Пользовательского поиска

немцами. Сколько их еще будет, этих знаков беды! “Война ухватистой лапой подбиралась все ближе, а теперь и вовсе забралась в хату, под иконы, в застолье”. Остается “терпеть все молча и ждать лучших времен? Вряд ли дождешься. Чувствовала она своим сердцем: за малой бедой последует большая, вот тогда заревешь, и никто тебе не поможет...”. Степанида прячет поросенка в барсучью нору, будто вместе с теплым, живым существом спасает что-то очень дорогое, домашнее, какую-то надежду, едва ли не саму жизнь. Она видит, как немецкий солдат разрубает, разделывает то, что было ее Бобовкой. Родной, выстоявший в стольких бедах мир меркнет, всему нормальному приходит конец. Приход немцев — это вторжение чужого, бесстыдного, бесцеремонного; твое, родное вдруг заполняется чужим запахом, чужим говором, а тебя выгоняют из хаты в истопку. Это страшно, но боли и горечи в Степаниде больше, чем страха. Когда немцы войдут в ее хату, “из-за их спин она будто впервые, чужими глазами увидела свою давно уже не новую хату с перекошенным простенком и потемневшими балками потолка, стенами, оклеенными старыми, пожелтевшими газетами. Пол она давно не мыла и теперь с досадой взирала на грязноватые, с присохшей картофельной кожурой доски у порога, закопченные чугуны возле печки”. Присутствие чужого, враждебного Степанида ощущает постоянно: оно в том, как черпали чужие руки молоко из подойника, как жадно они тянулись к ее корзинке с яйцами, выбирая получше. Забот и тревог было множество, но Степанида “была не из тех баб, которые при первой же беде бросаются в слезы”.

Когда ее хитрость с молоком не удалась (подоив Бобовку самую малость, Степанида надеялась, что чужому человеку корова молока уже не даст), фельдфебель озлобленно стал стегать ее цепью: она не тронулась с места, “стояла, одеревенев, словно неподвластная смерти и ежесекундно готовая к ней”. “Смейтесь, проклятые, забавляйтесь, — подумала она, — бейте несчастную женщину, которую некому защитить”. “И ты встань, Петрок, негоже ползать перед ними на коленях... Она все стерпит”. Очень хотелось заплакать, но слез у нее давно не было, был только гнев. Кажется, не внешний, божий мир меркнет, а само сознание Степаниды. Мысль о будущем уходит, похоже, будущего у них и нет: “Может, не застрелят до вечера, еще поживем немного”.

Но Степанида была из непокорных. В следующий раз она выдоит свою Бобовку прямо в траву, из-за чего и лишится своей коровки. Степанида не слишком убивалась по ней, “она чувствовала, что... неотвратимая опасность приближается к ним самим вплотную”. “Конечно, можно было как-то подмазаться к

Яндекс цитирования Rambler's Top100

Главная

Тригенерация

Новости энергетики

Сочи-2014,новости спорта