По-холодному сентябрьское

 

Хочешь меня разгадать\написать\прочувствовать?
Я в твои руки скользну сквозняком\босиком по воздуху.
Без лишних слов проплыву по столу, по тетрадей вороху,
И в недописанных строчках твоих поэм буду жить\присутствовать.
Мне бы с тобой говорить\петь\;молчать и безумствовать.
Я бы готова отдать всю себя\каждый миг без продыху.

Можешь листы разорвать и даже мечты развенчивать.
Я не пожалуюсь\не убегу\сберегу\я вынесу.
Так тяжело летать за секунду до желтого плинтуса,
Так тяжело ходить, когда гладь под ногами изменчива. 
Может на то и родиться мне выпало женщиной,
Чтобы логичнее жить здесь у Бога в немилости.

 

сентябрь 2010г.

 

 

Это трудно: когда ноябрь, - и две строки

 

Говоришь очень твердо, но губы твои дрожат.
Это трудно: когда вся осень укладывается в абзац,
И стук сердца звучит, как удар каблука о плац,
Мысль бьет в голову с силою, как приклад.
Вроде точно знаешь, куда идти, но приходишь по кругу - всегда назад.

Объясни, почему она смотрит в глаза ей чужих мужчин?
Она ждет, что хоть кто-то из них ее капельку, да поймет?
Выпивая шампанское, высыпая с бокала лед
На салфетку, она улыбается до морщин
И встает, выходя в холодный дверной проем.

Объясни, почему она часто сидит за столом одна
И подолгу пьет чай, который давно остыл.
Почему этот город кажется ей пустым,
Когда людную улицу видно с ее окна?
...и когда у нее в душе резко вспыхивает война,
То последний патрон оказывается холостым?

Объяснить, почему он пьет каждый день за стаканом другой стакан,
Так, чтоб к ночи уже не думать, не вспоминать?
Почему он не хочет учиться себя прощать
И считает, что никогда не бывает пьян,
Даже, когда наливает себе опять?

Объяснить, почему он хмурит так часто лоб?
Надвигает на брови шляпу, и, несмотря на дождь,
Идет по дороге картинно, походкой былых вельмож,
Но время от времени его бьет холодный озноб.
Тебе объяснить? Или ты так поймешь?

Говоришь очень твердо, но губы твои дрожат.
Это трудно: когда ноябрь - и в две строки.
Объясни, почему мне легче писать стихи,
Чем в себе их мучительно переживать?
Вот смотри-ка... сегодня пишу опять...

 

 

Полюбуйся им

 

Полюбуйся им. Он лежит и спит на твоей подушке.
Через сорок минут он встанет, одеяло откинет с плеч.
Поцелует, едва касаясь, в лоб, чтоб от сна не отвлечь
Тебя, тихонько сопящую на его руке,
щекой прикоснется к макушке.

Осторожно поднимется, чтобы не разбудить,
И пойдет на кухню допивать свой чай,
уже совершенно остывший.
Возьмет телефон, на беззвучном режиме ему звонивший,
И ответит: "Работаю. Не время сейчас звонить.

Не кричи на меня. Я в офисе. Скоро буду".
Соберется, закутает горло в уютный шарф.
Повернет в замке тихо ключом,
убеждая себя что он прав,
Оставляя с тобой вдвоем пустую невымытую посуду

На дне раковины. Кота у двери. На балконе сырое белье.
Чтоб потом, через час, на другом конце города, дома,
У себя, когда его одолеет тягучая сладкая дрема,
Лежа в кровати, укрывшись, обнять за плечи её.

Полюбуйся им, наслаждаясь его каждым вздохом,
Поднятием брови.
Полюбуйся виском, кое-где благородно седым.
Каждый миг как последний. Любуйся, ведь он у тебя один.
Ничего не проси, и живи этой памятью,

когда тебе будет плохо.

 

 

Бог оглох на неделе

 

Бог оглох на неделе - нам это не делает чести.
Утомили его мольбами о спасении наших душ.
Я давно не прошу и все больше топчусь на месте,
Полагая, что к моим просьбам он останется так же чужд.

Я страдаю бессонницей, мысленно строю репрессии,
Отправляя в них всех, кто имеет иную масть.
Солнце падает ниже нуля по цельсию,
Ну а как, вы скажите, другим вслед за ним не упасть.

Холодеют мечты. Я хочу тебе только сниться.
И не больше. Играем в последний раз.
Ну и если чему-то вдруг выпадет шанс случиться -
Так держать бы тебя на мушке, не сводя как с мишени глаз.

Брось меня у черты. Я тебе непосильная ноша.
Как ты тянешь меня до сих пор на своем хребте?
Брось меня и иди - ведь тебе так значительно проще.
Бог оглох на неделе: мольбы у тебя не те.

 

 

 

 

Что мне после тебя останется?

 

 Что мне после тебя останется?
В чашке чай,
с неразмешанным сахаром?
Ритм, ломаный
черствым,
бездушным автором,
подающим большие надежды?

Что мне будет потом
от тебя?
Две улыбки подавленных?
ожиданье подачки,
и чувства всех прочих,
оставленных,
ждущих визг тормозов на проезжей?

Что мне станется после тебя?
Пара локонов,
насквозь пропитанных
табаком твоих выдохов?
Часть не столько болезненных,
сколько причудливых вывихов
группы сердечных мышц?

Что мне делать прикажешь с собой?!
Отмерять напряженье тонометром?!
Ждать звонка у мобильного
от единственно-верного номера?
Фильтровать толпы чуждых мне лиц?

Что мне прочить себе?
Быть ли искренней?
Лицемерить на каждом шагу?
Слушать песню на реверсе?
Сапог приставлять к сапогу,
догоняя маршрутку?

Как мне быть?!
Наблюдать за часами,
старея безбожно на грамм
каждый следующий миг,
отдавать свое тело годам,
проходящим стремительно-жутко?!

Я оставлю тебе ничего.
Или только свою пронзительность.
Ты, конечно, запомнишь меня эпизодом,
разбившим обыденность,
и поправшим твой прежний уклад.
Не оставлю тебе ничего
кроме памяти,
очень смутного,
очень резкого, колкого,
даже сиюминутного
мига, пропашего в снегопад.

 

 

Сплошь живет в моих легких твой легкий дым

 

Я приеду к тебе не раз
посидеть почитать стихи,
что ударом под дых.
Этот март нас потом и не вспомнит.
Я хочу, чтобы ты дрожал под звук связок моих.
Живых
на лице своем отражал целый ряд узоров,
составленных из кривых
безупречных морщинок.
На мостовых,
держащихся сплошь на опорах
я б вдыхала разреженный воздух
как будто порох.
Сплошь живет в моих легких твой легкий дым,
выдыхаемый огненным ртом,
говорящим со мной молодым
неуверенным голосом лишь о том,
как пустынно себя находить пустым
и как холодно внутренне быть безупречно холодным.
Будто айсберг, подтаивающий с трех краев
В середине такого же льдистого океана.
Я была бы с тобой словно тот ледокол,
через дикий рев
пробивающий в толще льда сквозную глубокую рану,
заживляющий тут же ее,
и захлебывающийся взахлеб
когда хочется все же спастись,
ухватившись за полу тумана.
Плод запретный мне кажется приторным.
Слишком сладким.
Его семя замироточит скорее других семян,
превратившись в жмых.
Уходи от меня.
Беги и беги без оглядки -
и не вздумай вернуться.
Сегодня без запятых
мы сыграем впервые.
И если нечаянно ты вдруг посмел,
оступился: -
Залечи свои раны от реплик моих ножевых.
Я была бы, пожалуй, с тобою
Счастливее всех земных
Если б он никогда со мною до этого не случился.

 

 

Я меняю свои не спасенные дни на твои убитые ночи

 

Спать с тобой, ощущая своим позвоночником
ритм сердечных отсчетов, идущих в твоей груди.
Что-то спешно записывать быстрым неровным почерком,
обрывая косую строчку на полпути,
чтоб потом никогда не была она мною закончена.
Кто бы знал, что твой запах среди всего прочего
будет жить на запястьях моих в чести,
выдыхаясь в течение ночи. Нас
выдает симметричный герпес.
Ты насквозь пропитан воздухом, я навылет разреженный кислород.
Мы холодные до озноба, оба хрупкие в утренний лед
когда ходишь по краю из тонкого, еще не промерзшего наста.
Целовать твои пальцы, мять в руке лен волос своих,
ощущать мяту губ твоих, очень хочется  тобой хвастать
даже перед собой.
Мол: "смотри у меня какой -
поселился  под самой ключицей.
Очень страшно, но все-таки хочется в нем раствориться".
Телефонный звонок от тебя, как обычно, закончится тишиной.
Телевизору не перебить мои мысли, которые кажутся громче.
Я спешу сообщить тебе, что хочу задыхаться тобой.
Я меняю свои не спасенные дни
на твои
убитые
ночи.

 

***

 

Сколько камней,
набитых
в подошву туфель моих
мне предстоит сосчитать,
прежде, чем снова
руку твою сожму я?
С кем предстоит просыпаться
и с кем предстоит засыпать?
В душных пролетах подъездов
кого провожать, не целуя,
прежде, чем ты со мной будешь
на лавках протертых дневать?

Подскажи,

для кого мне изламывать

(Продолжить)

ранее стройные строфы,
в чьих руках застывать
оплавленным парафином?
Я как скрипка, случайно забытая в кофре
без ручки
у музыканта, сопящего
за уже опустевшим графином.
Это все виноват
твой тонкий точеный профиль –
подбородок,
чуть тронутый где-то седой щетиной.

Хмурый город ссутулился ночью
от проливных дождей –
под своим одеялом,
во сне,
расправляю спину,
если тебе вдруг дышится легче
или ровней
в ту секунду,
где я так внезапно приснюсь тебе
в длинном
и цветастом цыганском платье,
прекрасная как Кармен.

Я оставлю не менее тысячи знаков
на обороте
исписанной мной тетради.
Ты проводишь меня острым взглядом,
сломавшимся на повороте,
до последнего в спину глядя.
Это будет как реверс,
затертый до самых помех
преследовать нас по кругу.
Риторически спросишь себя,
сколько было их:
тех,
кто мечтал
целовать
мои губы.

По таким же

 

Август свернулся в жёлтый хрустящий лист,
умерев где-то между асфальтом и каблуком.
Я, прижатая к воздуху крепким дверным косяком,
всё никак от тебя не уйду, на пороге читая на бис
сто двадцатое стихо. (Ты, благо, не знаешь о ком).

...и так преданно смотришь - сравнить бы тебя с щенком:
по таким же как ты, дорогой, не сбегается в горле ком,
по таким же как ты не затягиваются по три подряд.
По таким же не пьют, не горюют и не горят.
По таким не сломаются в талии, в коленях не задрожат.
И такому в подарок себя не всучат силком:
по тебе в сухожилиях связанную узелком,
по тебе в позвоночнике согнутую во сто крат.

(Продолжить)

Мой уход будет громким, как корабельный гудок -
знак добить это лето и сбросить его за корму.
Потому что таким как ты остаётся всегда невдомёк
почему я ушла. (Ты, благо, не знаешь к кому).