает дома.

   Девочка, помогая матери, хоть как-то сводить концы с концами, зарабатывает на хлеб продажей частным торговцам и другим, снующим по Зелёному рынку, людям, сырой воды из ведра, по цене - одна копейка за кружку. Цена символическая, но за один жаркий день набегала довольно солидная сумма. Иногда доходило до двадцати копеек и даже больше. Между делом собирала донельзя изжеванные окурки папирос "Север" и "Беломорканал". Позже, уже дома, их потрошила и продавала соседям как первоклассную махорку.

   Одну копейку, при любом раскладе, Валюшка всегда бросала безногому молодому инвалиду в мятую фуражку без звёздочки и ремешка. Стала она это делать после того случая, когда одна толстая спекулянтка, со странной кличкой Маша*-Правительство, на виду у всех, проходя мимо, толкнула его ногой в грудь и тот упал на спину. Увечный, не проявляя никаких эмоций, покряхтев, принял вертикальное положение и отряхнул гимнастёрку, на которой сверкали орден Красной Звезды и две медали. И ведь никто не возмутился. А он, кажется, даже смущённо улыбнулся. Редкие подачки от сердобольных людей он принимал также, молча, не говоря ни слова.

   В первый раз, когда она увидела этого несчастного молодого человека, поначалу решила, что тот посреди дороги упал в узкую яму и пытается из неё выкарабкаться. Оказалось - таким образом он с помощью рук передвигается. В руках у него были дощечки с приделанными ручками, на которых были намотаны грязные тряпки, с их помощью он и передвигался: обопрётся на досочки, приподымется, и перебрасывает своё обрубленное тело вперёд. Девочка была потрясена, она испытала шок. Правда позже, подобных, безногих и безруких людей, она встречала в городе всё чаще и чаще.

   Дворовые взрослые пацаны время от времени привлекают её в качестве разведчика: раздобыть информацию об обстановке в соседних кварталах. Эта информация затем здорово помогает в жестоких схватках с враждующими группировками но, по большей части, в расправах над отдельными личностями из сопредельных районов города. Конечно впоследствии и сами налётчики получают от врагов увечья. В случае если кто-либо из противников проходил через квартал с девушкой, по неписанным правилам уличной жизни, его не трогали. Но видок у супостата, как бы он этого не скрывал, был довольно неважный.

   Как и во многих других городах страны банды малолетней шпаны, именовавшие себя "Чёрная кошка" держали в страхе обывателей. Причем никто из них, ни шайки, ни население, возможно даже и не догадывались, что знак, который они рисовали на стенах или в устрашающих записках, был эмблемой беспризорников двадцатых годов.

   Нередко совершала с ровесниками и сравнительно безобидные ночные набеги на чужие голубятни. Часто ходили в лесную зону городского парка, где возле татарского кладбища обитал, в некотором роде одна из достопримечательностей города - умалишённый мужик по имени Миша. Дети Мишу часто дразнили и он, забавно размахивая руками и ругаясь, бегал за ними среди сосен. На груди у него поблёскивал значок "Мать-героиня".

   В середине лета Миша из парка бесследно исчез. По городу тут же расползлись слухи будто на самом деле он оказался хорошо законспирированным матёрым английским шпионом и его "заарестовали" во время работы с радиостанцией.

   Поздно вечером после танцев, вволю налюбовавшись на беспричинно вспыхивающие там и сям драки, сами "шпионили" за молодыми парнями с девушками, которые, за неимением другого подходящего места, страстно целовались под соснами. Перепугав до смерти "Джульетту" опять с визгом и смехом убегали, но теперь уже от крайне возмущённого "Ромео".

   Поневоле девчонка, как само собой разумеющееся, с малолетства узнала как изнанку городской жизни, так и почти всех молодых криминальных авторитетов. Это тоже немало способствовало кое-какому приработку. Но от вечного недоедания это не спасало.

   Шёл 1947 год, в Якутии свирепствовал голод. Городские каким-то образом умудрялись прожить, а вот в районах, в деревнях, поговаривают, давно уже крыс едят. Крысы там, говорят, жирные и вполне съедобные.

   Валькина мать работает уборщицей в какой-то конторе со сложным названием и кроме того изредка подрабатывает в разных случайных местах. Довольно часто, с десяти вечера до часу ночи, в обязательном порядке, как и все остальные взрослые, была обязана ходить в речной порт на разгрузку угля с прибывших барж. Еды хронически не хватает, и чем занята и где находится дочь до полуночи, её совершенно не волнует. Главная задача до прихода матери - нянчиться с малышом. А ещё лучше, кажется, чтоб её вообще не было.

   Девочка от братишки без ума: любит с первого дня появления его на свет. Когда прорезались зубки, сама, без подсказки, приучила кушать намоченный в кипячёной воде хлеб. Сама толком не ела, почти всё на братишку уходило. Кормила не спеша и очень осторожно: слабенький получился мальчик.

   Года два-три назад, перед Победой, беззаботные и почему-то всегда весёлые американские лётчики возле своей базы, из окон которой и день и ночь раздавались звуки патефонного джаза, модного в то время, ещё не запрещённого, оркестра Глена Миллера, угостили вездесущих детишек каким-то невиданным, упакованным в тончайший, тоньше бумажного листа, хрустящий прозрачный пластик, хлебом. Малюсенькие такие, и булочками то не назовёшь. Но наевшись до отвала, все мучительно начали страдать животами.

   Выяснилось, этот хлеб необходимо было для начала спрыснуть водой, желательно кипячёной, тогда он разбухает до нормальных размеров, и только потом можно кушать. А получилось так, что хлеб вздулся уже, будучи в желудках. Двое мальчиков с Валей попали на несколько дней в больницу, где им и объяснили секрет военного американского хлеба. Оказывается, они были уже не первыми до боли сытыми.

  

   В редкие вечера, с перерывом в две-три недели, отрывала душу: заходила как бы случайно в соседний барак на безошибочно определяемую балёху*, где среди работяг жили блатные, приблатнённые и прочие некогда отсидевшие за невесть что. "Куря куришку и бухая бухашку" все воспринимали девочку не то чтобы как свою, но как некий привычный элемент внутренней обстановки.

   Раздобревшие от выпитого, мужики, часто просят Вальку сыграть на гитаре. Научившаяся от шпаны трём-четырём аккордам, она знала неимоверное количество воровских песен, смысл которых даже не понимала, но слезу у мужиков, своим невинным и чистым голосом, прошибала.

   - Да ты не тушуйся, алюра, садись, штевкай: уж чем богаты, не обессудь, - Говорят ей воры.

   - Ну, Валюшка, встеребила душу то.

   - Не обессужу, чего уж там, - набивая рот едой, просто отвечает девчушка, - вы только скажите, ещё встереблю. - Ела от всей души, от всей дури. Наедалась впрок, наивно полагая, что этого ей хватит ещё на пару недель жизни без постоянно напоминающего о себе чувства голода.

   Всем становится весело: её ответ не приедается. Действующие лица мужского пола постоянно меняются, в виду того что время свободы у блатных бывает коротким, на месте остаются, в основном, только вечно пьяные барухи* и всегда полный стол разной еды. Но и засиживаться допоздна нельзя, необходимо уловить правильный момент и найти подходящий повод, для того, чтобы покинуть гостеприимное заведение, - чуть позже у воров вспыхивают непонятные разборки и жестокие крикливые драки, иногда с применением ножей и вилок.

   Бывало и домой приносила гостинцы, но мать даже не интересовалась, откуда всё это берётся. Всё воспринимала как само собой разумеющееся. Только один раз полюбопытствовала, откуда взялся химический карандаш, ругая дочку за размалёванную скатерть на столе.

  

   Утром Валя встала с утра пораньше и, сидя на лавочке, прислонившись спиной к стене домика, со сладко спящим братишкой на руках, щурясь от солнечных лучей, уже часа два любовалась меняющими свой легкомысленный облик, облаками.

   - Валька, пошли в Чапая играть! - За оградой прошмыгнула стайка ровесников с палками и деревянными ружьями, на одном из них даже красовалась солдатская пилотка.

   - Ага, сейчас, только братишку подкину кому-нибудь! - "Э-эх, сколько Хлыща то ждать?.. На шухере, на шухере... жмудик* хренов, гнида", - уже начала сердиться девчонка, - "сейчас пацанов во двор позвала бы". - Хлыщ с виду мужик вроде добродушный, сговорчивый, безобидный, но в глаза ему она эти слова поостереглась бы сказать: о его беспредельной жестокости и коварстве каких только слухов по городу не ходит...

  

2

  

  

   Шумная ватага исчезла, но появилась бывшая бандерша*, - странная женщина без возраста, часто ходившая по этой, выложенной чурками вместо камней, улице. Шла она гордо и осанисто, не глядя по сторонам, но на лице, на том месте, где должен бы находиться нос, зияли две жуткие дыры, носа, как такового, не было.

   Девочка стала вспоминать, как же её зовут взрослые меж собой - "Сихилетичка" что ли? Когда Валя была маленькой, мама как-то сказала: "Будешь себя плохо вести, тоже нос отпадёт". С того момента Валя не устраивала капризов, - нос стабильно оставался на месте. А вот женщина уже исчезла из виду, облака же остались на месте, только изменили свою форму.

   Процокала, впряженная в лёгкую бричку, низкорослая мохнатая лошадка с пьяным, и оттого весёлым, возчиком:

   - Цоб`цобе-е! Привет, Валюшка! Мать дома?

   - Здравствуйте, дядя Митя, на работе она! - "Эх, сейчас бы прокатиться!.."

   - Ну, привет ей передавай! - Возчик чмокнул, поддёрнул вожжи, - Н`но-о! Цоко-оль!

   Цоканье копыт удалилось, опять настала знойная и тягуче-скучная тишина... Прошёл, наверное, час.

   В старом, ещё дореволюционной постройки, бараке напротив, раскрылись створки окна, появилась мощная фигура бывшего моряка Георгия Петровича, дяди Жоры. Дядя Жора потягивается, видать встал только что и, судя по красной физиономии, с великого пития. В это время мимо проходит красивая молодая якуточка в густо вышитом цветным бисером жилетике, боцман встрепенулся, высунулся в окошко, гаркнул:

   - Живу один как в ж...пе дырочка, форштевень куда следует!

   Девушка, от неожиданности, чуть не споткнулась:

   - Нууча*!..

   Валя засмеялась, девушка тоже прыснула смешком и ускорила ход. - Напра-асно, - проводил он взглядом красавицу, - всё-таки я порядочный мужчина! По отношению к себе.

   Дядя Жора заметил Валю:

   - О, Валюшка, как жизнь то, всё сидишь?

   - Прекрасно, дядя Жора! - Разулыбалась девочка, наконец-то найдя собеседника: хоть кто-то скуку развеял, - сижу!

   Георгий Петрович, судя по всему, для собеседований совершенно не настроен. Зачем то посмотрел на небо:

   - Неправильно выражаешься, не "прекрасно", а "удивительно прекрасно"! - И, закрывая створки окна, как-то сварливо забубнил, - Полный штиль. И почему меня никто не любит? - На тихой улочке даже бормотание хорошо слышно.

   Наконец за штакетником появился долгожданный Хлыщ с двумя худыми и долговязыми переростками, в линялых, неопределяемого цвета, майках навыпуск и огромных шароварах. Кажется, знакомые парни, из ремесленного. Возглавлял компанию незнакомый взрослый дяденька в надвинутой на самую переносицу кепке и щегольских сапогах:

   - Эта что-ли?

   - Своя в доску, дело знает, - выплюнув потухшую папиросу, уверенно ответил Хлыщ, - здоров, Валюха!

   Валя машинально подобрала жирный окурок:

   - Здоров, пацаны! - Положила окурок на завалинку и с некоторым запозданием изобразила недовольство, - чего соришь тут? - По-мужицки пожала всем руки. С грудным ребёнком на руках она старалась показать себя, перед всеми, взрослой барышней и опытным членом банды "Чёрная кошка".

   - Как базар* сделаешь? - Незаметно озираясь по сторонам, спросил мужик в кепке.

   - Братика разбужу, - нежно погладила его по головке и прикрыла краем пелёнки глаза, - он у меня голосистый, задорный, всем баки забьёт*!

   - Молодца-а! Я ж говорю - дело знает!

   - Медиковатая*, - одобрительно кивнул в кепке, - махан на работе?

   - Давно ушла.

   - Калитку открой.

   Валя отперла калитку, беленого подсиненной известью, штакетника, - группа по хозяйски направилась через двор, усаженный густыми берёзами и давно одичавшей малиной, к соседнему бревенчатому дому с красивыми резными ставнями.

   - Хлыщ, гальё* будет - шнурку* сразу отдашь, а мы с экипажем* возьмём на сквозняк*.

  

   Не прошло и двадцати минут, как нарисовался Хлыщ:

   - Держи, Валюха, дядю Володю*, мы добро помним, - всунул в пелёнку огромного размера денжищу, - как ты там поёшь - "за переживанье вам спасибо"?

   - Спасибо...

   - Сдурела? Дома позыришь. - Слегка дёрнул за косу, - нас не видала, ничего не знаешь. Поняла? - С ударением на последнем слоге, спросил Хлыщ.

   - Поняла, - так же ответила Валя, - не маленькая.

   Дома Валя положив крепко спящего братишку на кровать, стала рассматривать невиданную доселе деньгу - "Облигация государственного займа. Сто рублей". За всю свою, казалось бы, огромную жизнь, максимальную сумму в бумажных рублях, девочка в своих руках держала только рубль да трояк. А уж эта новенькая хрустящая портянка, которую даже боязно случайно помять, огромная размером и сотенным достоинством вызывающая к себе уважение, заставляла чувствовать себя очень значимым человеком.

   Впереди ещё безбрежный океан жизни, конца-края не видно. Интересно, а на сколько времени сто рублей хватит? И что означают эти слова - "облигация" и "займа"?

   Представив, как обрадуется и сразу подобреет мама, увидев эту красивую узорчатую купюру, Валя аккуратно положила облигацию на середину круглого стола. Пусть будет приятным сюрпризом. Перед мысленным взором возник образ ласковой мамы, на сердце потеплело. К этому моменту братишка проснулся и залился плачем. Пришлось взять крохотный свёрточек на руки. Ладони почувствовали влагу:

   - Что, Серёженька, писялься, да? - Засюсюкала Валя, - сейчас, разберёмся. - Начались привычные хлопоты...

  

   Проснулась от стука входной двери, пришла уставшая мать:

   - Ой, ноги мои... - садясь на табуретку у стола и снимая старые, уже давно одеревеневшие кирзовые сапоги, заохала женщина, - что там, у соседей случилось? Милиции то понаехало. Убили, что ли, кого опять? - Начала развязывать на затылке узел головного платка.

   - Не знаю, мам, спали мы.

   - А это что... откуда?.. - Мать увидела лежащую посреди стола облигацию, взяла кончиками пальцев за уголок будто живую жабу, на лице даже отразилось некое подобие брезгливости и страха, - откуда?! - Уже закричала не то испуганно, не то истерично, - девка!

   - Да это... мама... - у Вали, непонятно от чего, тревожно сжалось сердце, - на улице нашла.

   От шума проснулся Серёжа, заплакал. Сестра схватила ребёнка с таким видом, будто хотела невесомой крохой отгородиться от разозлившейся матери:

   - Сто рублей нашла...

   - На дороге нашла?!

   - Да...

   - Ах ты, сучка!

     

     

3

     

     

   Следствие было недолгим, от силы недели полторы. Семья молодых учителей, узнав что кражу ценных вещей по глупости совершила Валя, соседская девочка, пыталась отказаться от заявления, но тяжёлые маховики грозной машины правосудия привычно раскрутились, и их уже стало невозможно остановить. Однако на время дознания девочку после допросов всё-же отпускали домой.

   Валя, не то от страха перед Хлыщом с его компанией, не то из-за чувства блатной романтики, всё взяла на себя и в строгом кабинете чистенького следователя упрямо твердила:

   - Видела, куда гурки* кладут, вот и захотелось чего-нибудь зясти.

   Странный разговор происходит между интеллигентного вида мужчиной и маленькой девочкой, тем не менее друг друга они понимают прекрасно.

   - А вещи то какие взяла кроме облигации?

   - Не помню, сразу всё выбросила, а фраера, наверное, подобрали.

   - Мда, голубушка, что-то не клеится у тебя, - следователь малость освободил узел пёстрого галстука под синим воротничком и катнул пресс-маше по писанине, - ты хоть знаешь, что тебе грозит?

   - Кучумка*? - Вопросом ответила Валя, и мысленно дала следователю кличку - "Пиджак".

   - Не за реку* отправим, где-нибудь рядом с мамой будешь, - привычно и кажется совершенно равнодушно острит следователь, подбивая край стопки бумаг об стол, - в лагере отдохнёшь, - с силой бьёт ладонью по дыроколу, - только не в пионерском.

   За стеной тоже послышались глухие удары, стон и маты.

   Следователь посерьёзнел, отложил картонную папку в сторону, соединил на животе пальцы рук и откинулся на спинку стула. Посидел, некоторое время о чём-то размышляя, глядя в раскрытое настежь окно, через которое виделся край высокого забора зоны с вышкой. Тщательно вытер шею платком и посмотрел на девочку, как на взрослую:

   - Да-а, Калачёва, жалко мне тебя, глупая ты... - в его глазах появилось что-то человеческое, простое, - первая ты у нас, двенадцатилетняя... Ну, да не мне решать... - Неожиданно замявшись, неизвестно от чего и этим даже несколько расположив к себе, закончил Пиджак.

  

   Иногда Валя, несмотря на свои страхи, совершенно замыкалась, и ни на какие вопросы не отвечала. Всё теребила пальцами подол своего выцветшего сарафана и мысленно составляла из облаков на синем небе разные фигуры.

   Следователь Пиджак был и не добрый и не злой, скорее равнодушный. Город, как и всю послевоенную страну, захлестнул вал преступности. Убийства и насилие было явлением повседневным, и всякие там "чёрные кошки", чаще всего на деле оказывавшиеся подростковыми шайками, занимавшиеся мелким воровством и хулиганством, просто мешали вести борьбу с более серьёзными преступлениями. Если бы во время совершения кражи было совершено убийство, это была бы уже расстрельная статья. А так - очередная, не значащая мелочь.

   Собственно, ему было всё равно, с кем Валя "ходила на дело". Необходимое количество документов, в течение установленного законом времени, он уже составил. Состав преступления, все четыре пункта, налицо: есть потерпевшие, есть сознавшийся подозреваемый, есть и свидетель - мать подозреваемой, есть вещдок - облигация. Не придерёшься: комар носа не подточит! Что ещё надо? Давить на психику чистого, ангелоподобного ребёнка и выжимать соучастников? Совершенно нет желания пачкаться. Да и мысль о собственном благородстве иной раз душу греет: всё-таки дитя малое. А за кражу группой лиц в не знающем пощады пролетарском народном суде больше накинут.

   В коридоре послышались тяжёлые шаги, и звук, будто по полу что-то тяжёлое волочат.

   Открылась дверь:

   - О, здорово, Пиджак, пойдем, покурим!..

     

   В последнюю ночь на свободе, перед судом, девочке в первый раз в жизни приснился странный и очень страшный сон. Она находилась дома совершенно одна, братишки почему-то не было. За окном, несмотря на белые ночи - кромешная тьма, будто снаружи завешено плотной непроницаемой чёрной материей и оттого в комнате было сумрачно, только под потолком тускло желтела голая электрическая лампочка, висящая на витом, в матерчатой изоляции, шнуре. Вернулась с работы мать, почему-то в телогрейке, в которой ходила обычно только зимой. Закрыла дверь изнутри на крючок и, не снимая сапог, молча двинулась в сторону Вали.

   Походка и движения были какие-то странные, будто кто-то невидимый управляет телом матери, как куклой. Лицо было то же самое, мамино, только бессмысленное и неподвижное, а глаза - чужие. Иногда изнутри загорались то ярко-красным пламенем, временами же сплошь чернели. Это непонятное существо в обличии матери явно имело намерение или погубить девочку, либо силком утащить с собой, в какой-то иной, страшный мир неведомо лютых кошмаров.

   Ходячий ужас уже протянул было руки с хищно растопыренными, неестественно заострёнными пальцами к горлу, но Валя с неслышным криком забилась под кровать и... проснулась. От пережитого во сне страха в животе ощутила неприятный холодок.

  

   Про этот сон Валентина вспомнит только через многие годы. А сейчас родная мать, молча, проводит её до дверей здания суда, а сама, как ни в чём не бывало, уйдёт на работу.

   Суд беспристрастно огласил приговор - десять лет. Десятка...

  

   По неизвестно какой причине ей, городской девочке, инкриминировали знаменитую, ходовую, в то время, статью - "За колоски", - кража с пахотных полей более пяти колосков пшеницы. Видимо процент раскрываемости по этой статье в "хлеборобной" Якутии был чрезвычайно низок.

     

4

   Уже осень, октябрь месяц. Валя узнала для себя, что кроме блатных и мужиков оказывается, существуют ещё и бандеровцы с автоматчиками. Бендеровцы - это те, которые против советской власти воевали на далёкой Украине, автоматчики - все воевавшие за советскую власть - победители. А в бараке побеждают или имеют власть те, у кого сила. Сила, пока что, была у автоматчиков с бендеровцами.

   В прошлом месяце блатные в чем-то не поладили с остальным миром, - прямо в бараке завязалась массовая драка. Простые мужики расползлись во время свалки по углам, дед Анисим же, просто сидел на нарах с закрытыми глазами и шевелил губами, обеими руками, как бы защищая, обняв и прижав к своей груди напуганную Валюшу.

   Драка была не такая понтовая, какие раньше часто видела у воров, драка была жестокой, беспощадной, - насмерть. Фронтовики, закалённые духом в рукопашных схватках на фронтах, явно не боятся смерти, смело идут на нож и этим же ножом уверенно режут. У блатных в итоге вся спесь сошла на нет, и они стали напоминать визжащих трусливых собак, поджавших под себя хвосты, но всё же показывающих зубы.

   Когда всё угомонилось, утряслось и улеглось, Валя с удивлением обнаружила, - оказывается весь этот хаос их, с дедом Анисимом, аккуратно обошёл стороной. А вот среди нейтральных мужиков были потери, - у одного было оторвано ухо, многие оказались без зубов. Фронтовики потерь не понесли, двое уголовников размандорены*, четверо ранены.

   После этого случая воры вот уже месяц как не задирались.

     

   - Зэка Калачёва здесь? - В светлом, режущем глаза, с пляшущей в проёме дверей пылью, возник тёмный силуэт человека в фуражке и огромных галифе, - передача тебе! И почему не в женском бараке? - Но разглядев приближающуюся из мрака девочку в, огромного размера, рваной ватной фуфайке, силуэт уже безразлично махнул рукой и исчез, даже не удосужившись прикрыть дверь.

   Яркий дневной свет больно резанул глаза, кто-то из тьмы крикнул:

   - Дверь за собой закрой, тепло уходит!

  

   Валя знала, - идёт она напрасно. Скупая передача с едой, от матери, вероятнее всего в очередной раз уже растворилась в безжалостных недрах баркаса*. За каких-то неполных три месяца неволи она успела обрести огромный опыт и знания. Вспомнила, как однажды у соседей, ещё в той жизни, на свободе, наевшись "до не могу", отложила бездумно в сторону недоеденный кусок хлеба - "Вот доела бы в тот раз, сейчас бы так не страдала..." Вспомнила и необычный американский паёк, который получала мать на работе - бекон в банке и кубики куриного бульона, - в животе, возможно от воспоминаний о той еде, стало плохо.

   Вспомнила и свои первые впечатления при встрече с запретной зоной. Казалось, сама земля дышит агрессией, смертью и людской злобой, насквозь пропитана ожесточением. Во взглядах людей если и сквозит интерес к прибывшей персоне, то никак не сострадание и не любопытство а исключительно единственное желание по возможности "урвать", "поиметь" и унизить, поставить человека ниже себя в этом зверином мире, где человек-человеку волк. Все пороки и добродетели такого существа как человек, смешиваются здесь самым парадоксальным образом. Одного дня пребывания в этой жуткой клоаке вполне достаточно, чтобы заиметь какое-никакое представление о вновь прибывшем, и воткнуть его силком либо добровольно, согласно принятой тюремной иерархии в определённую нишу сложной уголовной пирамиды ...

  

   - Мамочка! - Выдохнула Валя, увидев на крыльце штаба лагеря, у проходной, понуро стоящую, оказывается, такую старую мать, с маленьким узелком в руках, - Мама! - Побежала.

   Стоящий на ближайшей вышке молодой солдат усилил бдительность и закрутил звонковую ручку полевого телефона. Но, судя по всему, на том конце провода его успокоили - внеплановое свидание строго с разрешения администрации.

   - МАМА, ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА!

   Несколько минут они, обнявшись, стояли молча. Валя, уткнувшись лицом в материнскую грудь, мать же, положив ей щеку на голову и поглаживая по спине.

   - Прости меня, дочка...

   - За что, мамочка?

   - Не со зла я... Вас здесь хоть кормят два раза в день...

   Опять стоят, не шелохнутся.

   - ...Мама, я больше не буду... - не поняла ничего дочь.

   - ...Ходила я везде... никто меня не слышит... - ответила мать. - И сюда меня больше не пропустят...

     

5

     

   В бараке стало жарко. Боковины печки-буржуйки, сработанной из большой железной бочки, покраснели. Камни, наложенные сверху, уже достаточно впитали в себя жар, - некоторое время они будут отдавать тепло. Таким образом достигается экономия дров.

   Стало известно, - с утра начнут распределять людей по этапам. А пока, пёстрая, людская масса, в среде которой присутствует единственная двенадцатилетняя девочка, готовится ко сну. Слышны разговоры, кашель, лёгкие перепалки, маты.

   Валя всем телом прижалась к своему старому другу - деду Анисиму, изменнику Родины, к которому в первый раз в своей жизни, после братика, прочувствовала настоящую родственную любовь:

   - Дедушка, расскажи сказку.

   - Про Колобка? - Так же, вполголоса, спрашивает, улыбнувшись, Анисим.

   - Ты, деда, шутишь опять? - Положив голову ему на плечо, слегка дёрнула пышную бороду, - я же не маленькая уже, через полгода тринадцать лет будет.

   - Так сказки же, в общем-то, только маленьким детишкам рассказывают.

   - Ну, тогда что-нибудь. - Стала наматывать на палец волосы интересной бороды.

   - Ну, ладненько, про Иисуса рассказать?

   - А кто это?

   - Бог.

   - А кто такой Бог? - Не поняла Валя, - в школе учителя говорили что никакого Бога не существует, сказки всё это.

   - Кто такой да что такой, сама сказку хотела. - Заворчал, будто недовольный вопросом Анисим, ласково отцепляя руку девочки от себя, - антихрист в этом мире правит, антихрист и учит детей несмышленых. Бог, он на небесах обитает, - указал пальцем вверх, - и на все безобразия наши смотрит, всё видит, плохих людей наказывает, а тем, кто много страдает, помогает.

   - А какой он, Бог?

   - Какой, какой, - Снова ворчит дед, - А вот как я, - Даже малость отстранился, давая Вале возможность получше его рассмотреть, - Такой же. Один к одному. Всех людей Он создал по подобию Своему. Всё через Его стало быть. А ещё у него мама есть - Богоматерь, непорочная дева Мария. Господи, просвети дщерь неразумную...

   В тесном бараке разговоры прекратились. Но дед с девочкой этого не замечают. У них свой, особый мир, для них - никого и ничего вокруг не существует.

   - А вот я на небо смотрю, не вижу никого, только облака одни... - Валя глубоко зевнула, - А ты у кого всегда прощения просишь?

   Даже привычных матов не слыхать. Как будто замерло всё кругом, застыло.

   - Никто Его, в общем-то, не видит, Он всех видит, у Него и прошу прощения. Его о чём ни попросишь, всё услышит, всё сделает. Бог - это любовь.

   - И попрошу... Но что-то я Его... не слышу... - Уже сквозь сон говорит девочка.

   - Как так? - В сумраке барака блеснула добрая улыбка Анисима, - я ведь только что с Ним до тебя разговаривал, и очень даже хорошо. Ты ж, вродяба, рядом была. Его слышать надо уметь. У кого душа грязная, дык тот и не слышит. Но грязь и смыть можно... - теперь зевнул и сам Анисим, - Его невинной кровью Христа смыть можно. Он и защитник, Он и спаситель... Он и кормилец...

   Дед повернулся со спины на бок, лицом к девочке, оказывается, она уже спит. Поправил на ней свой старенький тулупчик, и тоже закрыл глаза.

   Через минуту-другую барак отошёл от оцепенения, люди зашевелились, задвигались. Вновь послышалось нарастающее бубнение разговоров.

  

   Снится Вале чистое синее небо. На большом белом облаке, на золотом троне, как в сказках, у царей, сидит в своём тулупе дед Анисим и, не то шутя, не то сердито грозит Вале пальцем. Даже как-то не по себе становится, будто в чём-то виновная перед ним.

   Наверное, всё-таки грозит, потому-как дышать стало трудно, не хватает воздуха, небо, невероятным образом приблизилось и почернело, на нём, яркими искорками, заблестели-запрыгали мелкие звёздочки, голова налилась свинцовой тяжестью. Валя от нехватки воздуха согнулась пополам и... раскрыла глаза.

   Во тьме различила перед собой лицо того акуса*, который не спускал с неё весь вечер блестящих маслянистых глаз. Мёртвой хваткой он зажал девочке рот и нос и уже приноровился стянуть с нар невесомое тельце. Но в этот момент через девочку стремительно перегнулось тело деда Анисима, и уже он стальной хваткой вцепился пальцами правой руки в кадык блатного. Уголовник обеими руками ухватился за запястье и повис на руке старика, пытаясь вырваться.

   Глаза павшего вора стремительно стали напоминать глаза утопающего, ухватившегося за соломинку. Валя с сипом втянула в себя глоток воздуха, и уже собралась было выдохнуть вместе с криком страха и ужаса, вор же, судя по всему, вознамерился с клёкотом громко захрипеть.

   Но дед, не шелохнувшись, сквозь стиснутые зубы еле слышно коротко скомандовал обоим:

   - Тихо! - Хотя мог бы этого и не делать, все участники инцидента всё-таки осознавали, что любой шумоток может иметь непредсказуемые последствия. Глаза у него стали незнакомыми, холодными и страшными.

   Пальцы деда, под челюстью павшего вора, сжались в кулак. Создалось обратное впечатление, будто это вор изо всех сил пытается удержать свою, уже распухшую, голову на кулаке Анисима.

   Левой ладонью дед умудрился прикрыть девочке веки и чуть ли не упирается об её маленькую головку. Тело у него стало твёрдым, словно дерево, одетое в одежду. В бараке действительно стало ещё тише, даже естественные звуки прекратились, только слышно, как гудит печная труба и бьётся Валино сердце. По бревенчатым стенам и нарам мрачно прыгают смутные отблески багрового пламени, пробивающиеся сквозь щели буржуйки.

   Минуты через две человек прекратил подпрыгивать и дёргаться, руки повисли безвольными плетьми, тело еле слышно шмякнулось об земляной пол, глухо стукнулся затылок.

   - Спи, дочка, спи, - зашептал Анисим, не давая ей возможности обернуться, - не было ничего, сон это, сон. - Прижал её к своей груди, - Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, прости мя грешного...

   По бараку местами прошлась еле заметная, нарочито непринужденная волна, - у незаметно наблюдавших за происходящим, несмотря на глухую ночь, зэков, явно расслабились шейные мышцы.

   Девочка, тщётно пытаясь превозмочь дрожь по всёму телу, прижалась лбом к жёсткой бороде деда, крепко, по-детски, обняла его за шею и, по примеру Анисима, тоже мысленно обратилась к Богу: "Иисус, сделай так, чтобы этот сон закончился, только деда со мной оставь, пожалуйста". И тут же явственно услышала чёткий и спокойный ответ: "Как скажешь, так и будет", - Чему, кажется, даже не удивилась.

   И эту фразу она также будет вспоминать по прошествии многих тяжёлых лет.

  

   Однако на рассвете выяснилось, - страшный сон ещё не закончился, но дед всё же остался при Вале. Оба не сговариваясь старательно делали вид, будто ночью ничего не произошло. Перед построением на утреннюю поверку, администрация не стала поднимать шум, полностью удовлетворившись объяснением социально близких уголовников: "Да этот петух, анархист*, с вечера на сердечко жаловался, сокрушался, что Шопена лабать* не будут, когда курносая* придёт".

   Вале стало понятно - блатные, её с дедом, "отмазывают", но всё же тихонько спросила Анисима про неслыханное ранее, а потому совершенно незнакомое тюремное определение:

   - Дедуль, а кто такой "петух"?

   - Как это кто? Эка темень, удиви-ила, - поражённый таким махровым невежеством коренной горожанки, - отвечает дед, глаза у Анисима приобретают выражение искреннего изумления, - который, в общем-то, кукарекает перед рассветом, ведомо.

   Один из пожилых академиков*, вроде бы никогда и не обращавший на неё своего внимания, проходя мимо, неловко сунул Вале за пазуху четвертушку хлеба:

   - Держи аммонар*, марьяна*, - не зная, как ещё выразить свои тёплые чувства, просто даёт высокую оценку старику, - деловой у тебя штрик*, в масть родич*. - Растроганно провёл ладонью по светлой головке, - ты то чего законторила*?

   - За картишки*. Спасибо, дядя.

   - Да-а... - небрежно махнул рукой, - чего уж там. - Сдвинув шапку набок, почесал себя за ухом, - э-э... - ещё раз уважительно-оценивающе посмотрел на деда и, не зная, что бы ещё сказать, степенно удалился.

   Анисим проводил взглядом спину уходящего уголовника:

   - Что это он говорит то, Валюша? - Анисим, зябко поёжившись, всунул ладони в рукава тулупа и втянул шею в воротник, - язык то, какой, бесовский, прости, Господи, не пойму ничего.

   - Хороший ты у меня, дедуль, - и без лагерей вполне образованная спецификой Севера, "перевела" Валя. Тронула за плечо, - самый-самый лучший на свете. - И, торопливо разламывая хлеб пополам, солидно добавила, - ты меня держись, дедуль, не пропадёшь! Пошли к поленнице, покушаем.

  

   Все ждут отправки. Практика показала - ждать можно и час, а можно и полдня. Анисим, сидя на чурке, ест не спеша, с достоинством. Отщипывает кусочек от ломтя и отправляет его в рот. Валя же торопливо, стараясь не уронить ни крошки. Никто из блатных не осмеливается отобрать у них хлеб.

   По неписанным, но строго соблюдающимся, правилам того времени, ни один уважающий себя вор, ни при каких обстоятельствах, не покусится на честь девственницы. В том случае, если Анисим ночью самостоятельно не справился бы с опущенным, уголовники сами пресекли бы факт нарушения "закона". Результат, то есть, покойник, был бы тот же самый. По "правильным воровским понятиям" дед поступил справедливо.

  

   Неизвестно как в стране, но в северных лагерях Союза, эта хрупкая девочка, по имени Валентина, была первым ребёнком-заключённым. Следователь Пиджак в своё время обещал ей, что она будет отбывать срок заключения в лагере, но в системе ГУЛАГа, в тот период, детских "лагерей", действительно не существовало.

  

   - Дедуль, а ты то, как здесь оказался? Ни разу ведь не рассказывал.

   Ответ последовал не сразу, и не такой - "А ни за что!", какой обычно давало большинство зэков на подобный вопрос, а толковый и размеренный, как будто рассуждение о чём-то наболевшем. И причём, с той долей юмора и иронии, на которое способен только русский человек, рассказывая о своей пережитой горечи или обиде:

   - А вот это дочка, и есть хорошая, добрая сказка, как я жив остался. Жили-были дед да бабка, - начал рассказывать Анисим...

     

6

   В дверь хаты постучались. Немцы так не колотят, у них другой почерк - наглый, чёткий и твердый, как металлический затыльник приклада винтовки. Соседи и днём то не заходят, а уж ночью тем более.

   - Открывай, бабка, - Уверенно говорит Анисим - По мою душу, в общем-то, прибыли.

   - Кто там? - Всё же спрашивает жена.

   - Открывай, свои!

   Анисим уже разжигает на столе керосиновую лампу:

   - Отвори, Анфиса, не дуркуй. Сейчас разницы нету: "кто там, кто сям", всё равно откроют. И разрешения не спросют. - Начинает одеваться, - слава, тебе, Господи, ... - крестится полной пятернёй, по-католически, - встретимся на том свете...

   Непривычно противно лязгнул дверной запор, ввалилось трое вооружённых людей в гражданской одежде. Один из них, в длинном пальто и с немецким прямоугольным автоматом, похоже, за главного, здоровается:

   - Здоровы будьте, - бросил взгляд на окна, хорошо ли зашторены, - Сердюки.

   - И вам здравствовать. - Радушно, как у желанных и давно ожидаемых гостей, дед осведомляется, - Никак из Чёрного леса, в общем-то, пожаловали? - Давая возможность прибывшим уразуметь, что прекрасно понимает, кто к нему вломился в столь неурочный час.

   В Чёрном лесу, - это название лесного массива, скрывались партизаны. Немцы, если туда и совались, то с огромной неохотой.

   - Не про то речь, вражина. - И даже не оборачиваясь, обращается к своим, - оружие поищите, хлопцы.

   - А чего его искать, вон, у двери висит. - Спокойно советует дед.

   Один из молодых парней обернувшись, снял винтовку с гвоздя. Все по-хозяйски уселись за стол.

   - Вы, гости дорогие, не смущайтесь, - садясь на лавку у давно небелёной печи, предлагает дед, - ужели кончать пришли, дык я завсегда готов. - Закидывая ногу на ногу и соединив пальцы рук на колене, оборачивается к застывшей столбом супруге, - ну, что встала, накорми людей, так-таки супротив антихриста воюют.

   Опешившая жена механически начала звенеть чугунком и мисками. Партизаны тоже не сразу пришли в себя от небывалого, в таких случаях, ошеломляющего спокойствия приговорённого к смерти человека:

   - Ты нам зубы не заговаривай, фашистский прихвостень. - Человек в пальто достал из кармана металлический портсигар, - кончить успеем. - По всему видно, что старшего группы грызут какие-то сомнения, оттого он и оттягивает момент исполнения казни. Постучав папиросой об крышку портсигара и продув мундштук, наконец задаёт главный вопрос:

   - Как фашистам продался, иуда, за тридцать сребреников? - Вкусно затянувшись, выпустил густой дым через ноздри.

   - Господь с тобою, добрый человек, за жизни я продался. За жизни дочек и внуков, есть такой грех на мне, но, в общем-то, не каюсь.

   - Это как же, интересно? - Зажевал губами папиросу главный.

   - Прошу прощения, мил человек, тебя как величать-то следоват?

   - Неважно.

   - Ну и ладушки... Немцы меня старостой деревни назначили, ежели откажусь, они всю семью вместе со мной порешат. А так, вы только меня одного. Выгода есть? - Сам же, погладив ладонью бороду, и отвечает, - С ентим фактом не подискутируешь, конечно, есть.

   Без сомнения, если бы состав команды партизан из Чёрного леса, был помоложе, они первым делом, без излишней щепетильности, прикончили бы старосту и только после этого стали бы ужинать, даже не умыв рук. Но в этой группе командиром был человек в возрасте, следовательно, мудрее. По этой причине все стали первым делом ужинать, действительно отложив казнь предателя на потом. Трезво рассудив, что дед никуда не убежит, а немцы по темноте не прибегут вызволять его из лап смерти, не велика шишка - предатель. Благо на столе появились холодная картошка в мундире и, хоть в небольшом количестве но, сало.

   - Говорят, ты комсомольца раненого от фрицев у себя прятал. Это правда?

   - Говорят, - покладисто согласился Анисим, - в общем-то, прятал... Дык разве от нашенских утаишь? Но никто же не сдал.

   - А ты, Сердюк?

   - Что я? - Не понял вопроса дед, но вновь согласился, - фамилия такая - Сердюк.

   - Ты кого сдал?

   - Кого, баб да деток? Дык оне все на виду. Чего их сдавать то? Один только и прятался у нас, который солдат подраненный. Девятнадцать лет парню, как моей младшей.

   - А где же все?

   Анисим опять уточнил:

   - Кто все?

   - "Кто-что?" - С раздражением начал проявлять недовольство командир, и с тем чтобы вопрос всё-таки дошёл, даже протянул в его сторону раскрытую ладонь и потряс ею, - ну, дети, внуки.

   - А-а, дык младшую, в общем-то, в Германию увезли, а старшие отдельно живут. Зятья воюют, меня не взяли, говорят, по старости. - Сокрушённо вздохнул, - а здоровья то у меня о-го-го, хучь куды, с малолетства кузнецом функционирую, - глянул на, лежащий на коленях у партизана, автомат и как бы между прочим предложил, - хочешь, ствол кольцом загну?

   - Я вот`те загну, ирод.

   - Вот и я говорю - отказали. Зато вот немцам, в общем-то, спонадобился, мужик то в деревне я в одном количестве. - Глянув на супругу, улыбнулся, - всем нужон, функционален потому как.

   - Где ж ты, Сердюк, слов то таких понахватался: "функционален, подискутируешь"? - интересуется партизан.

   - Дык с лекциями до войны из города часто приезжали с культурными программами, вот и прилепился язык то бесовский. Прости, Господи.

   Стало тихо и мрачно-покойно, хоть картину пиши.

   От угощения, на столе, осталась только картофельная шелуха и воткнутый в неё окурок. Пожилая женщина так молча и стоит недвижным изваянием, закутавшись в серый пуховый платок, сцепив, молитвенно, пальцы рук перед грудью и не знает: что же делать дальше. Но видно, что подготовлена она к этому скорбному часу основательно, возможно, даже вспоминает, в каком месте лопата находится, дабы тело мужа поутру, по-христиански, захоронить.

   Дед же продолжает смирно сидеть на лавочке и безропотно ждёт своей участи, внимательно разглядывая медное распятие, висящее на стене. Угрюмая троица за столом тоже хранит молчание, на лицах - полное отсутствие каких либо чувств. Только хмурые тени от беспокойного фитиля лампы по избе двигаются.

   Убить человека - ой как непросто. Вроде бы фактически и предатель, сомнений бы не было, а по людским рассказам - вроде и нет. И что удивительно, - баба тоже не впадает в истерику, и то легче было бы.

   Главный, вытирая липкие пальцы рук об внутреннюю сторону полы своего пальто, принимает окончательное решение:

   - Ладно, кончить... претворить решение в жизнь, - с явной иронией, в стиле Анисима, поправился мужчина, - завсегда успеем, никуда не денешься. - Убрав со стола портсигар в карман и как бы бросая фразы в никуда, подводит красную черту ночного своего визита, - со своими посоветуемся, а пока на нас поработаешь.

   Все встали из-за стола. Статуя женщины ожила, перекрестилась и зачастила:

   - Слава Спасителю! Пресвятая Троица... - Мельком глянув в сторону партизан, осеклась, - Богородица, дева, радуйся, благодатная Мария...

   А вот Анисим даже не изменился в лице:

   - Это как же, по совместительству что ли?

   Партизаны не сдержали улыбку:

   - Продукты заготовляй для отряда со всего села. Будем ночью приходить, стучать будем так...

   - Полноте вам, - Машет дед руками, - Знаю я, кто как стучится, в общем-то, не обманусь.

     

7

   Тобик - маленький, безобидный пёс дворянской породы. Жил и харчевался возле офицерской столовой. Зэки пытались переименовать его в Паштет но, за неимением дрессировочных лакомств, затея успеха не имела. Для Тобика запретных зон не существует, по этой причине он одинаково околачивается как среди охранников, так и возле заключённых. Своим внутренним пёсьим чутьём чуял, и старательно избегал встречи на своём жизненном собачьем пути, обитателей лагеря, справедливо полагая что те действительно готовы превратить из него гуляш без какого-либо гарнира.

   Валентине же, в международный женский день, стукнуло шестнадцать лет. Имя - Валя, благодаря её прибытию в лагерь в детском возрасте, превратилось в кличку. Все имели кличку, исключений не было. Даже всеми уважаемый и заимевший определённый авторитет, в некоторых кругах, дед Анисим, заимел кликуху - Водолаз*.

   Просто так получилось, что каждую зиму, от непосильного труда, голода и болезней, сотни зэков в лагере косила курносая, выживали десятки, если не единицы людей. А вновь прибывавшие нескончаемым потоком людские массы считали, что Валя - это и есть кличка.

   Благодаря своему малому возрасту, все: и воры и администрация до поры до времени оберегали её. Старались освободить от тяжёлых работ, подкармливали, если была необходимость то и защищали. В первый раз когда её отправили вместе со всеми зэками на земляные работы и дали в руки кайло, она даже не смогла его поднять. Держась обеими руками за черенок, стояла и плакала. Нет, не так как плачут дети когда они капризничают или им больно, плакала по особенному, чтобы никто не увидел как она плачет: боялась что охранники увидят что она не работает и начнут над ней издеваться как издевались над другими ослабевшими и беспомощными, боялась показать всем свои слёзы. Боялась замёрзнуть, ведь на ней были надеты только сарафан, рваная фуфайка и чулки ... А может лучше замёрзнуть чем так жить? На такой стыни человек, когда замерзает, постепенно начинает ощущать приятное тепло, затем становится жарко и он раздевается: скидывает с себя одежду, обувь, появляется приятная сонливость переходящая в сон - лёгкая смерть, а затем, уже из мёртвого тела, это тепло выходит и оно превращается в лёд, а это уже не так страшно. Для начала нужно просто немного потерпеть, постоять...

   Вначале замерзают пальцы на ногах и руках, боль при этом - невыносимая, кажется, даже кости изнутри болят, все суставы. Затем колени, локти. Намотав на лицо кой-каких тряпок, своим дыханием ещё можно согреть лицо, но узкая щель между переносицей и носом из-за выходящего из-под тряпок тёплого дыхания забивается инеем, который скоро превращается в лёд.

   Работающие рядом женщины громко шепчут, именно так - громко шепчут:

   - Двигайся, девка, двигайся!..

   - ...Замерзнешь!

   Валя не отвечает: как можно двигаться, если сил нет кайло поднять, а руки промёрзли до такой степени, что и пальцы уже не шевелятся. Нет, уж лучше умереть. Для начала нужно просто немного потерпеть, постоять... А потом тело просто уложат в этот стратегически важный колымский тракт, как и многих других померших, - умирали на строительстве дороги тысячами.

   Беззвучно плачущую маленькую хрупкую девочку с несоразмерным для её роста кайлом, на фоне костров разглядели охранники - солдаты-фронтовики. Они то её и спасли и от холода, подведя к своему костру и отпоив кипятком, и от непосильных работ. Теперь невыносимая боль исходит из-за самого процесса оттайки обмороженных членов. Долгое время в отмороженных руках и ногах будет сохраняться "внутренняя память", даже сидя вплотную к пышущей жаром печке, кажется, будто они никак не могут отогреться.

  

   Со временем, однако, отношение лагерных к Вале, благодаря возрастным, как однажды выразился дед Анисим - "модифицированиям", изменилось кардинально: переход из детства в юность быстро меняет внешность. Валентина, из смешной угловатой девочки - любимицы всего лагерного населения, превратилась в красивую девушку, как говорится - кровь с молоком, ни прибавить ни убавить, да к тому же блондинка. Уголовники и солдаты с офицерами стали обращать на неё нездоровое мужицкое внимание, а женский контингент, углядев в ней первосортную соперницу в добывании хлеба насущного традиционным древним способом, пытался даже однажды проиграть её блатным. До деда Анисима, по дружеским цепочкам, эта информация своевременно дошла, вследствие чего на Валю обратил внимание сам начальник лагеря капитан Смирнов. Да, в лице Анисима Валя для себя обрела в неволе довольно надёжный щит.

   Капитан был мужик средних лет, холостой, разведённый, пьющий и, как выяснилось впоследствии, весьма плаксивый. До 1946-го года, был лихим сотрудником, никому не подчинявшегося, фронтового СМЕРШа. После того, как спецслужбу расформировали, у него, как и у многих других коллег по цеху, встал выбор - либо погрузиться в криминальную среду, либо служить от, прежде презираемого, НКВД, по спецлагерям. Он выбрал последнее. И последней ступенькой его карьеры стала должность начальника спецлага. В лагере он начал безудержно плешиветь, безуспешно пытаясь прикрыть лысину на макушке жидкими волосами.

   Сам Анисим стал прекрасно понимать блатной и лагерный жаргоны, но принципиально не "ботал по фене", продолжая, в знак, неизвестно против какого из существующих строев, блистать в разговорах знанием мудрёных словечек, иногда ставя уголовников и сотрудников администрации в тупик. И жил по принципу - "меня не трогают, и я никого не трогаю". Работал кузнецом. Чаще всего подковывал лошадей и менял металлические ободы колёс на телегах.

   По большим христианским праздникам в кузнице собирались немногочисленные верующие, совершали отправление религиозных обрядов, таинств, молились, ища у Бога сил и утешения. Администрация на эти действа равнодушно закрывала глаза: "Пусть потешатся перед смертью". А может и из великой боязни перед неведомым не запрещали. К тому же церковь на воровском жаргоне так и именуется - "кузница". Да и малочисленный якутский контингент, для которых кузнец, по иерархической лестнице, стоит гораздо выше шамана, сочинял и распространял по лагерю, про него, неисчислимое множество небылиц и баек. По этому поводу Анисим всегда проявлял недовольство.

  

   - Дедуль, - Спрашивает Валя, выкладывая на верстак Анисиму кусок хлеба и несколько больших кусков сахара, - а вот у собак душа есть?

   Анисим остужает раскалённую добела подкову в кружке с водой, отчего вода сразу же забурлила, со знанием дела бросает туда щепотку какой-то измельчённой в порошок травы, подаёт девочке:

   - Держи, испей витаминчиков с железом, полезно очень. - задумался, - душа, говоришь? А что ж ей, в общем-то, не быть то? - Опять молотит по подкове. Искоса неодобрительно посмотрел на угощение: не секрет, каким путём оно добыто. Но не стал отказываться, - балуешь ты меня, Валюшка, но всё равно, благодарствую.

   - Вот видишь, Тобик, есть у тебя душа! У-умный ты мой! - Тобик в ответ "Тяф-тяф"! - Правильно, Тобик!

   - Что "правильно", Валюша?

   - А мы вместе, в один день, в рай попадём! - Тобик, от избытка чувств, пытается облизать Валино лицо.

   - Ну, это навряд ли.

   - Это ж почему навряд ли? - Огорчается Валя.

   - Ну, во-первых, в рай попадает только раскаявшийся в грехах своих, кто в Бога верует как в Господа и Спасителя, а в Бога верует только человек, да и то не всякий. - Не прекращая работы, отвечает дед, - а во-вторых, у собаки год жизни - за десять. Отсюда, в общем-то, следоват вывод - раньше тебя помрёт, ибо, следоват признать - сие есть факт непреложный.

   - Эх, жалко... - поглаживая Тобика, сокрушается девочка, - а у нас тут тоже год за десять. Верно, дедуль?

   - Совершенно пряники... тьфу ты, прости, Господи... абсолютно верно. Но мы то с тобой в свой срок помрём, - великодушно успокаивает Валюшу Анисим, - у каждого свой срок, дочка. Своя планида по жизни Господом уготована. Он свой крест до конца донёс, и мы должны-обязаны до конца донести: он нам поможет. - и добавляет уже совершенно непонятное, - все помирают, но многие и заново рождаются.

   - А вот, деда, дышать что-то мне трудно, - девочка приложила руку к груди, - из-за чего?

   Анисим отложил в сторону молот, внимательно посмотрел в глаза Валентине:

   - Придёт твой срок, дочка, выйдешь за ворота, задышишь. А пока крепись, на Господа уповай.

   Валентина увидела в раскрытое настежь окошко приближающуюся к кузнице, женщину:

   - Дедушка, ты корзину*... ой!.. - сделала вид что закашлялась, - Ты никого не ждёшь?

   - Нет, дочка, а что?

   Но уже и так ясно - Тобик забился в ноги Валюше и заскулил. Женщина встала в проёме раскрытой двери, как человек с бесом в душе, боясь перешагнуть порог намоленного места:

   - Валя! Вали к барину*, вызывает. Срочно!

   - Иду уже! - Быстро выпила, уже остывший травяной отвар, вытерла губы, - спасибо, дедуль. - Поцеловав Анисима в бороду, позвала своего дружка, - Тобик, Тобик, пошли!

   - А сантиментов то! - Съехидничала, улыбнувшись беззубой улыбкой, женщина. Но Вали уже и след простыл.

   - Что не здороваешься то, Полина Львовна? Заходи.

   - Ну ты, Анисим, даёшь, даже по батюшке меня знаешь, - закокетничала старая. - чевой заходить то, шалунишка?

   - Знаю, вопрос у тебя имеется.

   Полина Львовна смутилась, и уже серьёзно:

   - Да какой вопрос... помирать уж скоро... - и опять повторяет, как-то потерянно, - чевой заходить?

   - Знаю, всем нам помирать скоро, - всё постукивая по железу, подтверждает Анисим.

   Помявшись, женщина всё-таки неуверенно вошла, села на скамью у стенки:

   - Скажи, Анисим, а что со мной будет после смерти?

   - А я ж откуда знаю, я не Господь Бог, там у вас цыганка-шарлатанка есть, у неё и спроси, нагадает.

   - Так ты ж водолаз... э-э, батюшка вроде бы. А цыганка гадала уже...

   Анисим всё постукивает. Пауза затянулась. Старой воровке явно нужно выговориться, и для начала она начинает издалека:

   - Сон какой-то непонятный нынче приснился...

   - ...К цыганке...

   - ..К тебе отправила, - женщина явно идёт на контакт, - ты ведь знаешь, за что я здесь?

   - Знаю, мать родную убила. - про чувство такта в лагерях забывается начисто.

   - Вот-вот... по пьянке... - как-то буднично подтверждает, будто разговор о погоде идёт, - так вот, снится, будто она, молодая, красивая, в каком-то дерьме голая лежит. Целое озеро дерьма. А я где-то высоко-высоко, будто в небе летаю. И сверху на неё смотрю. - Полина Львовна горько вздохнула, но не останавливается, продолжает, - На поверхности дерьма, на спине, легко так удерживается и говорит мне, зовёт ласково, сталбыть: "Иди, Полинушка, ко мне! Как здесь хорошо-то!"...

   Полина умолкла. Анисим с интересом её выслушал и тоже молчит, смотрит на женщину.

   Пауза затянулась.

   Баба не выдержала и всё-таки приоткрыла завесу, скрывавшую сокровенный вопрос, при этом нарушив одну из заповедей тюремного мира: "никому не доверяй":

   - Это что, она в рай зовёт?

   Интонация, с которой она задала этот вопрос, убрала и тень недоверия у старого кузнеца:

   - Богохульствуешь, Полина Львовна. Это не мать твоя, это сатана тебя призывает, ждёт уже. Исповедоваться тебе надобны перед Господом, креститься

   Старая поёжилась, прямой ответ Анисима ей не понравился но, судя по всему, она такого и ожидала.

   - Слышь, Анисим, говорят, одному мужику в доме крыса золотые червонцы каждый день приносила.

   - Это как?

   - А вот, послушай: принесла, значит, мужику червонец и сидит, ждет чевой-то. Мужик удивился и дал ей хлебушка. На другой день опять принесла, он опять дал. Ну и зажил, значит, мужик как положено. Каждый день крыса червонцы приносила. А мужик, значит, догадался стенку какую-то в доме сломать, там, где нора была крысиная, и нашёл горшок с червонцами.

   - Догадался, сталбыть умный.

   - Ну да, умный... А до него там один гайменник* жил, помер.

   - И что, мне за него помолиться?

   - Да я ж не о том. Может это душа того упокойного в крысу вселилась? - С явным интересом спрашивает Полина. Возможно, этот вопрос также не давал ей покоя.

   Анисим даже засмеялся:

   - Ну да, душа вселилась, а тело то кушать хочет, а золотишко то и опосля смерти не погрызёшь.

   - Верно, Анисим.

   - Я вот что тебе скажу, Полина Львовна, - наконец-то, отложив инструмент в сторону, решает ответить дед на главный вопрос, - Всякие там лекторы да докторы, в общем-то, на извечно мучувший человечество вопрос "Есть ли жизнь опосля смерти?" категорически утверждают - "Нету!" - женщина уважительно выпрямила спину и поёрзав на скамейке оказалась на самом краешке, в позе виноватой просительницы в кабинете у какого-нибудь бюрократа, - Мы же, простой народ, вместе с нашим Отцом небесным, утверждаем обратное, - мы, человеки, хоть тварь и немощная, имеем, в общем-то, неограниченные возможности, в изобилии дарованные нам Господом, для вечной жизни.

   - Это значит, душа то жить будет?

   - Абсолютно верно! Вот только подход будет, в общем-то, индивидуально дифференцированный.

   - Не пойму...

   - Ну ты же сама наглядный пример привела.

   - Это что ж, в крысу?..

   Анисим посмотрел на Полину взглядом взрослого человека, от которого первоклассники-двоечники, обычно, виновато упирают глаза в пол:

   - Да нет, за все грехи ответ держать придётся.

   - Ага, а здесь что тогда, не за грехи ответ держим?

   - А ты уверена, что за все свои грехи здесь находишься? Ковырни-ка внутри себя, ведь ничего от себя не скроешь, не утаишь. А Бог, - Он поболе твоего о тебе знает. Да и здесь не преисподняя ещё, живём ведь.

     

   У свежеокрашенного штабного корпуса постовой, с ППШ на груди, пропуская Валю ехидно ухмыльнулся, но ничего не сказал, показав военную выдержку.

   - Тобик, жди здесь. - скомандовала Валя.

   Пёс энергично-преданно завилял хвостом и сел у крыльца. Скучающий от безделья солдатик, вытащил из кармана сухарь и подбросил, - Тобик на лету его подхватил, хрустнул, и подсел уже поближе к томящемуся от безделья бойцу.

   Девушка, ссутулившись, прошла по штабному коридору и вошла в кабинет начальника, где сразу преобразилась, - выпрямилась, дерзко глянула исподлобья сквозь упавшую на глаза чёлку:

   - Чего хотел, Смирнов?

   Помещение начальника обставлено красивой, сработанной местными подневольными краснодеревщиками, мебелью. Несмотря на вычурность, всё же заметно дышавшей тоской несвободы.

   - Та-ак, ты как со мной разговариваешь, почему не выполняем функциональные обязанности? - дыхнул перегаром Смирнов, разглаживая гимнастёрку под ремнём портупеи, - опять по лагерю шлялась, в кузнице была? - проявил пролетарское чутьё чекист, при этом в глазах всё же мелькнула искорка суеверного беспокойства, - в барак обратно захотела? - Открыл дверь и, для того чтобы слышно было и в соседних кабинетах, приказал, - навести порядок, через час доложить!.. Полнейший разброд и шатание, понимаешь! - Уже ни к кому не обращаясь, закончил капитан.

   - Слушаюсь, гражданин начальник. - уже по правилам, громко ответила Валя.

   Взяв в подсобке швабру с ведром, приступила к исполнению своих обязанностей.

  

  

  

  

  

8

   В обязанности также входило и ублажать плаксивого начальника, что, собственно, и объясняет Валину дерзость. Между делом, никому не доверявший и не имевший в своём кругу друзей, капитан, часто жаловался Вале то на свою, в отличие от других нормальных людей, неудавшуюся жизнь, то на задержки с присвоением очередного звания, то на "козлов-начальников", принудивших его к работе в этой "вонючей дыре". И вообще: никто его не ценит, не любит и не уважает. Валя же, в это время, рассматривает на щербатом оштукатуренном потолке облака, на фоне чистого синего неба.

   Обожал также начальник лагеря пустить слезу под проникновенные блатные песни, исполняемые Валей под гитару долгими зимними вечерами и похвастаться удивительно богатой, постоянно пополнявшейся, коллекцией якутских чоронов*. Чороны - его слабость, любовь и отдушина в этой "гнусной" жизни. По узорам мог определить, в каком селе он сделан, каким мастером, и какой смысл несут в себе эти самые узоры. Проявлял в своих расспросах живой интерес и к "Водолазу", особенно в дни больших религиозных праздников, пытаясь что-то осилить, понять, но ничего, при этом, не понимая.

   Да и собственные его рассуждения не сразу можно было взять в толк.

   - Как всё глупо...

   - Что "глупо", Смирнов? - Равнодушно переспрашивает Валя.

   - Среди всех этих тобиков, одна ты здесь - человек.

   - Каких таких "тобиков"? - Не понимает Валя.

   Капитан привстал с постели, взял со стоящей рядом тумбочки папиросы:

   - Да дубаки* мои со всеми зэками. - Нервно прикурив и откинув голову на подушку, вздохнул, - А ведь и я тоже для верхов "тобик", и мои верхи для ихних верхов - тоже "тобики"...

   - А не боишься договорить, начальник?

   - Боюсь, всего боюсь. Последствий наших отношений боюсь.- Затянувшись пару раз, вогнал недокуренную папиросу в пепельницу, - Я здесь только тебя не боюсь.

   - Так ты ж барин.

   - Ты ведь знаешь, люблю я тебя.

   - А я тебя не люблю.

   - Вот-вот. Баловство,* конечно, не пришьют, но за личные контакты с заключенной...

   - ...И окажемся мы с тобой в соседних бараках... - смеётся Валя. - Да ты не бойся, со мной не пропадёшь...

  

   Но нет худа без добра, - благодаря заботам капитана Смирнова, надо признать, Валя и выжила в этом аду. По амнистии пятьдесят третьего года, капитан искренне рыдал, прощаясь с Валей.

   А вот Тобик пропал, исчез бесследно.

  

   Анисим Трофимович Сердюк, летом 1961-го года, досрочно вышел на свободу и через месяц умер.

   Умер он в Якутске, возле Зелёного рынка, под огромным цветным плакатом "Всё во имя человека, всё во благо человека". Тело старика пролежало на земле с раннего утра до девяти вечера. Проходящие мимо люди, бездумно привыкшие к таким, таящим в себе глубокий философский смысл, картинкам бытия, предполагали, что лежит просто пьяный.

   Жена Анфиса пережила его на два года, так не увидев и не похоронив мужа по-христиански.

     

9

   - Вот, Танюха, как оно бывает то... Чаю подлить?

   - Спасибо, Валя, я сама. А маму потом видела?

   - Конечно. Вернулась то я сразу в Якутск. Вся блатная, молодая, красивая, глупая. Образование то было - пять начальных классов да высшее уголовное...

   Валентина задумчиво разгладила на коленях складки длинного цветастого платья, поправила рукава:

   - Знаешь, Танька, по-первости, когда вернулась, в ногах она у меня ёрзала, прощения просила... Как вспомню - не по себе становится. Жуть. Ой, как я её унижала, татуировку показывала... - Оттянула ворот платья: на плече синеет блямба - "Не забуду мать родную". - "Вы не правы, мамаша, не забуду!" - кричу... прости, Господи... Сон страшный вспоминала, который до суда ещё снился... долго я в запое была...

   - Может, действительно, не со зла она...

   - Вот, и она так же говорила, думала "там" лучше будет... Да ты печенюшки то кушай... - сама хлебнула из чашки уже давно остывший чай, и как-то по-мужицки вытерла губы ладонью, - потом опять нужда... С блатными связалась: кражи, грабежи... С детства же, этот, как его... мента...

   - Менталитет...

   - Вот-вот, - менталитет... На шухере как то стояла, подельники человека убили... Пять лет дали - "повезло". - Вздыхает, - опять по этапам да по рукам начальников пошла... Бунт в лагере был, меня мужики изнасиловали, да я уже взрослая была... Пересылка прямо за зданием МВД стояла... Из Читы домой ехала, в Иркутске без денег застряла...

10

   Красивая молоденькая блондинка в неказистой ватной телогрейке стоит на загаженном пустом полустанке. Непонятно: то ли поезд ждёт, с целью уехать, то ли встречает кого. Качается на ветру, со скрипом, одинокий электрический фонарь, отчего тени на платформе то удлиняются, то укорачиваются.

   А вот это уже не тени - два прилично одетых, по последней моде, молодых парня: необыкновенно длинный, метра под два, и коротыш, внезапно возникли возле красотки.

   - Добрый вечерок, девушка, скучаем?

   - Без вас веселее было в этом дешёвом мире*...

   - А что если... - коротыш с гадкой улыбочкой протягивает руку к блондинке и внезапно, как ужаленный, с диким рёвом отскакивает и загибается, прижимая к себе, как мать любимое дитя, свою левую руку.

   Блондинка же даже позу не сменила, только в руке, на уровне талии, блестит тонкая, как вязальная спица, заточка:

   - А сейчас, в общем-то, что-то взгрустнулось мне, - совершенно спокойно глянула прямо в глаза длинному и без дальнейших церемоний озвучивает единственно волнующий её вопрос, - жрать есть?

   Блатные признали друг-друга.

   - Давно откинулась?

   - Два дня.

   - У-убью-у-у! - Не разгибаясь, шипит коротыш. - Руку продырявила, стерва, о-о-й!

   - Остынь, Федула, сам виноват, базар не чуешь! Саму то, как звать?

   - Валя. - Ответила блондинка, никак не реагируя на вопли.

   - Меня Алик. Алик-интеллигент.

   - Валя, - повторила девушка. Разжала кисть руки - заточка, рукояткой привязанная к резинке, исчезла в рукаве, - просто - Валя.

  

   Алик - единственный и потому крайне избалованный сын интеллигентной семьи известного профессора. По окончании школы по блату был устроен в институт - это стало поводом для того чтобы сынок наконец-то ушёл от надоевших родителей в общежитие, где не заработав уважения и авторитет в среде простой рабочей молодёжи, сразу же съехал на съёмную квартиру. Ощутив свободу от родительской опеки и независимость решил прочно утвердиться и самоутвердиться в этой жизни. С детства, будучи очень начитанным, он жаждал романтических приключений и острых ощущений. Достичь этого, как он полагал, можно было только встав на преступную стезю. Окутанный воровской романтикой, популярный в то время образ чёрной кошки, - вот его идеал, да и кой-какой прибыток для красивой жизни можно было из этого извлечь, как говорится - вино, женщины, карты.

   В институте Алик нашёл и единомышленника, простого деревенского парня, ну до того простого что и имя у него было проще некуда - Федула. В своей родной деревне он был первым парнем, в большом же, огромном городе, поначалу растерялся, долго не мог адаптироваться к непонятным, незнакомым, а оттого пугающим городским условиям: не понимал, почему когда он рассказывает товарищам что-то, как ему казалось, очень интересное, его никто не слушает, когда же ему что-то говорят, то он в свою очередь не может понять о чём идёт речь, Девушки на него совершенно не обращают внимание, и этот факт весьма коробит его самолюбие, как же, - в деревне все девки к нему клеились, а тут... Да и насчёт подраться - тоже не получилось, выяснилось что и в этом вопросе городские его намного обошли.

   Так и получилось, что Алик с Федулой составили идеальную мелкокриминальную пару, лидером в которой оказался, естественно, Алик.

  

     

11

     

   - Ой, квартиранты пришли, что так поздно, Алик? В Иркутске по темноте ходить опасно. Даже из-за плохонького пальто убить могут. Ужинать будете? Пирог с малиной скоро подойдёт. - Как-то скороговоркой зачастила пожилая хозяйка дома. Аромат стряпни так и манит. - А девушка с вами кто?..

   Все раздеваются, вешают верхнюю одежду в шкафчик у двери.

   - Да иначе никак, Вероника Андреевна, вот сестру встречали, из Читы приехала, тоже учиться надумала, - помогая снять "сестре" фуфайку, блеснув круглыми стёклами очков, ответил интеллигентный Алик. - Валюшкой зовут.

   - Как я сразу то не догадалась, - умилённо всплеснула руками хозяйка, - росточком только и разные.

   - Да нет, Вероника Андреевна, на дедушку я похожа, на деда Анисима, - посмотрела с неподдельной любовью на "брата", - правда ведь, Алик?

   - Что?.. Ну да, ну да... все говорят... вы Вероника Андреевна не беспокойтесь, вы ведь знаете, за комнату в срок, как всегда...

   - Да что вы голубчики, даже и не переживайте, у меня места на всех хватит.

   Валя тут же, с ходу, начинает осваиваться:

   - Ну, что, где тут у вас кухня, чем помочь? Со мной не пропадёте, всё будет в срок и как положено, - теперь уже ласково смотрит на мрачного Федула, - вот и Федула скажет, да, Федул?

   Федула пытаясь скрыть боль и при этом изобразить улыбку, соглашается:

   - Ой, Валюшка, до чего ж ты шустрая...

   - Ну и ладушки, вот и хорошо. Какие приятные молодые люди, это в наше время редкое явление. Ну, пойдём, пойдём, Валюша, разговоры поразговариваем, соскучилась я по бабьим-то разговорам, - от предвкушения болтовни хозяйка даже порозовела, - что в Чите то делала?

   - Работала я там, на производстве, вот направление на учёбу дали.

   - Сама то, смотрю, не замужем, через месяц-полтора племянник, Костик, проездом будет, - хозяйка уже ставит на старую, заляпанную горелым жиром, электроплитку, чайник. Спираль издала хрустящие звуки и он тут же довольно зашипел, - познакомлю тебя, парень видный, а на девчонок не смотрит. Серьёзный, не то, что другие. А ты ему сразу голову то закружишь, красивая на редкость. Тоже, видать, в нужде то живёшь?..

   - Отучусь, - с убеждением говорит Валя, - не будет у меня нужды. Экстерном закончу! Я у вас тоже долго не задержусь!

   - Молодец, дочка, вот это по-нашему, по-советски! - восхищается хозяйка, - а он у нас хозяйственный, глядишь - поженитесь. Представляешь, всю войну семья только на Косте и держалась... из Якутии он, на Урал собрался, на заработки.

   Валя, услышав про родину, напряглась, даже пирог нарезать прекратила:

   - А откуда именно этот ваш Костя, Вероника Андреевна?

   Благодарная, за сердечную отзывчивость, хозяйка, опять всплеснула пухленькими ладошками:

   - Да название какое-то, язык сломать можно. Сейчас, сейчас, дочка, - вытирая руки об фартук, торопливо засеменила в свою комнату, - письмо от сестры поищу.

   Не прошло и минуты как довольная от представившейся возможности плодотворно и долго поговорить, хозяйка, вернулась на кухню:

   - Вот нашла, Валюша, правда старое, ну ничего, - отстранила от себя конверт на всю длину руки, - ох, стареют глазки то, очки пора носить, - прищурилась как-то исподлобья, - та-ак, адрес...

     

     

12

     

     

   Все ушли на фронт. И старые, и молодые. Костя остался. Четырнадцать лет Косте, последние из старших пацанов, из этого старинного казачьего посёлка, ещё в сорок четвёртом подались в Красную Армию, а его, несмотря на вполне мужицкое телосложение, не взяли. На всю семью, на всё село он - единственный мужчина.

   Когда то, давно уже, в самом начале войны, когда ещё "молодой" был, мать сказала ему непонятные слова:

   - Ничего, Костя, выдюжим. Мы северяне, сильные. А если что, нужда - она и заставит и поможет.

   В прошлом году, по весне, раздобыли ведро картошки, посадили. По осени выкопали целый мешок. Ртов много на этот урожай - мама, три маленькие сестрёнки - двойняшки Алёна с Машей, самая маленькая Ксюша и сам Костя. Мать разузнала от людей что, оказывается, можно из картофелин глазки повырезать, сохранить, и на следующую весну их посадить. Люди говорят, где то, там где лето подольше и теплее, этот опыт уже практикуется и даёт вполне положительный результат.

   Глазки аккуратно вырезаются, и хранятся в пахнущем плесенью, подвале. Там же хранится небольшой запас сушёных грибов и различных кореньев, которые успели насобирать за короткий летний период. Голод из любого человека сделает большого специалиста по съедобным растениям.

   С утра в доме происходит рабочая суета. Костя в вёдрах уже натаскал в дом чистый снег, мать с сестрёнками растапливают его в огромном баке на печке, - стирка назревает. Нарубил дров, состроил солидную поленницу у сарая, и сейчас заносит в дом. Здесь они хорошо просушатся и на пару дней хватит.

   - Передохнул бы, Костенька, - переживает мать, - куда ж столько то заготовлять?

   - Пап!.. Ой!.. Костик, почитай нам что-нибудь! - Просит Алёна

   - Про Айболита с Бармалеем! - Добавляет младшая.

   - Сейчас, заканчиваю уже, баламутки. Ксюша, а что ты там делаешь? - Спрашивает брат самую младшую, - нет же там ничего.

   Ксюша стоит ножками на стульчике у старого, с открытыми застеклёнными дверками, резного шкафчика-буфета. Поднявшись на цыпочки она что-то внимательно там высматривает:

   - Хлебом вкусно пахнет, - за много лет буфет вобрал в себя хлебный дух, и никак не желает от него избавиться. До войны этого запаха никто почему-то не замечал, - ничего ведь нету, а всё равно пахнет!

   - Ничего, скоро война закончится, на шофёра выучусь, заживём!

  

   Мать щедро заварила заготовленный с лета душистый иван-чай с шиповником, выставила на стол исходящую паром картошку, посомневавшись, наломала в миску сухарей, заработанных Костей на прошлой неделе. Ровненько стала отрезать от куска сала, тоже заработанного сыном с месяц назад у супруги бывшего председателя, четыре маленьких и один побольше, плоских кусочков:

   - Потерпите малость, ещё минутку...

   - Внимание, мам, засекаю, - убыстряя, по её мнению, ход времени, Маша, по установившейся семейной традиции, дёрнула вниз заводную цепочку старых настенных часов с кукушкой.

   Мать улыбнулась:

   - Ой, Машутка, хитрая какая!

   - Не хитрая, а мудрая! - Весело отвечает малышка.

  

   Женщины расплачивались с мужиком-Костей довольно щедро, сверх принятых по району, неписаных тарифов. По самым скромным подсчётам сала должно хватить ещё на пару недель.

   - Костик, в самом-то деле, заканчивай давай, тебя так надолго не хватит.

   - Это ж как так не хватит, мам?

   - Так застудишься, наверное? Захвораешь. - Беспокоится мать.

   Костя снял телогрейку, шапку:

   - Тепло же на улице, вон, волосы мокрые какие, аж взопрел весь.

   Молодой хозяин умыл руки и уже вытираясь полотенцем, заметил на столе нарезанное сало:

   - Мам, я тук* не буду, у меня живот с него болит.

   Мать понимающе промолчала, разрезала Костину порцию на три равные части.

   - Мама, - подбежала Ксюша, - Дай пальчики оближу!

   Вдруг в дом, не постучавшись, вошла моложавая, вся в соку, женщина:

   - Здравствуйте, соседушки! - Побила у порога ноги друг об друга, сбивая снег с щегольских, хорошо сохранившихся, белых валенок, - ой, морозно-то как нынче, вся окоченела.

   - Здравствуй, Катерина, садись, погрейся. - Мать старается не смотреть на сына. Часы пробили: "Ку-ку"!

  

   Катерину, ещё до войны, сельчане за глаза прозвали "Чёрной вдовой": не везёт ей с мужиками. Первого, по пьяной лавочке, в деревне собутыльники зарезали и почему-то пытались схоронить в угольной куче, второй сам помер, неизвестно от чего, третьего, в городе, на заработках ограбили и тоже убили. В сорок втором на четвёртого похоронка пришла.

   - Да я, собственно, к Косте пришла, - с еле скрываемой томностью в глазах скоро глянула на подростка, - подмоги попросить. - Прикладывая руки к горячей печке, говорит Катерина.

   - В чём нужда заключается? - Солидно, по-взрослому, спрашивает Константин.

   - Забор бы на дровец разобрать, Константин Егорович, да напилить. Я в должке не останусь, мука кой какая есть, эвенки-охотники заезжали, оленину на топор обменяли, сахарок сладкий, - разматывая большой, цветастый и бахромастый, головной платок, отвечает Катерина. Причём "Сладкий", у неё, невольно получилось, будто обращение к Косте, - Ладный у тебя мужик вымахал Марфуша, настоящий хозяин. - Не удержала в себе похвалы, женщина.

   Костя, тоже стараясь не смотреть в сторону матери, баском отвечает:

   - Что ж не помочь, отобедаю, подойду.

   - Только пилу возьми, я то, свою, в городе на продукты обменяла.

   - Прихвачу, чай, не затупится...

   - Ой, ну, ладно соседушки, пойду я уже, - засобиралась вдова, чувствуя, что своим присутствием, смущает собравшихся кушать людей, - гвозди, какие останутся, заберёшь. К чему они мне?

   - Хорошо, Катерина.

   - Жду, Константин Егорович, не прощаюсь!

   Катерина закрыла за собой дверь, по низу натопленной избы разошлись и быстро растворились морозные клубы.

   - Костик, - явно гордясь тем, что имеет право имя взрослого человека назвать так, запросто и без отчества, - ты опять поутру воротишься? - Спрашивает одна из близняшек, и тут же получает от матери шлепок по затылку.

   - Если работы много, - затирает неловкую ситуацию Костя, - то и утром.

   - Мама, а что такое сахарок? - Осведомляется Ксюша, на всякий случай от неё отодвигаясь.

     

     

13

   Час пик. В заднюю дверь трамвайного вагона вламывается какой-то малорослый, но разухабистый подвыпивший молодой человек, продвигается вперёд, где просто молча, подозрительно, стоит. Пассажиры невольно отодвигаются от него, сидячие же перекладывают сумки, все настораживаются.

   На следующей, в переднюю, входит парочка влюблённых: длиннющий, интеллигентного вида безупречно одетый молодой человек с перевязанной бечёвкой стопкой книг с тетрадями, и броская, одетая по последней моде, красивая молоденькая блондинка. Эти же, под воркование, никого вокруг не замечая, продвигаются на заднюю площадку. Парень часто наклоняется, перегибая своё длинное тело чуть ли не пополам, и что-то шепчет своей возлюбленной на ушко. Судя по всему - нечто очень даже ей приятное. Даже приостанавливается иной раз, прижимаясь к парню и жмурясь от удовольствия, вот-вот замурлычет - "м-р-р...".

   "Эх, молодо-зелено..." снисходительно размышляют беспечные пассажиры, вспоминая свою былую юность. Но ненадолго, внимание непроизвольно переключается на подозрительного типа с нехорошим выражением лица, молча стоящего на передней площадке. Но на следующей остановке угрюмый субъект, к всеобщему облегчению, с шумом выскакивает. Парочка, не замечая никого вокруг, тоже выходит.

   Через пару минут на весь вагон раздаётся визг. Визжит дородная барышня, держащая перед собой, вынутый из собственной разрезанной сумочки развёрнутый лист бумаги:

   - Чёрная ко-ошка-а!

   На клочке бумаги действительно нарисован силуэт кошки.

   - Мили-иция-а!.. - Вагон начинает лихорадить, обнаруживаются разрезанные сумки, карманы...

     

     

14

     

     

   - Слушай, Алик, - после неспешного дележа воровской выручки Валентина аккуратно укладывает свою долю в красивую деревянную шкатулку, - еще с месячишко поиграю с вами в кошачьи игры, и всё, мне этих денег и на дорогу хватит, и пожить.

   - Валя, да я ж тебя и так на дороге подобрал, ты мне даже вроде как обязана...

   - Да нет, изюмительный ты мой, это я вас, обоих бакланов, на дороге подобрала. Романтики хреновы, хулиганы мелкие, жизни не знаете, - с шумом захлопнув крышку шкатулки, картинно возмущается, - одела, накормила... - тряхнув головой, откидывая чёлку со лба, и элегантно отставив руку в сторону, подытоживает, - вот она - благодарность, только свяжись с такими!.. - по всему видно, что она над ними просто насмехается.

   Вся троица сидит за массивным столом, покрытым зелёной плюшевой скатертью с тяжёлой бахромой. Федул ломает пассатижами и сминает корпус массивных карманных золотых часов:

   - Ты с нами, Валюха, не шути...

   Валя не даёт ему договорить:

   - От моих шуток в тебе лишние дырки появляются!

   Федул, входящий в ступор даже от вида Валиных татуировок, не знает что и ответить.

   Алик же обеими руками картинно хватается за голову:

   - Ведь люблю я тебя, Валюша!

   - Да ты что? - Искренне удивилась Валя, - не дождёшься, Алик ты мой, золотой, - скрывая обнажившиеся на руках лагерные татуировки, механически поправила длинные рукава платья, встала со стула. Взяв со стола шкатулку и собираясь выходить из комнаты, уже всерьёз даёт Алику дельный совет, - Дуньку Кулакову погоняешь, не маленький.

   - Убью!.. - Стучит Алик кулаком по столу.

   - ?

   - ...Кого-нибудь!

   - Глупенький! Не для тебя моя копилка*, - не задумываясь о последствиях, засмеявшись, трещоткой проводит пальцами по зубам, - в нат-туре... - и с пафосом добавила, - всё что имею - Р-родине! - не пристало воровке, по закону, жить с фраером.

   Алик со злостью сжал челюсти, аж желваки на скулах заиграли, но промолчал. Толком не зная блатного жаргона, всё-таки нутром прочувствовал, что речь идёт вовсе не о шкатулке с деньгами. Понимая, что связавшись с Валей, которую он действительно полюбил, авторитет его, в глазах Федулы, начал стремительно падать. Душа молодого человека жаждала мести.

   - Что, опять ругаетесь? - В приоткрытой двери возникла улыбающаяся Вероника Андреевна.

   - Добрый вам денёк, - быстро отгораживая ладонью кучку золотого лома, приветствует хозяйку Федул, - Вероника Андреевна!

   - Да брат опять физику провалил! - Возмущается Валя, - Представляете, тётя Вера? Совершенно ни о чём не думает, одни девки на уме! И Федул ему не авторитет, и меня не слушает! Ну, скажи, Федул, - просит Валя поддержать своё праведное негодование.

   Федул, непроизвольно изобразив умное лицо, не зная что сказать, тянет:

   - Да-а...

   - Ой-ой-ой, - сама не зная того, пришла ему на помощь, хозяйка, - ты его учи, учи уму-разуму то, молодой ещё, ветер в голове. - Судя по всему, появилась она вовсе не из-за шума, и ей это совершенно неинтересно, - ну, пошли, пошли, Валюша, - потянула Валю за локоток, - Костик приехал, познакомлю.

   - Какой Костик? - Не поняла Валя.

   - Как какой? - Удивилась Вероника Андреевна, - я ж тебе рассказывала, племяш мой, из Якутии приехал. Целую неделю у меня будет, крышу починит, то-сё.

  

   На кухне, из чёрной тарелки ещё довоенного репродуктора гремит какой-то марш, за столом, с чашкой горячего чая в руке, сидит молодой парень:

   - Здравствуйте.

   - Вот, Костик, познакомься, - Вероника Андреевна немного убавила звук музыки, - познакомься, это - Валюша, студентка, я тебе рассказывала.

   - Да, очень приятно, - Хотя по виду и не скажешь, что необычайно красивая девушка произвела на него какое-то особое впечатление, полнейшее безразличие, - очень приятно, Костя, - Костя оттянул воротник тесного старенького свитера, протёр шею тыльной стороной ладони, колется наверное, - На "Уралмаш" еду, работать.

   А вот Валя испытала незнакомое чувство робости и ещё что-то непонятное. Может, стало неприятно, что молодой, к тому же весьма привлекательный и симпатичный мужчина так незнакомо отреагировал на её появление? Обычно у представителей противоположного пола она возбуждала совсем другие эмоции. По крайней мере, хоть какие-то.

   - Ну, садись, садись, Валюша, - по-своему, в положительную сторону, истолковала хозяйка состояние девушки - "Ах, какая девочка скромная, совсем дитя ещё!", - садись, же, Валя, чайку попьём, поболтаем.

   - А я тоже из Якутии, - выдавила из себя Валентина, - вот, уезжаю скоро.

   Диктор по радио начал вещать что-то про пятилетку в четыре года, опережение-перевыполнение планов, темпов.

   - Это куда же? - Забеспокоилась Вероника Андреевна.

   - Домой, в Якутск.

   - А учёба?

   - Да я же вам говорила, экстерном всё сдаю, - а взгляд чистый-чистый, - стипендию повышенную дают, проездные.

   - Эх, жалко, - вздохнула, разочаровавшаяся в своих ожиданиях, хозяйка, - а может, у меня останешься, будешь вместо дочки, никого у меня уже нет.

   Репродуктор нашёл новую тему, - стал, как всегда настырно проявлять заботу о человеке: "Гражданин страны советов, родившийся в свободном, демократическом государстве..."

   - Спасибо, конечно, тётя Вера, но мама у нас там одна осталась, помогать надо. А брат, сами видите, никакого толку от него.

   - Э-эх, - снова вздыхает, погребая лелеемую мечту, Вероника Андреевна, и с надеждой смотрит на безразличного ко всему Костю, - ну, что молчишь то, Егорыч?..

   Вот это "Егорыч", именно это, почему-то Валю окончательно смутило и доконало. Она поняла, что влюбилась, даже не пытаясь постигнуть разумом, какую связь между собой имеют слова "Егорыч" и "любовь". Молодая девушка просто впервые и на всю жизнь по уши влюбилась в парня. Какой смысл искать в чём-то смысл, за что человек любит другого человека, как дальше жить без этого человека, почему он уезжает, зачем ей уезжать?.. Присущие ей, перенятые от деда Анисима, невозмутимость и спокойствие дали сбой, Валя совершенно запуталась.

   В это время по радио зазвучали музыкальные позывные передачи "Пионерская зорька". Вероника Андреевна, опять, по-своему истолковав Валино замешательство, снисходительно улыбнувшись, привстала и прибавила звук:

   - Ох, Валюшка, да когда же ты повзрослеешь?

   На этот раз Костик посмотрел на Валю с некоторым интересом.

     

     

15

     

     

   Банды, имевшие фирменный знак "чёрная кошка", набравшие обороты по всей стране в довоенное и военное время, к концу сороковых - начале пятидесятых, пошли на спад. Немногочисленные, оставшиеся у дел, шайки специализировались на всём. Были действительно головорезы, состоящие из не задержанных ещё дезертиров, предателей, и просто воров, готовых убивать людей из-за кошелька с мелочью, или только за то, что те оказались случайными свидетелями преступлений. Финансовые воротилы, похищавшие в огромных количествах различную продукцию с баз и складов. Учащиеся ремесленных училищ и недоучившиеся студенты, пожелавшие пощекотать свои нервы блатной романтикой, вроде Алика с Федулой, большей частью имевшие доход от грабежей и мелких хищений, оставлявшие после себя на местах совершения преступлений, для куража, бумажки с рисунками или надписями. Но в народе образ чёрной кошки всё-таки долгие годы ассоциировался с неимоверной звериной жестокостью и беспределом бандитов, и продолжал держать в страхе обывателей.

   Намалёванный где-нибудь на заборе, хулиганистой детворой, силуэт кошки, плодил в околотке в огромных количествах и вариантах слухи и небывальщины. Для Алика с Федулой, опытная в своём роде, набравшаяся в лагерях всевозможных воровских знаний, Валентина, была действительно олицетворением легендарной Сони-золотая ручка. Ей совершенно не стоило никакого труда приручить и подмять под себя двоих молодых и глупых, приблатнённых романтиков. Уж такова была обстановка в те послевоенные годы в подростковой и молодёжной среде, - для того, чтоб утвердиться и заиметь авторитет в своём кругу, надо было иметь покровителей из числа отсидевших срок уголовников, а ещё лучше - ходить с ними на дело.

   Но всему есть предел, и Валя это прекрасно понимала, - по городу поползли слухи о некой красивой блондинке, хладнокровной предводительнице жестокой банды "Чёрная кошка", которой приписывали даже многочисленные нераскрытые убийства, совершённые в разное время и неизвестно кем. Весь уголовный розыск Иркутска сбился с ног, разыскивая эту блондинку и её кровожадного долговязого помощника. Валя также резонно предполагала, что их выискивают и конкуренты криминального мира, что тоже не исключало опасность.

   Тем более один раз уже прозвенел тревожный звоночек - для установления личности задержали Алика. Положение спас имевшийся при нём уже недействительный студенческий билет, который никто даже не удосужился проверить, и безобидный вид самого задержанного. А уж сколько натуральных и крашеных блондинок в платьях с длинными рукавами было перепроверено, - не счесть. Но эти проверки для сотрудников угро имели и положительный результат, - попутно раскрывались давние глухари.

     

     

16

     

   После последнего "кукарешника" - эта одна из древнейших воровских операций означает, что женщина должна каким-либо из известных, не вызывающих у субъекта подозрений, способов, завлечь подающего определённые надежды, пьяного мужчину, в место, где его ждут грабители, - Валентина отошла от дел.

   Вошедшие во вкус, алчущие каждодневного дохода, Алик с Федулой продолжали "работать" вдвоём. Видя, что от Валентины никакого толку нет, они через неделю съехали в другое место, пояснив хозяйке, что уезжают на практику, с дальнейшим переездом в общежитие.

   Работы по хозяйству, как выяснилось, оказалось много, и Костя вынужден был задержаться у своей тётки на неопределённый срок. Отчего у Вероники Андреевны несколько приподнялся боевой дух и она старательно делала попытки как-то сблизить молодых людей. Местом для сближения, естественно, она выбрала свою безвылазную кухоньку.

   Тётушка частенько просила Костю "починить" то исправные розетку с плиткой во время совместного с Валентиной приготовления пирожков или оладушек, то репродуктор с огромным магнитом, у которого, как выясняется, нужно просто прибавить громкость.

   Нередко Валя выходила и на берег Ангары где, не спеша прогуливаясь, с удивлением обнаруживала, что в этом мире существует ещё и забытое синее небо с чистыми белыми облаками. Вспоминала родной Якутск на широкой Лене, голодное, но счастливое детство, любимого младшего братишку, который в её памяти так и остался грудным ребёнком.

   Во время своих размышлений поняла слова деда Анисима - "Выйдешь за ворота, задышишь". На свободе боли в груди действительно прекратились. Невольно вспомнился и сон, в котором дед, сидя на золотом троне, грозил ей пальцем. "Не хотела я этого, дедуль, это нужда заставила", - Оправдывает Валя свою жизнь, и добавляет, - "Адрес знаешь, приедешь, будем жить по человечески. Я за тобой ухаживать буду...". Круговорот мыслей кружится всё-же на фоне образа любимого человека в колючем свитере. Под счастливым солнцем куда-то на задний план отступили воспоминания о лагерной жизни, обычно назойливо крутящиеся в мозгу: как зэки, из-за куска хлеба, насмерть забивают зэков, тех, в свою очередь, убивает охрана... страх, холод, смерть... Нет, это всё позади, это просто приснилось. Приснилось когда-то, давным-давно, и этот сон никогда больше не повторится! Я так хочу, так оно и будет!

  

   "Вот и ладненько, погуляли, однако и домой пора", - думает Валентина, поймав себя на мысли, что пора то, собственно, в совершенно чужой дом. Но эта мысль показалась ей довольно приятной.

     

   Дома она застала заплаканную хозяйку.

   - Что с вами, тётя Вера?

   - Ой, дочка... ой, дочка... - Вероника Андреевна сквозь слёзы ничего не может толком сказать, - это я виновата, я виновата...

   У Вали подогнулись ноги, впервые в жизни в крике проявились истеричные бабские нотки:

   - Что с Костей!?

   Валин визг несколько унял хозяйку:

   - Зачем я его задерживала, лучше бы уехал... - вытирая фартуком обильные слёзы и сморкаясь, запричитала хозяйка, - только ведь в Якутск собирался... про автошколу говорил...

   - Что с ним!? - Валя уже не может стоять на потерявших силу ногах, села на табуретку, прислонилась спиной к стене.

   - Зарезали Костю-у-у!.. - Опять завыла Вероника Андреевна.

   - Не-ет!

   - Валюша, в хирургии он, при смерти, рядом с домом зарезали...

   Валя поняла, что Костя ещё жив:

   - Где эта хирургия? - Уже твёрдым голосом спросила Валя и, с убеждением, добавила, - Костя не умрёт!

     

     

17

     

     

   Из больничной палаты вышла группа людей, - доктор с острой бородкой, и с ним двое, в накинутых на плечи белых халатах - человек в гражданской одежде и пожилой, в форме капитана милиции. Проходя мимо вскочившей на ноги красивой блондинки, в платье с длинными рукавами, сотрудники, будто почуяв что-то неладное, остановились. Но не успели ничего сказать, как молодая девушка опередила их вопросом, обращаясь к доктору:

   - Как он?

   - Всё хорошо, дочка. - Формулировка получается размытой, но оптимистичной, - положение стабильное, сердце не задето. А вот халатик надо бы одеть.

   - Да, да, - быстро соглашается Валя, поднимая со скамейки больничный халат, - конечно. Что ему нужно, я могу к нему?

   - Нет, пока не стоит...

   - А вы, собственно, кем ему будете? - Прищурившись, перебивает капитан, внимательно изучая девушку, не исключено, что и перебирая в уме варианты последних оперативных ориентировок.

   Вале, под его, буквально рентгеновским, взглядом, становится не по себе.

   - Это невеста его, Валентина, уже двое суток здесь, - отвечает за Валю доктор и, обращаясь к ней, - шла бы ты домой, девочка.

   - К`хм... Видите ли в чём дело, Валя, - компетентно вступает в разговор человек в гражданском, - удар нанесён так называемой заточкой, сверху вниз, судя по всему... к`хм...

   Капитан между делом объясняет и доктору, будто тому интересно или тоже может оказать содействие следствию:

   - К рукоятке резинка привязана, это для того...

   - По направлению удара... к`хм... человеком очень высокого роста...

   Девушке становится ещё хуже, ноги подгибаются, она оседает на скамейку.

   - Ну что же вы, товарищи, - заступается доктор, - хотите нам ещё пациента подбросить?

   - Вы такого не знаете в его окружении, может, видели когда-то вместе с Константином Егоровичем? - Глядя прямо в Валины глаза всё-таки настаивает капитан.

   - Н-нет... - ей померещилось, что глазами капитана на неё пронзительно смотрит сам дед Анисим.

   - Ну, всё, товарищи, довольно, - возмущается доктор, - при всём моём уважении... - по инерции уже и к Валентине обращается на вы, - и вы, девочка, шли бы вы домой... в конце-концов, прямо не медицинское учреждение а... я сейчас ругаться буду, ей Богу!

   Валя закрывает лицо руками и опять, почти шепчет:

   - Не-ет!.. - К страху за жизнь любимого человека примешался и ужас от, вновь вплотную приблизившейся, страшной лагерной жизни и перечёркнутого будущего. Стало трудно дышать, - не-ет...

   Благодаря естественной и непритворной реакции девушки, интуиция подвела опытных оперативников. Валино состояние привело их в замешательство - это её и спасло.

   Капитан, отчего-то даже ощущая перед ней неловкость и вину, распрощался:

   - Извините...

   Валя вспомнила фразу, брошенную кем-то много лет назад, не то во сне, не то наяву: "Как скажешь, так и будет...", - где же я это слышала?, - подумала девушка, тщётно силясь вспомнить, при каких же обстоятельствах это произошло, - "это важно, это очень важно..." - возникло жгучее желание выйти на свежий воздух и смотреть на чистое небо с плывущими по нему белыми облаками. Теперь всё будет хорошо...

 

18

   Валентине Георгиевне друзья подарили забавного, маленького, ещё слепого, щеночка. Это был один из подарков на юбилей. В шестьдесят лет, известная банальность, трудно жить одной. Муж, Константин Егорович, работавший водителем самосвала, помер лет пять назад. Детей не сделали, не получилось: у Кости были какие-то проблемы со здоровьем.

   Старую Валину мать, пока та жива была, Костя называл либо "мама", либо, когда подопьёт, "золотой тёщей", часто сравнивал её со своей покойной матушкой. И всегда удивлялся холодному отношению дочери к своей родной матери: даже в день похорон не всплакнула. Тихо стояла в сторонке, с отсутствующим видом, красивая блондинка в чёрном платье с длинными рукавами, и, в ответ на соболезнования людей, лишь молча кивала головой.

   Странная была Валентина. Категорически запрещала Косте закрывать ворота, даже на ночь, и носить телогрейку. До скандалов иной раз доходило, до слёз. В первые месяцы совместной жизни настойчиво просила Костю вообще убрать забор, будто ей дышать трудно, так Костя заартачился, - тоже характер показал. А так - жили очень хорошо, как две ладные половинки одного целого.

   Саму Валю, в своё время, отметили на автобазе, где она долгий период своей жизни работала диспетчером, грамотами и благодарностями. И со всеми, подобающими случаю, почестями, проводили на заслуженную пенсию.

   Тобик стал полновластным хозяином большого, разделённого крашенными масляной краской дощатыми перегородками на три комнаты, бывшего купеческого дома. Ростком не вышел, навсегда остался щенком, зато охранником был изумительным, не то что почтальонов, тех же друзей, без особого приглашения своей "мамы" в дом не впускал. В отношении чужих имел стойкие принципы своей хозяйки "Никому не верь, ничего не проси, никого не люби!" - Доверять можно только "маме", детям, а также другим собакам, только не братьям по полу.

   Пенсию Валя получала довольно маленькую: кое-как концы с концами сводила. Тобик, когда подрос, этот факт намотал на ус, и своим пёсьим умом постановил хоть как то оказывать помощь своей хозяйке в решении продовольственного вопроса. В зимнее время соседи мешки с замороженной рыбой хранят в сенях, вот он и приноровился время от времени притаскивать в зубах то огромного чира, то омуля. На Валину ругань он совершенно не реагировал, знал - для порядку ругается.

     

   - Тобик, кушать хочешь? Сейчас я тебе котлетку приготовлю с подливкой, потерпи малость. - Тобик терпит...

   - ...Как тебе не стыдно, это же почтальон, он нам пенсию принёс! - Тобик, делая вид - "ох, держите меня, щас порву, как промокашку!" - пропускает...

   - ...Ну, и где же ты был? Я весь день переживаю, места себе не нахожу. Совсем ты меня не любишь, да? - Тобик стыдливо опускает глаза, застыл и не шевелится...

   - ...Что, Тобик, Татьяна пришла? Нет? А кто, Майя? - Здравствуй, Майечка, заходи, кушать будешь?

   - Буду, тётя Валя. - Девочка, присаживаясь на корточки, пытается поймать собачку за вертлявый хвост, - То-бик, То-бик! Тётя Валя, а у меня братишка Глеб родился! И папа с Кавказа через месяц прилетает! - По-хозяйски проходит к столу...   

     

   - Всё, моё терпение лопнуло! Весна пришла да, гормоны заиграли? Ты где был? Плохой Тобик, плохой мальчик!.. Я тебе такой вкусный супчик вчера приготовила, а ты... Больше гулять не пойдёшь! Супчик испортился, вся пенсия только на тебя и уходит.

   Тобик снова конфузливо опускает глаза, и весь вид его красноречиво говорит - "Дык ить, против природы то, не попрёшь"...

   - ...Как тебе не стыдно, Тобик, это же опять комиссия... С бытовыми условиями ознакомиться, то-сё... Здравствуйте... Спасибо большое... Да какая нужда? Всё хорошо, прекрасно, грех жаловаться... Вот, бывает, заливает, да печка разваливается... Может чайку... Ну, ладно, до свидания, всего хорошего. - Дверь закрывается, - скатертью дорожка, от ворот слева поворот.

   Тобик, посчитав, что своей службой он полностью реабилитирован, "расправил плечи". Подходит к своей пустой миске, подпихивает её мордой в сторону Вали - "Ну, что, мать, исти будем"?

   - Хоро-оший мальчик. Потерпи, Тобик, сейчас тебе мама ка-ашку сварит...

   - ...Что, Тобик, Татьяна пришла?.. Ой, Танька, здравствуй, дорогая! Целую неделю тебя не видела! А Глеба то, Глеба, прям жених! Андрюшка на детских фотографиях такой же был! - Смеётся, - Ой, не могу, ничего твоего нету! Глебушка, сколько тебе лет-то уже?

   - Четыле! - Вытирая одной рукой облизанное лицо, другой пытается словить Тобика за хвост, - Тобик, Тобик, Тобик!

   - Тань, представляешь, - ставит на конфорки маленькую кастрюльку и сковородку, - Сантехники приходили, из-за Тобика жалобу на меня накатали - не пропустил работать к соседям, - грозит собачке пальцем, - плохой Тобик, плохой пёсик, ты почему так делаешь!? Нехорошо-о! - Тобик молча, пружинкой, убегает в другую комнату, карапуз с радостным визгом бежит за ним. - Одни моральные нервы... - Накрывает на стол и почему-то, кажется, спешит выговориться. - Хлеба то нарежь, без толку не сиди, смотри какой мягкий. Ты Андрею передай, пусть подойдёт, телевизор починит, с утра не работает. Я ему пирожки состряпаю, графинчик тяпнем... Александр Серов, лапушка, концерт даёт. Всех баб своей ямочкой с ума свёл... Давай, Глебушку зови, покушаем. Вчера по СТВ передали, что Смирнов умер... А, так, знакомый один, ветеран войны... Коллекцию его чоронов в музей передали... Снился он мне на днях, не к добру это. Вот когда Костя снится, это всегда к хорошему. Ты Андрюше скажи, чтоб в Чечню больше не ездил. Про войну то рассказывает?.. Ничего?.. Всё шутит?.. Эх, росточка в тебе не маловато, - опять смеётся, - а то бы сковородкой его по лбу здесь ранила, чтоб не ездил никуда!.. Ездют, ездют. Думаешь, кто оценит?.. Да, квартиру обещают скоро, однокомнатную. В новом доме. Наконец-то! А то лет двадцать уже всё обещают, обещают. Комиссия намедни приходила...

     

19

   Раздался стук в дверь.

   - Тобик!.. Заходи, Андрюша! Здравствуй... Представляешь, Тобика две недели нету... Пропал Тобик... Ты извини, встать не могу, что-то все симптомы разболелись... Да какие шутки, Андрюша, ты сперва укол поставь, потом сам чайку попей да за хлебом сходи, пожалуйста. Только выбери помягче... Мне?.. Нет, Андрюша, спасибо, больше ничего не надо... Уйду я скоро, Господь призывает, чувствую... Ты это... Андрюша... Не летай на Кавказ больше... Сколько ж можно, детишки у тебя... Да, и шторы открой везде, Танька уходила, всё позакрывала. Небо не вижу...

   Тобик так и не вернулся, исчез бесследно.

   Похоронили Валю с помощью соцработников скромно, но достойно. В день похорон объявились какие-то родственники. Через неделю в доме стало пусто, в углу, на куче мусора, лежала, никем не замеченная, как новенькая, серебряная медаль "Ветеран труда". На оборотной стороне надпись - "За многолетний добросовестный труд".

   Ещё через месяц старый, вросший в землю по самые оконные ставни, дом, снесли.

   На месте этого дома сейчас стоит огромное, красивое фешенебельное здание. В период предвыборной кампании, на двери каждого подъезда, поверх старых, истрёпанных ветрами, объявлений, висит яркая листовка никак не желающего отойти от своей тяжелейшей работы, окружного депутата - "Думать о народе может каждый, а о человеке - никто!"

  

  

  

ЭПИЛОГ

  

  

     

   Несмотря на бойкую работу, напёрсточник намётанным цепким глазом профессионала всё-таки углядел проходящих мимо толпы азартных игроков и любопытствующих двух женщин - молодую и в годах:

   - А не желаете ли попытать счастья? Ставите десятку, получаете тридцать! - Не прерывая манипуляций руками, привычно убеждает шулер, - разрешение горисполкома имеется, лицензия, вся выручка идёт в дом-интернат для престарелых!

   Молодая даже и не сразу заметила, что пожилая остановившись, неуверенно открывает сумочку и достаёт оттуда старенький потёртый кошелёк:

   - Валя, ну ты что? Опоздаем ведь.

   - Ой, погоди, Танюха, чувствую, выиграю... - отмахнулась от молодой бабуля, - премию вчера получила, квартальную...

   Услышав про премию, жулик подбадривает:

   - Обязательно повезёт, женщина, не робейте, смелее!

   - Ой, прости меня, Господи, - старая наивно посмотрела на небо, - а, была-не была, двадцать ставлю!

   - Валя, да ты что?..

   Кто-то из толпы подзуживает:

   - Новичкам всегда везёт!

   - Посмотрим-посмотрим...

   - Да ладно, Танюха, проиграю, так хоть старикам пойдёт, не жалко!

   - Верно, бабуля...

   Бабуля выиграла шестьдесят, по толпе прошёлся одобрительный шумоток. Шулер изображает не то огорчённое, не то радостное лицо:

   - Ведь и вправду говорят, новичкам везёт... - заметив смущённо-радостное выражение лица Вали, предлагает, - Может ещё разок?

   - Ой, даже не знаю, молодой человек...

   - Второй раз ставка - сотня.

   Толпа загудела-задвигалась, стараясь воочию увидеть либо прилетевшую птицу удачи, либо горечь поражения. Видно что и наивной бабульке не на шутку передался игровой азарт.

   - Сотня? - Валя, демонстративно теребя в руках кошелёк, лихорадочно подсчитывает в уме цифры, - а, потеряю так сорок. Давай!

   - Кручу-верчу...

   На этот раз Валя выигрывает три сотни. Получив выигрыш её лицо сразу преображается: становится совершенно серьёзным, будто маску сняла:

   - Ну ладно, Танька, уговорила, хватит, уж в третий раз точно знаю - не повезёт!

  

  

Примечания

   Аммонар - Хлеб (угол).

      Анархист - Бывший воp в законе, изгнанный из воpовской гpуппы и не соблюдающий воpовских ноpм (угол).

      Академик - Опытный преступник (угол).

      Акус - Человек, презираемый в местах лишения свободы (угол).

      Базар - Шум, устраиваемый для отвлечения внимания публики пpи совеpш., пpеступл. (угол).

      Балеха - Вечеринка (угол).

      Баловство - pазвpатные действия в отношении несовеpшеннолетних (угол).

      Бандерша - Содержательница притона (угол).

      Барин - Начальник лагеря (лаг).

      Баркас - Запретная зона, тюрьма.

      Баруха - Сожительница, любовница (угол).

      Братишка - Собутыльник (угол).

      Быть на фонаре - Ждать (угол).

      Взять на сквозняк - Уйти проходными дворами (угол).

      Водолаз - священник (угол).

      Гайменник - убийца (угол).

      Гальё - Деньги (угол).

   Гурки - ключи (угол).

      Дешёвый мир - Люди, чуждые пpеступникам (тюрем).

      Дубак - Часовой на вышке, охpанник, контpолеp (тюрем).

      Дядя Володя - Сто рублей (угол).

      Жмудик - Жадный, не из воровкой компании (угол).

      Забить баки - Отвлечь внимание (угол).

      Законторить - Совеpшить пpеступление (угол).

      Залепить светляка - Обворовать хату днём (угол).

   Картишки - Облигации (угол).

      Кнацать - Смотреть, следить, караулить (угол).

      Копилка - женская промежность (угол).

      Корзина - Пожилая или стаpая женщина (угол).

      Курносая - Смерть (угол).

      Кучумка - Тюрьма (угол).

      Маша - Женщина - главаpь пpеступной гpуппы (угол).

      Марьяна - Молодая девушка (угол).

      Медиковатая - Грамотная, толковая (угол).

   Метать стирки - играть в карты (угол).

   Неместя-а-ар! Билятта-а-ар!... - ругательство (як).

      Не за реку - Недалеко от дома (угол).

      Размандорить - Зарезать (угол).

      Родич - "Воp в законе", наставник несовеpшеннолетних (угол).

      Рябчик - Тельняшка (угол).

      Скачок - Лёгкая кража (угол).

      Скоба - Нож (угол).

      Тук - Сало (дерев., стар).

      Усатый - Сталин (лагерн).

   Хотон - Коровник (Як)

      Чорон - Национальная якутская деревянная посуда с резьбой, ваза, чаша.

      Шнурок - Подpосток, подчиняющийся взрослому преступнику (угол).

      Шопена лабать - Играть музыку на похоронах (угол).

      Штрик - Дед (угол).

      Шуваль - Разменная монета, мелочёвка (угол).

      Шумага - Деньги (угол).

      Экипаж - Группа подростков при взрослом воре (угол).

      Эмиэхсиен - Старушка (як). Здесь - шутливое обращение к молодой супруге.

  

      Повесть написана к Великой Пасхе 2009 года, в память о нашей никогда неунывавшей подруге - Валентине.

     

 

Андрей Ефремов (Брэм)

  

  

  

  

  

  

  

  

  

Яндекс цитирования Rambler's Top100

Главная

Тригенерация

Новости энергетики