Пользовательского поиска
|
Пожалуй, самым ярким и знаменитым
героем одной из шекспировских трагедий — “Гамлет” — является принц датский
Гамлет. У этого героя свой, особый душевный мир, мир переживаний и обмана.
Ницше так писал о характере Гамлета и его проблеме: “Трагедия Гамлета, суть его
сакраментального вопроса в неразрешимой антитезе: знать или действовать. Ибо
тому, которому удалось однажды кинуть верный взгляд на сущность мира, познать,
тому стало противно действовать; ибо их действие ничего не может изменить, им
представляется смешным направить на путь истинный этот мир, “соскочивший с
петель”. Познание убивает действие, для действия необходимо покрывало иллюзии —
вот наука Гамлета”.
Гамлет — человек с расколотым
сознанием, терзаемый непреодолимым расхождением между идеалом человека и
человеком реальным. Эти слова — в другом месте — устами Лоренцо произносит и
сам Шекспир: “Так надвое нам душу раскололи Дух доброты и злого своеволья”.
Гамлет предстает посланцем смерти и
темной стороны этого мира, а Клавдий — его жизненной силой и здоровьем. Это
может показаться парадоксом, но стоит задуматься над фразой “в роли короля
Дании Гамлет был бы во сто крат опаснее Клавдия”, и все становится на свои
места. Дело даже не в мстительности, а в метафизической сущности того явления,
которое усеивает сцену грудой трупов. Борцы со злом, умножающие его
неисчислимо.
Для Достоевского Шекспир — поэт отчаяния,
а Гамлет и гамлетизм — выражение мировой скорби, сознание своей ненужности,
хандра полнейшей безнадежности с неутолимой жаждой какой-либо веры, каинская
тоска, приливы желчи, муки во всем сомневающегося сердца… озлобленного и само
на себя и на все, что оно кругом видело.
Достоевский сам переболел “русским
гамлетизмом”. Вот почему для него Гамлет — благородный страдалец, ненавидящий
зло мира. С едким сарказмом Достоевский высмеивает русских лицемеров и циников,
пытающихся скрыться под личиной благородного принца.
Вечная тема Гамлета, делающая его
вечно злободневным, — торжество слепой силы зла.
При дворе задают тон такие ничтожные болтуны, как Полоний, процветают еще более ничтожные людишки, как Озрик; здесь с распростертыми объятиями встречают Розенкранца и Гильденстерна, всегда готовых предать друга, а такие ограниченные и неуравновешенные натуры, как Лаэрт, легко становятся орудиями