ГРОЗА
Кризис патриархального мира и
патриархального сознания остается в центре авторского внимания и в «Грозе».
Но в этой драме Островский придает проблеме совершенно иное звучание,
рассматривая ее под принципиально новым углом.
Классицистическая
«окаменелость» персонажей глубоко соответствует всей системе
патриархального мира. Это его неспособность к изменениям, его яростное
сопротивление любому чужеродному элементу порабощает всех, входящих в круг
патриархального мира, формирует души, неспособные существовать вне его
замкнутого круга.
Безразлично,
нравится им эта жизнь или нет - в другой они жить просто не сумеют. Герои пьесы
принадлежат к патриархальному миру, и их кровная с ним связь, их
подсознательная от него зависимость - скрытая пружина всего действия пьесы;
пружина, заставляющая героев совершать по большей части «марионеточные»
движения, постоянно подчеркивать свою несамостоятельность, несамодостаточность.
Образная система драмы почти повторяет общественную и семейную модель
патриархального мира. В центр повествования, как и в центр патриархальной
общины, помещены семья и семейные проблемы. Доминанта этого малого мирка -
старшая в семье, Марфа Игнатьевна. Вокруг нее группируются на различном
отдалении члены семейства - дочь, сын, невестка и почти бесправные обитатели
дома: Глаша и Феклуша. Так же «расстановка сил» организует и всю жизнь города:
в центре Дикой (и не упомянутые в пьесе купцы его уровня), на периферии - лица
все менее и менее значительные, не имеющие денег и общественного положения.
От мира,
Калинов отгородился столь прочно, что вот уж больше века не проникает в город
ни одно веяние живой жизни. Посмотрите на калиновского «прогрессиста и
просветителя» Кулигина! Этот механик-самоучка, чья любовь к науке и страсть к
общественному благу ставят его на грань уродства в глазах окружающих, все
пытается изобрести «перпету-мобиль»: он, бедняжка, и не слыхал, что в большом
мире давным-давно доказана принципиальная невозможность вечного двигателя. Он
вдохновенно декламирует строки Ломоносова и Державина, и даже сам пишет стихи в
их духе... И оторопь берет: будто не было еще ни Пушкина, ни Грибоедова, ни
Лермонтова, ни Гоголя, ни Некрасова! Архаизм, живое ископаемое - Кулигин. И его
призывы, его идеи, его просветительские монологи об общеизвестном, о давно
открытом кажутся калиновцам безумными новшествами, дерзостным потрясением
основ.
Ни громоотводы, ни Ломоносов, ни
вечный двигатель Калинову не нужны: всему этому попросту нет места в
патриархальном мире. А что же происходит за его границами? Там бушует океан,
там разверзаются
бездны - словом, «Сатана там
правит бал». В отличие от Толстого, полагавшего возможным параллельное и
независимое существование двух миров: патриархального, замкнутого на себе и
неизменного, и современного, постоянно меняющегося, Островский видел их
принципиальную несовместимость, обреченность застывшей, не способной к
обновлению жизни. Сопротивляясь надвигающимся новшествам, вытесняющей его «всей
стремительно несущейся жизни», патриархальный мир вообще отказывается эту жизнь
замечать, он творит вокруг себя особое мифологизированное пространство, в
котором - единственном - может быть, оправдана его угрюмая, врачебная всему
чужому замкнутость.
Вокруг
Калинова творится невообразимое: там с неба падают целые страны, населенные
кровожадными народами. Там живут люди «с куриными головами»; там вершат свой
неправедный суд султан Махнут персидский и султан Махнут турецкий «Нечего
делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю».
Этот миллион даст Кулигину на судилище «право сноса», будет самым веским
аргументом в его пользу. А пока миллиона нет, умница Кулигин «покоряется».
Покоряются, ведя свою тихую обманную игру, все: Варвара, Тихон, лихой Кудряш,
покоряется затянутый уже в замкнутое пространство Калинова Борис. Катерина же
покориться не может. Выродившаяся в патриархальном сознании, в вере, ее
ощущение вины и греха, прежде всего - личностное; она верует и кается с пылом
первых христиан, не закостеневших еще в религиозной обрядности. И это
личностное восприятие жизни, Бога, греха, долга, выводит Катерину из замкнутого
круга и противопоставляет ее калиновскому миру. В ней увидели калиновцы явление
куда более чужеродное, чем горожанина Бориса или декламирующие стихи Кулигина. Потому
Калинов и организовался в судилище над Катериной.
В блестящем
этюде «А судьи кто?» В. Турбин тонко исследует тему суда в «Грозе»: «Никого не
хочет судить Кулигин. С усмешкой уклоняется от роли судьи простушка Варвара:
«Что мне тебя судить? У меня свои грехи есть. « Но не им противостоять,
охватившему Калинов, массовому психозу. А психоз разжигают две мельтешащих на
сцене чудачки: странница Феклуша и барыня с лакеями. « Феклушины повествования
о Махнутах и людах с песьими головами представляются Турбину важнейшим
элементом поэтики пьесы: «И глядятся друг в друга, будто в зеркало, два мира:
фантастический и реальный. И опять мы встречаемся со сборищем монстров,
кентавров. Правда, на сей раз их причудливые, не фигуры - только фон, на
котором, по мысли скиталицы-странницы. Яснее выступает праведность суда,
творимого здесь, в Калинове. Этот суд затаился в ожидании жертвы. И жертва
является: в раскатах грома, в сверкании молнии раздается естественное, честное
слово. Грех один из главных страхов человека. А что будет дальше. Судить любит
каждый, а на месте грешника любому страшно. В Калинове грешникам пощады нет.