Пользовательского поиска
|
измерению
и счету всех предметов познания, ибо достоверно только количественное знание.
Отсюда
естественно вытекает, что “пантология” (Pantologia) — взгляд на мир, как на
такую систему вещей, в которой все имеет свою логику. В этом контексте он писал
о моральной арифметике, т. е. о сведении всех нравственных качеств к
количествам; разрабатывал практическую этику на арифметической основе;
занимался изучением проблемы зла с математической точки зрения; доказывал
“геометрически” бытие Божие и т. д.
Еще
одна страничка истории математики в интересующем нас аспекте — это деятельность
Юзефа Гоэнэ-Вронского (J. M. Hoёne-Wroсski, 1776 – 1853 гг.). Она, наряду с
размышлениями Декарта, Вейгеля, Лейбница, Новалиса и многих других, оказывается
важным “узелком” в истории весьма значимой для развития математики Нового времени
идеи Mathesis Universalis.
Как
и Новалис, Вронский опирался в своих рассуждениях на философию математики
Канта. Судьба математических работ польского математика-философа в XIX веке
весьма напоминала судьбу наследия Вейгеля, а отношение к идеям Вронского со
стороны общепризнанной математики В. В. Бобынин описывал так: “В продолжении
всей его жизни официальная наука с настойчивостью, достойной лучшей участи,
постоянно отказывала ему в признании научного значения его трудов по философии
математики, хотя, строго говоря, в последователях его учения и не было
недостатка”. В процитированной работе 1886 года Бобынин называет Вронского
“самым выдающимся, даже можно сказать, пока единственным, представителем
философии математики — науки, только еще создающейся, но имеющей в будущем
подчинить себе все дальнейшее развитие наук математических”. Пророчество
Бобынина о будущем значении работ Вронского пока не оправдалось. Правда, в XX
веке философско-математическим сочинениям Вронского посчастливилось более: в
1925 г. они были переизданы, а в 1939 о “loi supreme” Вронского появилась
статья такого крупного математика как Стефан Банах. Впрочем, как в прошлом
веке, так и в нынешнем слишком подозрительной продолжает выглядеть для
большинства математически образованных людей тесная связь математических
рассуждений Вронского с “мессианизмом”, “абсолютной философией” и т. п.
Убежденность в единственности привычного и общепринятого взгляда на то, что такое “настоящая математика”, не дает даже подойти к изучению философско-математических работ Новалиса, Вейгеля, Вронского, или Карла Эккартсхаузена